Криминальная Россия: ОПГ «Озеро»

Монастырь выглядел едва ли не заброшенным, но так могло показаться только на первый взгляд – тропинка, ведущая к нему, была хорошо утоптанной, трава – примятой. Юрий стал внимательно рассматривать грозное ветхое здание с темными провалами окон, из которых редко-редко доносились тихие голоса или можно было различить чей-то растрёпанный профиль. Шевчук наблюдал, не выходя из укрытия в кустах, пока не заметил родную голову, мелькнувшую меж деревьев. Накинутой рясой мужчину было не провести: Женя, его Женя! Осторожно приблизившись, Юрий не выдержал, схватил блондина за плечо, заставляя вздрогнуть, и заключил в объятия. – Женечка! На лице блондина промелькнула целая гамма чувств, от радости до страха. Но держался он спокойно, если не сказать – холодно, чем неприятно поразил мужчину. – Ты.. ты как здесь? – тихо спросил Женя, понизив голос и оглянувшись на здание за своей спиной. Он на шаг отодвинулся от Юрия, что вызвало только большее удивоение. – Я кое-как тебя нашел.. Женька, ты чего выдумал? Возвращайся к нам, тебя мы всё ждём. Ошибся, понимаю, бывает. Но там Борис места себе не находит, скучает... – Ничего слышать о нем не хочу! – по лицу блондина скользнула мучительная судорога – Здесь я пытаюсь вымолить прощения, а он.. грешник.. из-за его неверия у меня может никогда не быть детей, как ты не понимаешь? – Женя.. это всё бред, неужели ты не слышишь себя? – с каким-то испугом произнес Шевчук. Перемены в характере Мильковскогг его сильно встревожили, тем более, что у того вновь подступала к горлу липкая истерика. – Не смей так говорить! Ты тоже... Не молишься, ничего... Все из-за вас! – он неожиданно упал на колени и начал рыдать, а на этот звук почти сразу вынырнули из старых дверей две фигуры в рясах, которые потащили Женю прочь, а один напоследок погрозил музыканту кулаком. Но Юрий решил не отступать, хотя что делать дальше – не понимал. До вечера он просидел в холодогом лесу, а потом забылся сном, от которого на утро болела голова и надо всё тело. Делать нечего, пришлось возвращаться в город, на этот раз пешком, и заняться ненавистным делом: ждать. Однако и Жене пришлось не лучше. Он страшно нервничал, постоянно думая о Юре, а кроме того тело вдруг потребовало своё – до этого он мучился только обычным голодом, который был вызван тем, что еда была очень скудной. Мильковский пытался смирить свою плоть молитвой или общением с настоятелями, но это не помогало. А теперь к физическому недомоганию добавилась и дикая жажда близости. Он изнывал от недостатка секса, даже дрочка украдкой не помогала, и в один момент он не выдержал. Многие монахи под рясой были очень даже симпатичны и Женя не сдержал себя, когда в одном из полутемных коридоров прижал к стене молодого послушника и, скинув с его плеч темную рясу, принялся жадно целовать. Мужчина явно не ожидал такого и на какой-то момент просто впал в оцепенение. Но шек быстро прошел. Покрыв губы монаха быстрыми жадными поцелуями, Женя закрыл его рот ладонью, а сам устремился ниже.но послушник оправился от шока и с силой садануд Мильковскому между ног, с криком побежав прочь. И через короткое время темный коридор заполнился людьми, блондина грубо схватили под руки и окружили. Ждали настоятеля монастыря, который вскоре явился. Его угольно-темные, казалось, подвешенные углем глаза на краткий миг сверкнули. – Плетей ему за этот мерзкий грех, да побольше. А потом – ко мне. Наказание привелось в исполнениеи быстро, скоро Женя уже выл и плакал под тяжёлыми ударами кожаных полос, который со свистом рассекали воздух, прежде чем упасть на податливую плоть. Женя плакал от невыносимой пытки и даже не сразу понял, что она закончилась – спина неимоверно горела и ныла, Женя даже боялся смотреть на то, в какой кошмар превратилась некогда нежная кожа. А его снова схватили, отчего он заорал и бессильно задергал ногами: сжали свежую рану на растерзанной лопатке. Не обращая внимания на крики, двое рослых послушников мерно волокли его по коридорам в отдельную, просторную келью к настоятелю. Запоздало Женя испытал некий трепет – входить туда было запрещено. – Зачем..? – прошептал блондин, глядя на своих надзирателей, пока они ждали хозяина кельи. Один из них презрительно глянул на Мильковского. – Узнаешь. Парня толкнули в раскрывшуюся створку и он упал... На неожиданно мягкий ковер с очень густым ворсом – очевидно, сделанный из чьей-то шкуры. С трудом приподнявшись на локтях, Женя огляделся и замер. – Ну что, нравится? – донёсся из полутьмы закрытых штор голос настоятеля. Тот курил тонкую длинную трубку, из-под широких ноздрей вырывались клубы дыма. Помещение, куда попал Мильковский, менее всего напоминало пристанище монаха: дорогой ковер, картины, широкий диван и стол из редких пород дерева. Самого настоятеля блондин видел смутно, тот сидел, развалившись, на диване, и его окутывало облако сладковатого дыма. Впрочем, Женя при мимолетном взгляде различил на худом теле восточный халат, в который проглядывала впалая грудь с темным волосом. – Ну что же ты.. проходи, не стесняйся.. – за внешней благосклонностью Мильковскому послышалась угроза и что-то ещё, низменное и горячее. Настоятель (никто в их приходе не знал настоящего имени этого мужчины) вдруг резко приблизился к Жене и притянул его к себе, бесстыдно шаря по телу блондина, лишенного рясы. – Ты мне сразу понравился... – зрачки мужчины были расширены, и Мильковский запоздало понял, что курили здесь не табак. Он попятился к выходу, но даерь была заперта, а на лице настоятеля играла дикая, похотливая улыбка, – Ты же сам мне сказал, что хочешь родить, я помогу тебе... У нас родится настоящий сын божий! – настоятель расхохотался, и в этот момент Мильковский почти непроизвольно ударил мужчину ногой, отчего тот скорчился и упал: прилетело в пах. Потом поднялся и вцепился в Женю, вдавливая парня в стену. – Я тебе это припомню, сученок, – прохрипел он, стискивая худые запястья. Блондин закричал, и принялся извиваться в этих грубых руках, приносящих только горе и боль. Кажется, от перенапряжения, духоты и пьянящего запаха травы, Женя потерял сознание и очнулся в маленькой сырой келье с одним зарешеченным окном и закрытой дверью. Положение его было плачевнее некуда и, не зная, что делать, Женя принялся ждать, обхватив себя руками под колени. Вскоре его каморка погрузилась в полную темноту – солнце зашло. Этот темный вакуум неожиданно порезался узкой щелкой света – Мильковский вздрогнул, сбрасывая с себя оцепенение. Перед дверью стоял тот самый монах, которого Женя поцеловал, держа в руках какой-то баул. – Я это... Тебе, короче, нельзя здесь быть. Настоятель сказал оставить тебя без еды и никого не пускать... Это из-за меня.. – он мельком взглянул на Мильковского – Я выведу тебя отсюда и буду молиться за тебя.. чтобы этот грех отпустил. Иди за мной, – ненадолго замешкавшись, монах отдал Жене робу, которую сжимал в руках – Там деньги на билет до Уфы.. – Спасибо, – с жаром прошептал Женя. Хотел было обнять послушника, но тот шарахнулся и жестом показал следовать за ним. Скоро двое уже брели по темной тропинке, уходя прочь от здания монастыря. Выйдя к автостраде, монах остановился и поднял руку, прощаясь. – А ты? – спросил Женя, удивлённо оглядываясь через плечо. Свет фар проезжавшего грузовика ненадолго выхватил из тьмы их бледные, напряжённые лицв. – Нет, брат. Мне надо.. надо, – вздохнул он– Дальше ты сам. – Ты чего, боишься? – Мильковский не хотел отставлять монаха, которого явно не ждало ничего радостного – А если они узнают? – Иди! – с мольбой произнес послушник, почти толкая блондина вперёд – Ты потом всё поймёшь.. пожалуйста. Женя, неожиданно утратив всю волю, кивнул и побрел прочь, больше по инерции. Послушник, ещё немного постояв, пошел обратно. У него не было никого и ничего за пределми секты – сын настоятеля, что с него взять. А Мильковский добрел до города, где сердобольная женщина показала, где найти вокзал, да ещё и накормила настоящей, сытной едой – после жидкоц травяной пиши в монастыре Жене это показалось раем. В поезде он с нетерпением ждал Уфы, где жил его самый любимый человек, чувства к которому оживали с каждой секундой – Борис Березовский.