В некотором смысле Алисента могла считаться нежитью, дни напролёт съедая себя саму изнутри, растворяя свою волю и отдавая её остатки в чужие руки. Неприкосновенность жизни была ей неизвестна – над ней был отец, король, боги. Не желая верить в обречённость, в которой тонула, она верила заповедям Семерых, верила королю, верила отцу.
Но в мыслях называла себя ничтожной лгуньей, ведь истинная вера – в настоящее спасение и искренне милостивое божество – была лишь в подругу, что не пыталась утащить на свою сторону, а вольно шагала с Алисентой лишь туда, где одинаково хорошо будет им двоим.
Рейнира виделась ей настоящей матерью – не той, чья холодная и жестокая статуя устремляла на них свой взгляд в септе; воином, способным защитить душу и тело каждого, кого любила – Алисента так не умела; отцом, прокладывающим путь; неизвестным, манящим в другой, лучший мир. Семеро меркли рядом с хрупкой, но от того не менее сильной фигурой Рейниры.
Поэтому ходить к её отцу было подло, жестоко и несправедливо. Алисента чувствовала себя предательницей – казалось, она предавала саму себя. Особенно, когда располагалась на балконе в королевских покоях рядом с Визерисом, когда улыбалась ему и поддерживала разговор. Он не касался её, но она знала, что скоро именно так и будет. Юной Хайтауэр придётся утешить переживающего траур короля иным способом,
отвратительным.
Проходили минуты или дни, она не могла сказать. Хотелось говорить совершенно о другом, произносить тысячу извинений перед Рейнирой, молитв ей и благодарностей. Убедить, что она недостойна её дружбы, её любви и уважения, недостойна ничего. Лишь пустоты и одиночества в темнице из бесконечных страхов и терзаний, что так скоро должна была стать настоящей.
Когда Рейнира в очередной раз спросила её о самочувствии, Алисента солгала как и всегда, внутри задыхаясь от ненависти к себе.
— Я вижу, что тебе плохо, — ласковые руки подруги коснулись её щеки. — Я это чувствую.
Стало невыносимо тошно, стыд пробирал до костей не хуже страха, тормоша изнутри и требуя сбежать сию же секунду из-под обеспокоенного взгляда. Но в жизни Алисента только взяла чужую руку в свою собственную, отводя от лица. Ещё немного и глаза воспламенятся горячими, горькими слезами, вымывающими из неё грехи, но тех слишком много – так просто не выплакать.
— Молчание убивает тебя, — Рейнира смотрела ей прямо в глаза, словно хотела успеть поймать каждую слезинку и обернуть её счастливой искрой, только бы уберечь близкого человека. — Что бы за тайна тебя не мучила, я помогу тебе решить эту проблему. Только рассказажи, и я приму любую истину.
И Алисента рассказала. О том, как отец обещал ей благо, как оборачивал свои амбиции в ткань из слов о заботе, как намекал о необходимости новых наследников для Семи Королевств. Ведь с Рейнирой может случиться
что угодно – от непринятия её народом, до несчастного случая, и поэтому именно Алисенте должно всех спасти, оказать услугу и своими нежными руками мягко направить короля к верному решению. Не умолчала о своей боли при взгляде в зеркало, что видела там предательницу, изменщицу страшнее любого братоубийцы – человека, пролившего свою кровь – она поступила хуже, истерзав нечто важнее тела, обманув саму богиню и их навеки связанные души.
Содрогаясь в ласковых руках Рейниры, ей было не понять, как та не выгнала её прочь, не приказала вернуться в Старомест, исчезнув бесследно. Ощущать чужие касания было приятно и невозможно больно одновременно, но Алисента стойко терпела, желая хоть на миг дольше быть с подругой рядом.
Как и было обещано – Алисента уже и забыла, каково это, когда сказанные ей клятвы исполнялись – Рейнира решила проблему, уговорив отца-короля сослать Отто в его родовое поместье и назначить десницей кого-то другого. Не боясь родительского гнева, наследная принцесса упрямо стояла на этой необходимости, подкрепив свои идеи тем, что слышала лицемерные высказывания из уст Хайтауэра, сказанные за чужими спинами – о его сомнениях касательно королевских решений и недовольстве, вызванном ими. Визерис решался немногим больше одного лунного цикла, но всё же прислушался к дочери и сместил Отто с поста.
На вопрос, кого же ему теперь стоит назначить на место десницы, сказанный скорее и без малой доли серьёзности, Рейнира твёрдо ответила:
— Деймона, — и не давая даже мгновения на то, чтобы оспорить её предложение, она всё так же непреклонно продолжила. — Ему не нужен трон. Он хочет свободы действий и ищет твоей любви.
Больше король не пытался отклонить её выбор. Перед всеобщими взорами стремительно обращалась нежная лилия в шипастую розу – неспокойная Рейнира выстроила холодную и неприступную стену, оградив ею любимую и дорогую сердцу подругу – став одновременно такой другой, но всё ещё невозможно похожей на саму себя.
Немногим позже – Алисента всё ещё не следит за временем и поэтому не уверена, не прошло ли несколько лет – Рейнира и Деймон связали себя узами брака. Её одолевал страх быть вычеркнутой из жизни повзрослевшей подруги, обретшей наконец любимого человека, но надежда разгорелась лишь ярче. Совсем скоро Рейнира должна будет родить, и каждый раз, когда она просит Алисенту коснуться своего живота, погладить его, приложить ухо или поговорить с ребёнком её сердце бьётся чаще, щёки алеют, а глаза мокнут. Становится так спокойно и тепло, а дурные мысли сами исчезают из головы, заменяясь лишь трепетом и любовью.
Искать ладонью по округлому животу прикосновение крохотной ножки или ручки изнутри было умиротворяюще, терялось восприятие окружающего мира, все внешние дела забывались. Поэтому услышав просьбу выбрать драконье яйцо для будущего всадника вместе, Алисента вздрогнула.
— Мне страшно представить, что ты не поможешь мне при выборе яйца хоть для одного из моих детей в будущем, — после своих слов Рейнира звонко рассмеялась и утянула её к Драконьей Яме, по пути опуская и поправляя задёрнутую наверх юбку.
Перед дюжиной драконьих яиц Алисенте стало и холодно, и жарко одновременно, было жутко представлять, как из окаменевшей оболочки появляется сильнейший убийца и чудовище, божья кара для всего сущего. Но Рейнира смотрела на них весело и задорно, словно заведомо знала о безоговорочном подчинении ей, в очередной раз отдавая частичку своей непоколебимости.
Пока Рейнира ходила от одной жаровни к другой, взгляд Алисенты приковался тяжёлыми цепями к одному единственному яйцу – зелёно-алому. Ей безумно хотелось, чтобы выбрали именно его, так похожее на них двоих и связанное цветами их домов, такое родное.
— Тебе тоже именно это понравилось? — на плечо легла тёплая рука.
Рейнира наклонилась ближе к жарким углям, обжигая лицо и рассматривая яркие прожилки в чешуе, а после совсем неожиданно и скоро указала на драконье яйцо пальцем и приказала отобрать именно его для будущего малыша.
***
Крики Рейниры причиняли боль страшнее любого клинка, изрезая на части душу и сердце. От начала и до конца родов Алисента держала чужую руку и безмолвно молилась самой же роженице о благополучном исходе, только бы та была жива и здорова, а боль отступилась хоть на миг. Глаза пусто уставились куда-то в простыни, спина сгорбилась и колола от холода, а зубы перестукивали стоны Рейниры.
Долгожданный плач младенеца вывел Алисенту из молитвенного транса и заставил улыбнуться в облегчении, но не потерять ставшего за последние часы привычным напряжения в ожидании чего-то ужасного. Уже живой взгляд сводился к прелестному Джекейрису на груди матери, окровавленному и крепкому, потомку настоящих драконов.
— Оставьте нас, — сказала Рейнира, и было вставшая Алисента не смогла сдвинуться с места, ведь в её плечо уставше ткнулись лбом. Когда в покоях не осталось никого, кроме них троих наследная принцесса продолжила. — Боги, как же дорого стоит счастье материнства.
Они вместе улыбнулись – Рейнира всё ещё уставше, а Алисента неуверенно и робко.
— Давай, тебе стоит взять его на руки, — после этих слов в руках Алисенты оказался свёрток с маленьким Джейсом, всё ещё спокойным и обнадёженным присутствием матери. — Я уверена, что он заплакал бы от рук любой из нянечек.
Алисента ощущала счастливый, умиротворённый взор Рейниры, устремлённый на них двоих, и была уверена, что он предназначался не только ребёнку.
Став главной помощью и поддержкой для новой матери, Алисента была всё счастливее, изо дня в день убаюкивая крошку Джейса, пока уставшая Рейнира беспробудно спит. Но нечто тоскливое продолжало отяжелелять её душу, убеждать в обречённости.
Алисенте не хотелось своих детей, не хотелось нянчить младенца на руках ночи напролёт лишь бы тот прекратил плакать, не было желания обзавестись мужем и получить ещё одну контролирующую сторону. Удовольствие беречь сына Рейниры было особенным, неприкосновенным – он её плоть, кровь, душа. Она не могла не любить первенца своей богини, не любить и последующих её детей, каждого без исключения. Но собственное дитя лишь отталкивало, пугало, отвращало.
И её главное спасение это видело, Рейнира не могла не заметить с какой любовью та смотрит на маленького Джекейриса, но был во взгляде и страх – не подобный страху самой Рейниры уронить младенца или навредить ему ненароком иным способом. Казалось, Алисента ожидала крик откуда-то из-за спины, что ей самой придётся стать женой и матерью.
— Ты не выйдешь замуж, пока сама этого не захочешь, — сказала ей как-то Рейнира, придерживая одной рукой вновь несущий новую жизнь живот, другой же оглаживая щёку Алисенты. — Можешь никогда не захотеть. Тебя никто не посмеет заставить.
Не было слов для Алисенты дороже, не было ей когда-либо спокойнее, чем в тот день. Ей позволили заключить счастье в руках своей богини, в жизни рядом с ней и её детьми, не отвлекаясь на незначительное и неважное, не мучая себя чужими целями.
***
Укладывать новорожденного Люцериса спать, тихо воркуя с только-только учащимся разговаривать Джекейрисом, сидящем на её чёрно-алом одеянии было так же правильно, как солнце, восходящее на востоке и заходящее на западе.
