Края бурь и водоворотов

С холма лагерь Каэдвена был виден как на ладони, и по-совести назвать это место удачным для стоянки можно было только с большой натяжкой — куда это годится если несколько безумцев с хорошими арбалетами могут без особого труда забраться на утесы вокруг и перестрелять всех офицеров? Однако в таком месте как подступы к Вергену выбор у армии очевидно был не очень большим, а здесь хотя бы сухо и есть пресная вода. От возможных же головорезов помогут регулярные патрули. Распоряжайся тут Роше, он поступил бы так же. Король Хенсельт притворился гостеприимным и приказал выделить Синим Полоскам участок под их палатки, хотя, конечно, все понимали, что радушие его скорее сродни равнодушию собаки, которую блохи беспокоят ещё не настолько сильно, чтобы пытаться их выгрызть. Суетящийся поблизости лагерь — пусть и чужой армии — казался удивительно родным. Привычная вонь, происходящая от скученности и неряшливости обычного солдата, привычный лязг доспехов и топот марширующих на плацу частей. Возможно, Роше сказал бы, что это ощущалось как дом, но как такового дома у него никогда не было и он плохо представлял, что это. Вместо дома у него была вся страна. Прекрасная, опасная, злая и ласковая, чудесная Темерия, ради которой не жалко и помереть. Было безбрежное небо над равнинами, порой до того лазурно-яркое, что глаза слезились, а порой — разражающееся дождем с градом, безжалостно лупцующим лицо и руки. Был предостерегающий шелест лесов — вечного источника угрозы, где любой неверный шаг может стоить жизни. Был выстужающий до костей холод ветра в горах, когда ты забираешься так высоко, что голова кружится и ты хватаешь ртом колючий воздух и всё равно не можешь надышаться, точно тонешь. Были вздымающиеся на побережьях соленые седые волны, ритмичные и бесконечные словно их поднимало дыхание дремлющего под водой огромного существа. Были болота с их топями, лилиями и огнями. Роше не принадлежал к поэтическим натурам и он не смог бы уложить все свои чувства и впечатления в слова. Он просто делал свою работу и жил ради Темерии и её короля, не рассчитывая на почести и благодарность, вот и всё. Ведь есть вещи, которыми кто-то должен заниматься. Забивать скотину, копать могилы, убивать забывшую своё место знать, вешать преступников. Такая же работа как и десятки остальных. И те, кто выбирал такое ремесло, ничем не выделялись среди других людей. Даже удивительно, почему столько лет назад Фольтест всё-таки обратил внимание на Роше. Не то, чтобы он был самым острым ножом в ящике, да и среди первых красавцев никогда не числился. Тем более когда он только поступил на службу и на его торчащих от недоедания рёбрах можно было сыграть марш. Но доброжелательность короля, его поручения, которые он давал лично Вернону и только ему, были настолько лестны, что Роше терял голову и настолько шалел от того, что не кто-то, а сам король добр к нему, что даже не задумывался о таких сложных вопросах как причины, и был готов на всё, буквально на всё. Тогда же во время первого похода с отрядом он и сделал на груди татуировку личного герба короля. Ведь как иначе, если не верной службой и этим клеймом он может выразить всю степень своей благодарности? На самом деле Роше был совершенно уверен, что не заслуживает королевского расположения, просто не может, он же уличная шваль, подобранная забавы ради из канавы, и он терялся от всего того внимания, которое Фольтест неожиданно начал уделять ему. От совершенно однозначных, но коротких, обрывистых ласк, от дозволения сидеть в ногах кресла поздним вечером, когда комнату освещает только жарко натопленный камин, а долгое бодрствование переходит в дрёму и всё тело окутывает полусонное, вялое томление. Юношеская дурь и бесшабашность смешивались с желанием, которое у любого здорового молодого парня иногда начисто заменяет способность мыслить разумно, и вздумай тогда Фольтест взять его силой, Вернон даже не сказал бы, что его принудили. Однако вышло иначе. Фольтест спрашивал. Фольтест ждал его следующего шага. Фольтест дозволял. Фольтест называл его мальчиком. В тот момент, когда его король впервые обратился к нему так — Роше прекрасно помнил это — у него точно пол ушёл из-под ног и он понял, что пропал со всеми потрохами. Но ничто в тот момент не было таким же желанным как это падение. Наверное, так всё и началось. Поначалу Роше ещё не смел верить, что эта связь может быть чем-то хоть сколько-то серьезным, однако совершенно точно осознавал, что даже если бы в итоге это оказалось всего лишь прихотью заскучавшего монарха, мимолетным увлечением, шуткой, его это устроило бы. Потому что всё равно в его жизни остался бы этот момент, когда он был мальчиком и сидел у ног короля, разделяя с ним вечера и ночи. Каково же было его изумление, когда Фольтест, утолив первичное любопытство и желание новизны, не только не пожелал прогнать его, а наоборот — приблизил. Нет, Роше не отправлялся в королевский флигель с той же регулярностью, как стража — на дежурства, но возвращаясь из миссий он знал, что его будут ждать. И чем дольше была разлука — тем сладостнее становились встречи. Порой он не желал ничего сильнее, чем передать всего себя своему королю, беспрекословно, с упоённой покорностью выполняя любую просьбу. А порой, едва за ними закрывались двери, Роше бросался вперед, одной рукой обхватывая затылок Фольтеста, а второй — талию, и целовал своего короля с таким пылом, что тот аж пятился. Конечно, со временем возникли слухи, но слухи ходили всегда. Хотя бы потому что в королевском замке не может быть более интересной темы для пересудов, чем вопрос, с кем на сей раз король делит ложе, перед кем теперь надо стелиться, чтобы не вызвать недовольства сюзерена, к кому следует подольститься и таким образом получить рычаг давления на государя. К чести сплетников, если они и подозревали что-то, им хватало благоразумия не пытаться показывать свою осведомлённость. Те же остряки, решившие, что им можно пошутить о том, как именно Фольтест вознаграждает командира, надолго в Вызиме не задерживались и предпочитали убраться в свои родовые имения. А дороги страны порой бывают так опасны… Со временем Роше нажил себе такое количество недоброжелателей и такое количество омерзительных прозвищ, большая часть из которых была вполне оправдана, что даже не думал стыдиться того, что среди прочего его называли и королевской псиной. Да, он и был королевский пёс. Его шпион, солдат, слуга, любовник. Сослуживцы были убеждены, что в замке его ждет зазноба (с чего бы иначе от Роше порой несло духами), но не интересовались ни именем, ни титулом и лишь ржали как лошади, глумливо предупреждая, что если королевская фаворитка всё-таки понесёт мелкого ублюдка в шапероне — Фольтест такого предательства не простит. Роше называл их любопытными бабами, но никаких мер против подобных шуток не предпринимал. Всё-таки его ребята и без лишних инструкций знали, где пролегает грань между весельем и сломанным носом, и не переступали её. Однако именно тогда, впервые столкнувшись с подобными насмешками, Роше окончательно пришел к решению, что если не хочет под хмельком сам выболтать лишнего — надо пить и трепаться поменьше, а слушать побольше. Да и не хотел он закончить как капитан отряда, в котором сам начинал службу — строгий, но справедливый старина Майра, отмечая победу северян, нажрался до совершенно свинского состояния, пошел до ветру и, оступившись на камнях, свернул себе шею. Бесславный конец славного вояки. На его похоронах никто не посмел пить. Вернона прошиб холодный пот. Черт подери, не надо было об этом думать. От самой мысли о смерти давно забытого капитана, он вспомнил о совсем другом человеке, о котором зарекался не думать — и всё равно нарушал данное себе слово, потому что просто был не в силах. Слишком глубоко пустило корни в его душе это жуткое, притягательное, волшебное и пугающее чувство, и теперь перед ним словно разверзлась бездонная ледяная пропасть. Черные ленты тянулись к нему из этой пустоты, от чего в нутре скручивался ком ужаса, и он снова видел… Растерянные, испуганные, бледные лица. Распростертое на каменном полу тело. Запекшуюся кровь. Перстни на окоченевших пальцах. Искаженный в немом крике рот. Черт. Черт. Черт! Надо взять себя в руки и перестать думать обо всем этом! Прогоняя дурные видения, такие правдоподобные и яркие, что под грудиной ныло, Роше раздраженно сплюнул. Да, вместо этих мучительных и тяжелых воспоминаний, пожалуй, лучше подумать о том, что проклятый ведьмак снова, как и во Флотзаме, занялся совсем не тем, чем надо. Например как раз сейчас он на утоптанной площадке меж палатками выбивал всё дерьмо из Силаса, пока Шеридан громко распоряжался ставками. Собравшиеся вокруг Полоски улюлюкали и раззадоривали бойцов. В ряды зрителей затесались и каэдвенские солдаты, которые, видимо, услышали, что ведьмак задал темерцам взбучку, и рискнули пробраться в лагерь, чтобы собственными глазами увидеть, каков чертов мутант в рукопашной. Против кулачных боев Роше не возражал и Шеридан всё это устраивал с его полного согласия. Всё же это не худший способ скоротать время. Солдат не должен скучать и бездельничать, — это золотое правило Роше усвоил едва поступив на службу. Тогда ему было лет семнадцать и он из кожи вон лез, чтобы не оказаться снова на улице. Удивительно, к чему только может привести рвение… походы, марши, пыточные камеры (он побывал по обе стороны допроса), участие в двух Северных войнах и бесчисленное количество более мелких стычек, горы трупов. А ещё — доклады лично королю, которые порой в сущности являлись лишь предлогом… Роше тряхнул головой, понимая, что снова падает спиной вперёд в омут, и, прислонившись к флагштоку, на котором реяло знамя Темерии, усилием воли обратил свои мысли в другую сторону. Пожалуй, основная проблема ведьмаков, причина, по которой они вымирали в точности как чудища, для охоты на которых их создали, заключалась в том, что у них не имелось и малейшего представления о дисциплине и том, как устроен мир. Будь они не такими упёртыми, они бы, во-первых, прекратили бы губительную практику работать в одиночку, а вместо этого разработали какой-никакой боевой порядок. Ну а во-вторых они прекратили бы свои глупые игры в нейтралитет. Слишком уж дорогой ценой надо платить за эту иллюзию непредвзятости и непричастности, а ведь рука руку моет и сюзерен не оставит без заботы и защиты своих верных подданных. Если бы за ведьмаками стояла какая-то страна, настоящая власть короны, заказчики не посмели бы их дурить, их бы не гнали из постоялых дворов и не свистели вслед. Король бы заставил людей уважать своих солдат, своих ведьмаков. Вместо того, чтобы быть изгоями и шататься неприкаянными по свету, они стали бы частью общества. Элитой армии. Отряд мутантов с их скоростью, реакцией, ведьмачьей магией и зельями, наконец. О, они превратились бы в силу, с которой пришлось бы считаться. Разумеется, у медали имелась и обратная сторона — если бы такой отряд решил отказаться от знамен, короли единым фронтом выступили бы против них как против любой иноземной и магической заразы, способной пошатнуть власть. Чего стоит судьба Школы Кота. Ведь что такое в сущности ведьмак? Такой же человек, может быть более ловкий и сильный, но всё же из плоти и крови. И даже не нужно хорошо обученного войска, чтобы выпустить мутанту кишки. Удалось же это сделать какому-то безвестному ривийскому парню с вилами. Да, если бы ведьмаки были в узде, они сделали бы честь любому войску. Он слышал о том, что во время второй войны с Нильфгаардом в армии королевств Севера воевали ведьмаки, хотя, похоже, молва значительно преувеличила их количество, но, боги, Роше дорого бы дал за возможность включить в состав Полосок хотя бы двух-трех таких. Нормальных, умеющих слушаться команд и имеющих представление о родине и сюзерене. Это были бы настоящие бойцовые псы, темерские ведьмаки… однако в его распоряжении сейчас был только один с татуировкой леди Темерии на шее. В отряд Геральт вписался, конечно, как родной — с Полосками он болтал, ржал и бухал с равной непринужденностью, а кроме того охотно делился своими ведьмаческими хитростями, в то же время выказывая интерес к их собственной манере вести драки. Определенным образом этот интерес был лестен — как-никак Роше сам учил своих солдат и учился вместе с ними, путем проб и ошибок выискивая лучшую технику — но перед Геральтом стояла совершенно другая задача! А вместо этого ведьмак занимался какой-то чушью. Если все его товарищи вели себя так, то неудивительно, что их ремесло угасало! Впрочем, надо отдать ему должное — дрался Геральт замечательно. Смотря, как он мощным ударом сбивает Силаса с ног, Роше поймал себя на мысли, что и сам хочет поучаствовать. В крови бурлил азарт, хорошо знакомое желание помахать кулаками, причинить боль. Это же попросту весело! С дней его молодости драка оставалась самым доступным способом развлечься, если ты — голь перекатная без гроша за душой или изнывающий от скуки и безделья солдат в лагере. Поэтому Роше вовсе не требовались долгие рассудительные беседы с самим собой — он просто подошел к кругу сражающихся и когда Силас сдался, сам вызвал ведьмака на бой. — Ну, покажи, на что ты способен, мой полосатый друг, — только и сказал Геральт. И улыбнулся не то лукаво, не то озлобленно, не то с тем же ожесточенным предвкушением хорошей драки, что сейчас охватил и самого Вернона. Порой выражение этой бледной физиономии было решительно невозможно разобрать! *** Если кто-то говорит, что через драку можно понять соперника, его характер, его душу — этот брехун в жизни не дрался. Драка — про драку. Про удары, частое дыхание и стремление во что бы то ни стало победить. Ведьмака нельзя было назвать самым сильным соперником, с каким только сталкивался Роше. Геральту и по росту и по размаху плеч было далеко до одного грузчика из новиградского порта. Тот был на две головы выше, в плечах — косая сажень, кулаки — размером с бочонки и метелили так, что Роше потом казалось, будто ему переломали все до единого рёбра. Тогда победа осталась за Роше, но больше за счет паскудства, нежели за счет чистой силы. Грузчик считал, что с его мощью ему не нужно ничего иного кроме как лупить, и оказался бесхитростен как младенец. Геральт же не чурался подлости, и, боги, лучшего и пожелать было нельзя! Он делал подножки и ложные выпады, лупил по ребрам, целясь в солнечное сплетение, и хватал за одежду, чтобы швырнуть через бедро. Странно, что не додумался душить шапероном, Роше на его месте это бы и сделал — поэтому первым сбросил с головы капюшон. Роше в свою очередь среди прочего неплохо потаскал ведьмака за его седые патлы. Будет урок на будущее — не надо отращивать такие хвосты, если не хочешь, чтобы тебя за них схватили! С одной стороны, Роше откровенно вымещал злость, вкладывая её в удары, и неистово хотел одолеть ведьмака, хотя бы потому что ты должен побеждать, всегда должен побеждать. С другой — он хотел, чтобы эта драка длилась как можно дольше, согласный даже на поражение, когда ноги уже откажутся его держать. Что угодно, лишь бы он мог оставить всего себя здесь, вместо того, чтобы дальше мыкаться в круговерти забот и дел, в мире, где каждую секунду рядом с ним мог разверзнуться черный омут воспоминаний. Пусть Роше в итоге оказался на земле, хватая ртом воздух, пусть ощущения от ударов были сродни тем, что бывают, когда тебя лягает лошадь, однако сквозь пульсирующую боль он осознавал с ёкающим в груди волнением, что в голове наступила невероятная ясность. На время драки он забылся, — потерял себя и всё вокруг, заменив это примитивнейшим желанием помахать кулаками и победить — и это напомнило Роше о другом способе угомонить непрекращающуюся кавалькаду мучительных мыслей. Не всё же ему делами службы заниматься. Может сам он и в силах сутки проводить на ногах — но его вынужденные товарищи по заговору такой же стойкостью не отличаются. Так что он вправе позволить себе и развлечься в свободную минуту! В прошлый раз для этого оказалось вполне достаточно всего одного любвеобильного и неутомимого ведьмака, который наутро с бестактной прямотой тарана предложил повторить. Однако к тому моменту, как Роше смог хотя бы стоять прямо, не хватаясь то за ушибленные рёбра, то за плечо, Геральт уже удалялся в сторону каэдвенского лагеря в сопровождении каэдвенского же солдата, громко обсуждая, как в Каэдвене принято вести кулачные бои. Чертов ведьмак Геральт из Ривии! *** Каэдвенский лагерь и для Геральта нёс неожиданный отпечаток чего-то привычного, хотя казалось бы он сам никогда не записывался ни в одну армию. Жизнь среди простых солдат была такой же незамысловатой как сами эти крестьянские парни, которых совсем недавно загреб в «добровольцы» присланный из столицы офицер. Были тут и ветераны, люди с переломанными судьбами, которые и забыли уже, что жизнь бывает другой, однако умели даже сейчас найти причину посмеяться и повеселиться. Ну и разумеется тут обретался и неизбежный балласт, которым обрастает любая армия: маркитанты, шлюхи и жульё. И над всем этим витали отчаянные и порой жестокие попытки офицеров привести в порядок этот хаос. В лагере Полосок с дисциплиной было получше, хотя в отличие от каэдвенских офицеров Роше не ходил следом за своими солдатами, точно клушка, чтобы не дать влипнуть в историю или призвать к порядку. Порой он и вовсе пропадал на всю ночь или на пару дней, и, судя по словам Полосок, даже им не рассказывал, где шляется и чем занимается во время отлучек. Что ж, у королевского шпиона должны быть свои шпионские дела, и лично Геральту и это было только на руку. По совести, Геральта совсем не прельщала перспектива столкнуться с командиром Полосок когда сам Геральт, предварительно приведя себя в порядок, чтобы показаться в лучшем свете, направился к палатке, которую занимала Бьянка. Не то, чтобы командир бдел честь Бьянки как какая-нибудь нильфгаардская дуэнья, но Геральту почему-то казалось, что сейчас Роше на глаза попадаться не стоит. Потом Геральт наверное задумается, что несмотря на своё недавнее вполне искреннее раскаяние, повторил то, что зарекался не делать больше — и снова обманул Трисс. Может быть и в самом деле задумается. Но это не точно. Бьянка, кстати, оказалась просто отличной девицей. Грубоватая и прямолинейная, она очаровывала именно своей незатейливой прямотой. Всё с ней было легко и понятно. Выпили. Поговорили. Перешли к делу. Никаких чрезмерно пылких и слащавых признаний. Никаких иллюзий или грёз о великой любви. И в то же время никаких скрытых желаний или самоуничижения, замаскированного под саркастичность. Никакого странного, загадочного подтекста, от которого наутро голова будет болеть не меньше, чем от похмелья. Ну и девицей она была восхитительно ладной — этого не отнять. Даже сделанные неумелой рукой, местами расплывшиеся татуировки ей шли. Вечер прошел совершенно восхитительно! Но тем неприятнее было, выйдя из палатки, столкнуться с Роше. Тот ошивался неподалеку с таким желчным выражением лица, что не могло быть и тени сомнения в том, что он всё слышал. — И давно ты тут караулишь? — осведомился Геральт. В груди уже занялось раздражение. — Подслушиваешь? Или ждешь своей очереди? Если бы Роше нахмурился или полез в драку, это было бы куда понятнее, но вместо этого он лишь улыбнулся и получилось даже хуже: когда Роше был не в духе, улыбка выходила у него особенно кровожадной. Словно у него уже готовы «нильфгаардские сапоги» и его не волнует, что тебе они не по размеру. — Нечего путаться с моими солдатами. Не порть мне тут дисциплину, — произнес он ядовито, и Геральт физически ощутил, как в его собственной душе поднимает голову желание вести себя как безмозглый юнец. — Во-первых, только с одним. Во-вторых — она сама предложила. А в-третьих — что тебя так раздражает, Вернон? Помнится, с командиром путаться было можно, так почему нельзя с солдатом? — Ты меня услышал, ведьмак, — только и сказал Роше. Нет, ей-богу, лучше бы он полез в драку. Такая язвительная невозмутимость была просто омерзительна! Поэтому когда Роше отвернулся и направился в сторону частокола, окружавшего каэдвенский лагерь, Геральт просто не удержался от предлога продолжить перепалку: — Что, опять прогулки под луной? Осторожнее. Тут, говорят, мара завелась. — Спасибо за заботу, — Роше даже не повернулся, — но да будет тебе известно, что надо и делами заниматься. Даже если за пределами лагеря, как ты говоришь, «мара». На свете существуют более важные занятия, чем ублажать себя и дрыхнуть в лагере. Не дожидаясь ответа, Роше ускорил шаг и его фигура быстро скрылась среди нагромождения палаток. — Ты-то явно выше такой приземленной херни, — проворчал себе под нос Геральт. — Ублажать себя и дрыхнуть, как же. Доблестные командиры таких слов не знают. *** После короткой перепалки во рту разлился мерзкий, желчный привкус, и Геральт не стал долго думать, прежде чем отправиться на поиски места, где можно промочить горло. Так-то Хенсельт не поощрял торговлю спиртным в лагере, но все знали, где солдат может надраться, а офицеры закрывали на это глаза. Надо же солдату что-то делать в ожидании приказа наступать. С этого молчаливого попустительства предприимчивый подхорунжий Бузина шустро организовал контрабанду бухла из окрестных сёл. Для этого надо было всего лишь выйти из лагеря, добраться до условного дерева и оставить в дупле деньги, а на следующий день забрать припрятанные под корнями пиво и самогон. План, — надежнее некуда. Но, как оказалось, и в нем имелись шероховатости. Некая сущность, которую солдаты называли «марой», повадилась вылавливать и нещадно лупить солдат, покинувших лагерь в неурочный час. Геральт считал, что солдаты путают мару и настоящего призрака. Мара мешала бы спать и душила во сне, но уж точно не стала бы никого лупить. А солдаты, ушедшие было в самоволку или за бухлом и на свою беду наткнувшиеся на «мару», показывали Геральту следы ударов, похожие на те, что оставляет кнут. Подобное уж точно не в привычках мар. Но сейчас в такой близости от проклятого поля битвы очень легко было представить, что ещё одна душа попала под проклятье — душа особо паскудного капрала, привыкшего призывать к дисциплине через избиения. — Ну что, на этот раз всё гладко? — поинтересовался Геральт, присаживаясь у одного из костров, вокруг которого грелись замерзшие в вечерних сумерках солдаты. Подхорунжий Бузина уже разливал мутное пиво по протянутым кружкам. — На этот раз мара спала, — сияя, объявил рядовой, которому сегодня выпал жребий забирать груз. — Какой ты везучий! Мужики, а вы уверены, что это мара, а не какая-то шмара, которой кто-то из вас забыл заплатить? — в ответ солдаты разразились громовым хохотом, который отличает ценителей паскудных и безыскусных шуток. Узнай Геральт о «маре» в свои первые дни в каэдвенском лагере — и уж тем более если бы на доске объявлений разместили на неё заказ — он бы разобрался, где тут зарыта собака и что за дух не может найти покоя, но у него создавалось впечатление, что всех, кроме солдат, существование именно этой «мары» устраивало. Офицеры даже шутили, что ей следует выплачивать жалованье, ведь никому не удавалось так же хорошо донести до солдатни мысль о том, что не надо шляться за пределами лагеря. Сейчас же оставалось всего ничего до того момента, как проклятие будет снято, так зачем утруждать себя сварой с одним духом, когда можно освободить их всех сразу? Геральт свистнул, чтобы привлечь внимание Бузины, и кинул ему монету. Подхорунжий, широко улыбнувшись в обвислые усы, потянулся за кружкой для ведьмака.