Краткий рассказ об отсутствии сказки, Жизнью зовётся мрачная повесть. Разливаются брызгами сочные краски, В тисках меня держит забытая совесть.
Стайлз моргнул и увидел перед собой Ногицунэ. Он был в теле Стайлза — такой же, каким Стайлз видел его тысячи раз. Но удивительным было то, что он выглядел… испуганным. Трещины пересекали его лицо, словно он был не больше, чем глиняной скульптурой, которую поело время. Широкое лезвие торчало из его груди, делая его похожим на бабочку, что была наколота на иголку. Он раскинул руки в стороны, упал на колени. Улыбка медленно расцвела на его губах. Стайлз отшатнулся, чувствуя, как щиплет глаза от запаха гари и гнили, которые исходили от разваливающегося в пыль Ногицунэ. — Мы прекрасно провели время вместе, Стайлз, — слабо выдохнул он, с его губ сыпался песок. Или это был пепел? — Ты будешь думать обо мне? Стайлз фыркнул, ощущая на руке тяжесть чужого тела. Он повернулся и уткнулся носом в рыжую макушку. Безвольно, его голова снова повернулась к Ногицунэ, на этот раз подмечая укус на его плече. Это было похоже на ту попытку избавления от Ногицунэ, на которую они возлагали самые большие надежды и которая провалилась с оглушительным треском. — Я всегда о тебе думаю, — легко ответил Стайлз, потому что это было правдой. Ногицунэ был с ним так долго, что сложно было вспомнить себя без него. — Ты будешь мучать меня за то, что я говорю правду тебе в лицо? Ногицунэ умирал прямо у него на глазах. Сухой скрежет следовал за появлением новых трещин, шелест возвещал о рассыпающемся теле. Это выглядело мучительно и горько — Ногицунэ умел добираться до Стайлза самыми разными способами. Даже показывая ему собственную смерть. — Нет, — упал Ногицунэ, опираясь локтями о гладкий пол. Стайлз припомнил, что это должно было происходить в школьном коридоре и, оглядевшись, понял, что они действительно были в школе. — На этот раз просто живи, Стайлз. Стайлз мягко отстранил от себя Лидию, не способный обращаться с ней грубо даже в собственной галлюцинации, и присел перед Ногицунэ, протягивая к нему руку. Краем сознания он улавливал какой-то шум, прикосновения, но не отрывался от Ногицунэ, обеспокоенный странными обстоятельствами этой конкретной иллюзии. Ладонь Ногицунэ рассыпалась прямо у него в руке. Муха взлетела вверх, стремясь добраться до свободы, но коробка помешала осуществиться этому амбициозному плану. Стайлз моргнул, глядя на деревянную тюрьму в руках Айзека, не в силах вспомнить этот момент из своих собственных воспоминаний. Забыл ли он об этом или Ногицунэ издевался над ним, путая его мысли? Просто живи, фыркнул Стайлз. Теперь, существуя в этом сне-галлюцинации, Стайлз ни за что не сможет просто жить. Он знал, что Ногицунэ приготовил для него что-то особенное. Он провёл растопыренной ладонью по полу, собирая остатки праха. Он невыносимо пах жжённой резиной — запахом, преследующим Стайлза из одного сна в другой, от иллюзии к иллюзии. Лидия села рядом с ним, судорожно глотая воздух ртом. — Лидия? — обеспокоенно позвал Скотт. Тон его голоса заставил Стайлза обратить внимание на свою давнюю любовь. Лидия сделала несколько глубоких вздохов и закричала: — Эйда-а-а-ан! Это был такой болезненный, горький и сильный крик, что не было сомнений — он исходил от банши. Итак, Эйдан был мёртв. Стайлз мотнул головой и вернулся к пеплу, игнорируя навязчивые вопросы молодого — такого молодого — Скотта. Эта иллюзия была странно специфичной, более обширной и сознательной для него, что было редкостью, но Стайлз не собирался быть идиотом и терять бдительность. Если Ногицунэ приложил столько усилий, чтобы создать нечто подобное, он собирался сокрушить Стайлза так, как не делал никогда раньше. Он собрал пепел и прижал его к груди, бездумно смотря на участок пола, куда Ногицунэ упал, чтобы потерять свою физическую оболочку через несколько секунд. — Ты чувствуешь этот запах? — спросил Стайлз, встревожившись. — Это… Запах школы? Стайлз посмотрел на Скотта широко раскрытыми глазами, чувствуя, как к горлу подступает паника. — Да, — согласился он, крепче сжимая пепел в руках. Тот высыпался и марал руки, но Стайлз не желал расставаться с тем, что напоминало ему о том, что этот мир существовал только в его голове. — Его… Его не должно быть. Мир сузился до его прерывистого дыхания, когда Стайлз отдался панике, потеряв даже те немногие подсказки, которые помогали ему помнить о настоящем. Запахи были его константой. Что-то, что не менялось в его галлюцинациях. Дом Айкена, улочки Бейкон Хиллс, собственный дом, школа, лофт Дерека — всё всегда пахло одинаково. Но теперь… — Стайлз, ты со мной? — упал Скотт на колени перед ним. Его лицо с гладкой кожей и чистыми глазами вызывало у Стайлза приступ тошноты. — Н-нет, — честно ответил Стайлз, потому что он уже очень давно не был со Скоттом. Он был в доме Айкена, потерянный, брошенный. Он был с Ногицунэ, с самим собой, со своими мучителями. Но не со Скоттом. — Давай, Стайлз. Мы победили его. Теперь всё кончено. Стайлз позволил Скотту притянуть себя в объятия, не уверенный, сможет ли он пережить этот обман и не сойти с ума. С каждым новым днём увёртки Ногицунэ становились всё запутаннее и правдоподобнее. И с каждым новым днём, с каждым новым часом Стайлз терялся, уверенный, что когда-нибудь не сумеет найти дорогу назад. Уверенный, что Ногицунэ добьётся того, что было его целью многие годы заточения в доме Айкена. Уверенный, что окончательно сойдёт с ума.***
— Ты дома, Стайлз, — шептал Скотт так убедительно, что Стайлз хотел ему верить. В его глазах, позе, голосе сквозили отчаяние и горечь. Он был похож на Скотта, которого Стайлз почти успел позабывать за все эти годы. Похож настолько, что губы подрагивали в попытках сдержать рыдания. — Никакого дома Айкена. Никакого Ногицунэ. Ты в безопасности. Он приходил не в первый раз. Его навещали отец, Лидия, Мелисса, Ношико и Кира. Даже Крис Арджент внёс свою лепту, пытаясь «привести Стайлз в чувства» эмоциональным разговором об Эллисон и вине, которую не следовало брать на себя. Стайлз им не верил. Слова о свободе, о любви и верности, о победе и жизни, которая ждала его впереди. Будто не прошло двадцать лет заточения, одиночества, пыток и страха. Будто это Стайлз сошёл с ума, а не они были плодом его воображения или иллюзией, насланной Ногицунэ. Как он мог забыть о щиплющем нос запахе и холоде операционного стола? О людях в масках, блестящих хирургических инструментах, крови на светлом полу? Как мог забыть о том, что он прозябал в психиатрической лечебнице, пока мир шёл вперед и жил без него? Как мог забыть о страхе, который сковывал каждую мышцу? Но это продолжалось. Они приходили, заставляли его есть и спать, периодически загоняя в душ. Они всё шли и шли, а Стайлз продолжал ждать, когда Ногицунэ надоест и он сам ворвётся в искусственный пустой мир, где каждый был не более чем воспоминанием о людях, которых Стайлз любил. Он ждал. И ждал. И ждал. Иллюзия не развеивалась. Запахи — новые и насыщенные — щекотали его нос, пробуждая от оцепенения, в которое Стайлз любил впадать, чтобы не слышать всего, что Ногицунэ вкладывал в уста его друзей. Это всё продолжалось, и Стайлз не видел своему кошмару конца. — Хорошо, — сказала Лидия, когда Стайлз плотнее укутался в одеяло, чувствуя призрачный холод своей больничной палаты. — Если ты не веришь нам, нам придётся убедить тебя. Ты говоришь, что провёл двадцать лет в доме Айкена. Как звали твоего лечащего врача? Стайлз прислушался, невольно заинтересованный. Лидия всегда пыталась ему помочь, всегда была рядом, навещала его и поддерживала. Стайлз не мог её игнорировать. — Их было много, — начал Стайлз, зная, что Лидия вряд ли его слышит, настолько тихо он говорил. — Был доктор… Доктор… — Ты не помнишь их имён, — подытожила Лидия, каким-то чудом разобравшись в его едва различимом бормотании. — Хорошо. Что насчёт книг? Тебе позволяли читать, чтобы скоротать время? Стайлз не был уверен. Единственная книга, о которой он помнил, была сборником стихов в фиолетовой обложке. Это он и сказал Лидии. — Ты имеешь в виду эту? — после минуты копошения где-то у Стайлза за спиной спросила она. Стайлз не повернулся, чтобы посмотреть, но у него перед лицом оказалась книга в фиолетовой обложке, на которой корректором неаккуратным почерком было выведено «брату от брата». Лидия убрала руку, оставив книгу на подушке Стайлза, и он завороженно провёл по корешку пальцем. — Это тоже иллюзия. — Эту книгу тебе подарил Скотт, когда вы были совсем малышами, — словно не услышав его, сказала Лидия. — Ты не считаешь пальцы. — Это больше не помогает. Она молчала несколько долгих минут. Стайлз рассматривал книгу, сглатывая горечь, что скапливалась в горле. Лидия была такой убедительной. — Ты боишься насыщенных запахов. Когда шериф принёс тебе кофе, у тебя случился приступ паники. Она говорила тихо, ровно, не повышая голос, но и не понижая его. Это успокаивало Стайлза так, как мало что могло успокоить. — Дом Айкена пахнет железом и гнилью. Он пахнет жжённой резиной, солью и гарью. Он не пахнет кофе. — Твой дом Айкена пах так, как пахла смерть Ногицунэ, — подытожила Лидия нейтральным голосом. — Он обманул тебя, Стайлз. Заставил поверить в то, чего никогда не было. Но это было. Стайлз не мог придумать двадцать лет своей жизни. Не мог жить в иллюзии Ногицунэ столько времени и не догадаться, что это иллюзия. Но разве он не догадывался? Стайлз десятки и сотни раз раскалывал Ногицунэ, понимал, что мир вокруг нереален, но после каждого нового открытия оказывался в новой иллюзии, в новом сне или новой галлюцинации. Это был цикл, который никогда не замыкался, цикл без конца, но и без начала. Это было пыткой, где любые проблески реальности тоже могли оказаться всего лишь искусно созданным мороком. Ни во что нельзя было верить. — Тебя тоже нет. — Может быть, — не стала спорить Лидия, проявляя впечатляющее терпение. Она приходила не в первый раз, пытаясь заставить Стайлза взглянуть на ситуацию логически. — Ты можешь придумать что-то, что Ногицунэ никогда не сделал бы? — Нет. Ногицунэ мог сделать буквально всё, что угодно, ради своей шарады. — Как ты думаешь, он поцеловал бы тебя? — она положила руку ему на плечо, мягко поворачивая лицом к себе, явно намереваясь сделать именно это, если ответ будет отрицательным. Стайлз моргнул, слегка удивлённый. — Он делал это сотни раз, — легко признался Стайлз, потому что за эти годы поцелуи с иллюзиями, которыми на деле оказывался Ногицунэ, не были худшим, что с ним делали. — Он целовал меня, признавался в любви, защищал и обнимал. Он разрушал всё, что мне дорого, калечил и останавливал биение сердец. — Стайлз посмотрел Лидии в лицо, надеясь найти знакомые тёмные глаза. — Тебе опять одиноко, Ногицунэ? Почему бы тебе не создать мир, где я тобой дорожу? Ты любишь так делать, не так ли? — Я не Ногицунэ, Стайлз, — выдохнула Лидия, положив руку ему на лоб и мягко отодвигая несколько прядей волос. — А Неметон? Он стал бы показывать тебе Неметон? — Неметон — одна из главных составляющих моих снов. Ногицунэ не боится его. Он страстно его ненавидит. Ты это знаешь. — Ты пытаешься убедить в этом себя или меня? Стайлз отвернулся, сбрасывая с себя её руку. Лидия, сжав напоследок его плечо, медленно встала. Стайлз слышал стук её туфель, приглушённый ковром, когда она шла к двери. — Подумай, Стайлз. Ты знаешь Ногицунэ лучше, чем кто-либо из нас. Если кто-то и способен доказать тебе, что всё происходящее — реально, то только ты. Не отмахивайся от такой вероятности, прошу. Ты можешь сделать это. Она ушла, словно её слова не резали Стайлза подобно ножам. Он натянул одеяло на голову, погружаясь в темноту, и принялся считать пальцы, не замечая застилающих глаза слёз, которые тёплыми каплями стекали по носу и виску, впитываясь в подушку, что пахла тем же порошком, которым они с отцом привыкли пользоваться в те далёкие дни, когда Ногицунэ ещё не было в его жизни. Пальцев было десять, сколько бы Стайлз их ни считал. Эта цифра не менялась ни разу за последние двадцать лет.