Спи спокойно

      Они поженились раньше, чем было запланировано.       Разумеется, от чужих глаз такая спешка не укрылась, и причина ей была хорошо известна. Брак — лучший способ сокрыть грех преждевременного зачатия. Об этом не смели шептаться за спиной Ляньфан-цзюня, но вот на нее — девушку из небольшого дочернего клана — смотрели с осуждением и даже долей презрения.       Впрочем, Цинь Су, окрыленная счастьем, предпочитала не замечать колких взглядов. В конце концов, какая из замужних девушек, которые ее осуждают, не пыталась подобным образом ускорить процесс бракосочетания? Наверняка завидуют. Еще бы — ей достался такой замечательный жених.       Цинь Су и прежде старалась придавать большее значение личностным качествам, чем происхождению и статусу. А когда отважный юноша, не щадя себя, закрыл ее от вэньских псов, лишь крепче убедилась в правильности этой установки. Она горячо полюбила тогда еще Мэн Яо, всеми презираемого сына шлюхи. И искренне гордилась тем, что одна из первых разглядела в нем его настоящего.       Поэтому, когда он пришел к ней однажды под покровом ночи и тихим сбивчивым шепотом предложил показать, насколько сильно ее любит — пустила. Что может быть плохого в том, чтобы разделить ложе до брака, если есть твердое намерение этот брак заключить? Цинь Су не сомневалась, что такой умный человек отыщет способ спросить дозволения ее родителей.       Та ночь развеяла остатки сомнений в выборе. А-Яо оказался внимательным и заботливым любовником, поэтому, хоть Цинь Су и делала подобное впервые, не испытала ни боли, ни страха — лишь чистый, неподдельный восторг. И любовь, бесконечную любовь. В будущем множество ночей они провели вместе, но самую первую А-Су особо сберегла в сердце, возвращаясь в воспоминаниях к нежным поцелуям, ласковым касаниям и тихому голосу около уха: «Я остановлюсь, если молодая госпожа Цинь меня попросит». Госпожа Цинь была готова просить о чем угодно — только не об этом.       И он продолжал приходить к ней, когда была возможность. Даже получив признание, сменив имя и обретя титул, он не оставил Цинь Су — ведь, как сам говорил, будет верен той, что полюбила тогда, когда Мэн Яо был никому не нужен. Вместе с тем он сообщил ее отцу о намерении жениться.       За вечерней трапезой родители обсуждали эту идею. Отец против не был — брак неплохой, поможет укрепить союз с орденом Ланьлин Цзинь, к тому же Цзинь Гуаншань признал сына, а значит, его благородное происхождение подтверждено. Но вот мать…       Цинь Су никогда не видела ее в таком гневе, граничащим с ужасом. Ее вообще трудно было представить в подобном состоянии — она слыла достойной супругой, мягкой и нежной, и всегда шла на уступки перед мужем. Теперь же, словно грозовая туча, она нависла над ним и почти кричала:       — Нашу дочь? За этого… Этого… Сына цветка из дыма?! — и куда девались все ее поучения, что людей определяют поступки, а не происхождение?       — Цзинь Гуаншань признал его, — спокойно повторил Цинь Цанье.       Такая буря эмоций со стороны жены его очень удивила, но он сумел сохранить достоинство перед слугами и дочерью. Слуги — Цинь Су скользнула по ним взглядом — делали вид, что совершенно не заинтересованы тем, что происходит за господским столом, но кидали взгляды украдкой и качали головой. Только Бицао стояла рядом со своей госпожой, словно к чему-то готовясь.       И правда — мадам Цинь вскоре лишилась чувств. Во дворце началась суматоха: все столпились вокруг госпожи, кто-то попытался привести в сознание, позвали лекаря — «ничего серьезного, перенервничала» — и в итоге лишь глубокой ночью, когда мама очнулась, отец дал ответ:       — Я знаю, что наша дочка еще совсем юна. Возраст замужества едва наступил, мы повременим с браком, если моей госпоже так больно ее отпускать, — и отослал посыльного Цзинь Гуанъяо с отказом.       Он решил, что дело в этом. Хотя прежде о браке мадам Цинь говорила с оживлением и выражала готовность доверить дочь достойному человеку.       Такое лицемерие разочаровало Цинь Су. Но она, как подобает хорошей дочери, не стала противиться — убедившись, что матушка в порядке, молча удалилась в свои покои и проплакала остаток ночи.       Цзинь Гуанъяо, однако же, не отступал. Он неустанно слал во дворец Цинь дорогие подарки — даже неприлично дорогие, чересчур для обычной формальности. Раз за разом посылал письма с одной и той же просьбой. Иногда даже лично прибывал с визитом — разумеется, чтобы обговорить темы, касающиеся дел кланов, но и тогда упоминал, как любит молодую госпожу Цинь и будет беречь пуще всех сокровищ мира.       Мадам Цинь неизменно отвечала отказом: кто угодно, только не он. Но на сердце Цинь Су никто больше не претендовал, и сама она даже мысли о другом мужчине не допускала.       Цзинь Гуанъяо незаметно приходил к ней, когда посещал дворец, и они снова и снова проводили время вместе, вопреки всем правилам приличия.       — Для мадам Цинь важно, чтобы супруг ее дочери имел исключительно благородное происхождение. Не смею ее винить, она желает вам только лучшего, — как-то произнес он.       От его печального голоса все нутро Цинь Су охватило сочувствие и праведный гнев: «Он ведь не виноват в том, кем родился! Он ведь многого добился, чтобы избавиться от позора чужой ошибки! Он ведь столько ради меня сделал!»       А-Яо расчесывал ей волосы дорогим гребнем из сандалового дерева — один из подарков — мягко распутывая пряди и касаясь обнаженной кожи шеи и плеч теплыми пальцами. Когда закончил, обнял со спины и, склонившись, прошептал:       — Но этот недостойный все равно будет любить молодую госпожу, пока над землей восходит солнце.       Клятва распалила и без того одержимое любовью сердце. Тем же утром Цинь Су явилась к отцу и, стоя на коленях, лила слезы. Она знала, Небеса гневаются, когда дитя идет против воли родителя, но уже ничего не могла с собой поделать; ведь постепенно речь стала заходить о браке с кем-то другим. Допустить это — все равно что вонзить кинжал в собственное сердце.       От матери Цинь Су унаследовала кротость нрава и исключительную почтительность — они обе редко противились Цинь Цанье, и если смели о чем-то просить, то он старался не отказывать. Но прежде не было такого, чтобы супруга просила одного, а дочь — совершенно другого.       Отбывая, Цзинь Гуанъяо отвесил каждому из них по почтительному поклону, особенно глубокий — мадам Цинь. Та склонилась в ответ, как того требовал этикет, но взгляд ее был полон неприязни.       И — вновь за ужином — Цинь Цанье, наконец, объявил помолвку.       Мадам Цинь снова стало плохо.       Ночью Цинь Су не могла уснуть от счастья. За дверью вновь слышалась беготня слуг и лекарей, но теперь это мало волновало — матушке все равно придется смириться с решением мужа. Нельзя чувствовать что-то подобное по отношению к родителю, но все равно в сердце заползало слабое злорадство, от которого не было спасения. И смутная тревога маячила где-то на задворках сознания — но ослепленная любовью Цинь Су отгоняла ее от себя. ***       Цзинь Гуанъяо прибыл в резиденцию главы клана Лаолин Цинь совершенно один. Лицо его омрачала тень — вызванная, однако, далеко не болезнью матери невесты.       Тайны, тайны, бесконечные тайны окружали его с самого рождения. Он и сам был тайной, позорным клеймом на имени главы благородного клана. Сын шлюхи, посмевший прийти туда, где не ждали, и позариться на то, что ему не принадлежало. Не к грешнику, а к плоду греха прицепилось набившее оскомину прозвище — разве посмели бы люди осуждать самого Цзинь Гуаншаня?       Почему дети должны нести наказание за грехи родителей, почему он, Мэн Яо, оказался виноват в том, что появился на свет?       Судьбе мало было того, что он и так пережил.       Детство в доме цветов, постоянные унижения, попытки защитить маму, горечь потери, проклятая лестница, с которой он оказался спущен родным отцом, смешки и сплетни злых языков — со всем этим он успел смириться. И, несмотря ни на что, поднялся на такую вершину, до которой многим «благородным» было не добраться. Своими силами, маленький и хрупкий, он делал шаг за шагом на невероятно тяжелом пути, и вот, когда, казалось бы, самые трудные испытания позади — судьба решила поведать еще одну страшную тайну.       Устами мадам Цинь она открыла секрет, который подкосил ноги. Чужой грех прелюбодеяния откликнулся и здесь — словно вправду один ребенок из множества должен был нести ответ за неразумного отца. Только лишь потому, что рожден от цветка из дыма — будто у него был какой-то выбор.       Краснея и заливаясь слезами, мадам Цинь поведала о той страшной ночи, когда Цзинь Гуаншань взял ее силой, подарив против воли дочь. Небеса вновь посмеялись над Цзинь Гуанъяо. Та, с которой он собирался совершить поклон Небу и Земле — тоже плод мерзкого порока. Того же самого человека.       Единокровная сестра.       Едва мадам Цинь покинула башню Кои, как Цзинь Гуанъяо разразился истерикой. Невероятно хотелось крушить и метать все вокруг — но нельзя же разрушать башню перед самым приездом ее будущей хозяйки.       О небожители! О чем он думает, какой хозяйки? Ни о какой помолвке и речи быть не может.       На пороге свадьбы разбить сердце молодой девушки — за что такое наказание? Да еще и жуткий секрет открыть, кому приходится дочерью и с кем на самом деле все это время делила ложе…       Нет-нет, этого он не скажет.       Не скажет, точно. Можно просто отказаться от свадьбы — придумать причину труда не составит. Да, Цинь Су будет очень больно, но лучше так, чем узнать такое. На душе Яо и без того множество страшных тайн, он эту ношу вынесет. А А-Су имеет право на счастье, пусть и ценой боли.       Полночи Цзинь Гуанъяо безудержно хохотал, срываясь на рыдания, проклинал небо и землю, и рвал на себе волосы, не в силах выдержать наплыва чувств. Перепуганные слуги попрятались по углам, кто-то догадался позвать Лань Сичэня — тот как раз гостил в башне. И только в крепких объятиях эргэ А-Яо смог прийти в себя. Был близок к тому, чтобы поделиться хотя бы с ним, но в последнюю секунду умолчал. Чистый и праведный глава клана Лань не должен пятнать свое имя дружбой со столь грязным человеком. Пусть остается в неведении.       Пусть все останутся в неведении, ему не привыкать.       У А-Яо просто немного сбился поток духовной энергии — с ним часто бывает в силу позднего развития ядра.       Той ночью он, отпоенный успокаивающими снадобьями и убаюканный игрой на Лебин, уснул очень крепко, и, когда проснулся, в его голове уже созрел четкий план действий: никому ничего не говорить.       Спустя две недели разнеслась новость о том, что супруга Цинь Цанье тяжело заболела и теперь прикована к постели. Цзинь Гуанъяо был достаточно умен, чтобы понять, к чему все идет — один-единственный раз эта женщина сумела открыть кому-то позорную тайну, под тяжестью которой шагала с гордо поднятой головой.       Быть может, разрыв помолвки отсрочит неизбежное? У Яо не было причин желать смерти той, которая, так же как и он, пострадала от лап этого похотливого животного, свиньи в человеческом теле.       И он отправился в путь, чтобы сообщить и без того убитой тревогой девушке, что свадьба не состоится. Цзинь Гуанъяо хотел бы сказать, что не представляет, сколько боли причинит ей этой новостью, но он пережил слишком многое, и знал, что такое лишиться счастья, когда до цели оставался всего шаг. Поэтому — представлял.       Сердце тянула боль, когда он переступал порог дома Цинь. Внутри — тишина. Похоже, именно мадам Цинь, хоть и слыла тихой и неприметной, в семье поддерживала тот самый живой огонь, благодаря которому их брак оставался счастливым и безмятежным даже спустя многие годы. Быть может, так старалась из-за чувства вины перед мужем.       Не ей себя виноватой чувствовать, конечно. Но ведь кто-то должен.       Она угасла — угас и дом. Ни слуг, ни хозяев. Цзинь Гуанъяо и не ожидал, что его встретят, он не успел предупредить о визите и приехал один, без свиты. Сичэнь предлагал в сопровождение хотя бы себя, но он не должен был этого видеть.       Пришлось стоять в дверях и ждать, пока хоть кто-то выйдет и заметит его. Очередная насмешка небес: этим человеком оказалась Цинь Су.       Одетая в белое, — точно в траур, хотя ничьей смерти еще не случилось — она казалась облаком, легким и нежным. Только дунь — и растворится, не оставив следа. Видимо, А-Су хотела прогуляться в саду, чтобы дать волю слезам, которые скатывались по щекам. Но когда она подняла голову и увидела на пороге Цзинь Гуанъяо, боль в ее глазах чуть смягчилась. Не помня себя и правил приличия, Цинь Су кинулась к нему и обхватила за шею.       — Ты приехал, ты приехал! — Шептала она, пока рукав его ханьфу намокал от слез. — Я знала, что ты меня не оставишь, А-Яо, мой А-Яо!       Чтобы никто не застал их в столь неподобающем виде, Цзинь Гуанъяо решил выйти в сад — там сейчас никого быть не должно. А-Су послушно семенила за ним, ни на секунду не отпуская край одежды, в который вцепилась, и не переставая всхлипывать.       Над ними стояла издевательски ясная погода — небожители даже тут смеялись — но на душе у обоих клубились тяжелые тучи. Цинь Су плакала на его груди, и Гуанъяо не посмел сообщить ей страшную новость сейчас — лишь бережно обнимал и невесомо водил ладонями по спине. Так они простояли достаточно долго, пока А-Су не отстранилась.       Горе искажает лицо даже самой прекрасной женщины — нередко приходилось видеть это у матери. Однако, какая-то светлая черта все же оставалась, словно бы помимо печали у Цинь Су был повод и радоваться. А она всегда и всем делилась с человеком, которого любила больше жизни — Яо знал, что расскажет и об этом. В душу заползла тревога, точно ледяной туман.       — А-Су, послушай… — осторожно начал Цзинь Гуанъяо. Он всегда мог найти правильные слова, в этом был его талант. Но сейчас силы покинули его, оставила и эта способность. Цинь Су же, воспользовавшись короткой заминкой, перебила — чего никогда раньше себе не позволяла, поэтому пришлось слушать внимательно.       — Сначала ты меня выслушай, А-Яо. Позволь выразить благодарность за то, что так скоро приехал разделить со мной эту ношу. Одно твое присутствие облегчает любую боль, — она сложила руки и благодарно склонилась.       А-Яо остановил ее, ведь приехал совсем не за этим. И вновь А-Су не позволила ему заговорить.       — Этот дом превратился в могилу. Матушка жива, но лекари прогнозируют неутешительное. Здесь запрещен смех и яркие одежды. Все сидят по своим комнатам, даже трапезу мне приносят туда. Так тоскливо, милый, словно всем и так известен исход. А как можно загадывать наперед — ведь на все воля небес. Впрочем, есть и счастливая новость для тебя, любовь моя.       Смутный ужас сковал сердце Яо. А-Су неумолимо продолжала, приблизив губы к его уху:       — Сегодня я проснулась еще до зари, и решила немного помедитировать, чтобы привести в порядок свою духовную силу. Тоска и бездействие убивают меня, — говорила Цинь Су, не замечая, как окаменел ее собеседник, — и знаешь, что ощутила? Я ощутила, как внутри меня пульсирует крошечное, еще не сформированное золотое ядро! А-Яо, я ношу под сердцем плод нашей с тобой любви. У нас будет дитя!       Цзинь Гуанъяо был готов поклясться, что в этот момент небеса взорвались хохотом небожителей.       Цинь Су прильнула к его груди и закрыла глаза, а потому не заметила смятения, смешанного с отвращением, которые промелькнули на лице Яо. А оцепенение, сковавшее его конечности, приняла за радость — какой отец не будет рад тому, что у него родится ребенок? Наивная А-Су, наверное, даже представить такого не могла.       Судьба любит шутить. И шутить жестоко — особенно над теми, кого избрала объектом ненависти. Яо в полной мере ощутил на себе, каково быть жертвой злого рока, получать страшные вести раз за разом, и демонстрировать силу с тем же упорством, что и раньше. Быть может, небу хотелось узнать, где предел его чудовищной выдержки? Хотелось сломать и показать, что человек не хозяин своей жизни, и, коль сыном шлюхи родился, нечего было из притона нос высовывать?       И теперь он был вынужден повторить судьбу своего отца, хотя хранил верность одной женщине! Будущий малыш, появится на свет бастардом, а уж чей ребенок, и подавно всем будет ясно. Какой же позор тогда падет на его голову — ведь злые языки только и ждут повода напомнить о себе.       Дитя дракона — дракон, дитя феникса — феникс, дитя крысы умеет прогрызать дыры. Что мать была шлюха, что сын.       И сам ребенок будет расти в таких же злобных насмешках. Вряд ли кровь Гуанъяо будет оставлена в покое в следующем поколении.       Нет! Он не позволит этому случиться. Ведь страшная тайна не известна никому — хватило ума Сичэню не проболтаться, а мадам Цинь… Слишком стыдлива, чтобы поведать кому-то еще. И вряд ли на этом свете найдется другой человек, который знает правду.       Цзинь Гуанъяо и эту тайну сохранит.       Нужно одеться в красные свадебные одежды прежде, чем возникнет необходимость сменить их белыми.       — Я счастлив, А-Су, — прошептал он, влив в голос немного фальшивой мягкости, чтобы скрыть настоящие эмоции. Взял бережно женскую руку, прижал ее к губам и очаровательно улыбнулся. — Я счастлив.