В оковах темноты

      Микадзуки потянулся и лениво зевнул, с довольной мордочкой положил голову на лапы. В последние годы он откормился и превратился в упитанного мощного котяру, но сейчас линял и выглядел худее, чем обычно, даже облезло. Клоки шерсти были разбросаны по всей квартире. Мицки быстро смахнул их веником, посмотрел на кровать, на которой прямо по середине развалился кот, и сел на краешек, надеясь его не разбудить. Тот лениво приоткрыл глаз и снова закрыл, притворившись спящим. Мицки улыбнулся и потрепал его по загривку, за раз собрав на пальцы много шерсти, и Микадзуки заурчал и перевернулся кверху животом, подставляясь под ласку. Через пару минут он уже спал и подёргивал во сне лапами, будто куда-то бежал.       Мицки встал и подошел к окну. Он не стал отгонять пришедшее в голову нелепое сравнение. Ночь приходила неровно, дохнув прохладным воздухом в их деревню, и казалось, что кто-то невидимый разлил тёмно-синюю, почти чёрную краску по небосводу. Тускло светили фонари, да скрежетали ветки, создавая лишние звуки в тиши. Микадзуки это спать не мешало, а Мицки напоминало об опасностях, которые могли подстерегать Каваки на каждом шагу. Слишком неспокойное было время, несмотря на обманчивое безмолвие. Слишком тревожным был он, когда в очередной раз в свои выходные уходил на свою вечную миссию от обленившегося и довольно жмурящегося на подушке Микадзуки, впрок насыпая корма и наливая воды. Мицки всегда оставлял окно открытым, чтобы тот в любое время мог уйти гулять по своим делам. Иногда Микадзуки уходил надолго, в основном весной, и Мицки подозревал, что это связано с кошачьей природой. Впрочем, так даже было проще.       Проще защищать Каваки, в который раз нарезая круги вокруг дома Узумаки.       Мицки не доверял сенсорам. Родитель всегда говорил, что лучше самому держать всё под контролем, чтобы избежать человеческих ошибок, забывчивости и предательства. Развивая в себе заложенные навыки сенсора, Мицки убедился, что в его власти дойти до высот в любом деле, даже будучи самоучкой. И пусть он научился безошибочно ориентироваться в чакрах и на большом расстоянии намного лучше отмечать их индивидуальные особенности, порой не доверял и сам себе, ставя под сомнение успешность своих тренировок. Хотя змеи в этом были хорошим подспорьем.       Каваки. Солнце, которое должно было освещать его, луну, наполнять этим светом и прокладывать путь для дальнейшего развития.       Мицки сглотнул и, стараясь ни о чём не думать, вышел из дома. Леденящая тишина гнала его к знакомому месту всё быстрее и быстрее, вселяя неясный страх за солнце, но он через силу останавливал себя, чтобы не сорваться на бег. От усталости глаза разбегались в разные стороны, однако он упрямо игнорировал это и пытался держаться бодро. С недавних пор он предчувствовал, что должно произойти что-то плохое, и ночами практически не спал, следя за порядком. Иногда это всерьез начинало казаться паранойей, но что-то похожее Мицки отвергал сразу же. Если бы он болел подобным, родитель не заставил бы долго ждать и рассказал полную клиническую картину болезни. Хотя… не смог бы сделать это, не зная о симптомах.       О своих подозрениях Мицки ему не говорил, потому что он мог помешать привычному распорядку. Или делал это как обычно, невзначай, лишь упоминая о том, что солнце может подвергаться опасностям. С такой вероятностью родитель соглашался, но о навязчивых мыслях не догадывался. Впрочем, были ли эти мысли навязчивыми, если недавно действительно произошло нападение на деревню?       Возможно и были, но вряд ли.       Мицки скрипнул зубами от досады. Если бы он в этот раз расправился с Боруто, большая часть беспокойств ушла бы прочь, оставив блаженную пустоту. Но предатель ушёл, перед этим защитив Сараду… или просто покрасовавшись перед Кодом?       Впрочем, они оба не стоили того, чтобы о них думать, и побуждали не самые лучшие эмоции, сил на которые уже не хватало. Вспомнились слова Сарады. Мицки искренне переживал за неё, но списывал выстроенный в её голове альтернативный мир на психологическую травму, полученную из-за признания отца нукенином и смерти кумира — Седьмого Хокаге. Мицки почти не слушал ее и даже не пытался обдумать её видение, не то чтобы кому-то говорить о нём на полном серьезе. Воспоминания об этом на секунду всколыхнули безудержную ярость на тех, кто сделал больно ей и солнцу — внутри даже всё закипело от накала эмоций, но почти сразу же потухло после очередной мысли, окатившей словно ушатом холодной воды.       «Бросай таскаться за мной по пятам, ты что, больной? Заколебал уже!»       Мицки опустил глаза и медленно сел на лавку. Он до сих пор не сомневался в том, что Каваки — его солнце, только вот… Что-то было не так. Что-то давно было не так, и разобраться в этом он не мог, слепо следуя за светилом. Именно Каваки был тем, кто пробуждал тёплый отклик внутри от одной только мысли о прошлом, именно он осветил его, тусклую луну, когда они ещё были совсем детьми, и помог почувствовать себя в деревне комфортно. После того злосчастного дня, когда Боруто убил его родителей, всё изменилось. Каваки не перестал быть солнцем, но будто стал излучать меньше энергии… Мицки катастрофически не хватало света, и он ощущал, как потихоньку угасает, ломается его лунная сущность. Старался приблизиться к солнцу как можно ближе, чтобы наконец согреться и не чувствовать пробравшийся внутрь и давно поселившийся там холод, но натыкался на колкость, раздражение и откровенную злость — и лишь замораживался сильнее; после иногда скрывался из глаз, уползал, как змея, чтобы спрятаться ото всех, но всегда возвращался вновь.       Он ненавидел Боруто, винил во всех бедах и мечтал убить, растерзать на кусочки — и долго наслаждаться его мучениями и мольбами о пощаде.       Мицки знал, что пощады не будет.       Как-то раз он пытался представить, что это значит — потерять родителей — и не смог. Родитель был неотделимым от его жизни человеком, важным и нужным, бессмертным и всесильным — и одна подобная мысль внесла в душу раздор и смятение. Такое было просто невозможно, тот победил смерть и не боялся её, она не была ему соперником — но горло всё равно сжало, и на какие-то мгновения даже не хватило воздуха. Паника. Страх. Как давно он поддался этим эмоциям и стал их рабом?       Мицки встал со скамейки и побрёл к выходу из деревни, с каждой минутой ускоряя шаг. В надежде как можно быстрее добраться до родного дома набирал темп, полной грудью вдыхал встречный поток ветра и оглядывался по сторонам, наслаждаясь уже забытыми окрестностями. В какой-то момент он полностью сосредоточился на Каваки, считая окружающее вокруг нечто обыденным. Только на миссиях замечал изменения и улавливал малейшие колебания воздуха — но совсем не обращал внимание на то прекрасное, что дарила природа. От свободы спирало дыхание; аромат её отдавал свежестью и тонким запахом цветущих магнолий и эдельвейса, которых в разбитых палисадниках было в достатке.       Ноги тянули назад, в деревню, где осталось незащищенное солнце, но он перебарывал себя и бежал вперёд. Не оглядывался и не смел замедлиться и передохнуть; любая остановка была сродни проигрышу, против воли он мог повернуть назад и впервые боялся пойти на поводу у этого желания. Как настоящая змея скользил по труднодоступным местам и огибающим деревянные домики на отшибах камням, ловя на взлохмаченные волосы пожухшие от жары листочки и травинки, шипел от недовольства, когда набирал полные песка сандали, и даже пару раз умудрился споткнуться. Ветер завывал в верхушках деревьев, сбивал с ног, но дарил ни с чем несравнимое ощущение жизни.       Казалось, что Отогакуре уже виднелось в дали.       Дорогу Мицки практически не помнил, добрался уже когда вовсю светило солнце и духота невидимым слоем пыли опускалась на землю. Немного передохнул на энгаве и вошёл в дом, наслаждаясь спасительной прохладой. Здесь всё было как обычно, по-старому… Выложенный керамической плиткой пол, который всегда неприятно холодил голые ступни, был вычищен до блеска и в плавном свете светильников, под сиянием кипенно-белых стен отражал в себе тени предметов. Сна у вышедшего навстречу родителя не было ни в одном глазу — скрестив руки на груди и облокотившись о стену, он осмотрел с ног до головы, многозначительно помолчал и поманил к себе.       Мицки послушался. В любое время суток Орочимару держал двери открытыми и был готов выслушать и помочь. Часто в их неторопливых беседах через змею, которые с годами превратились из официальных в уютно-тёплые, с намёком на близость, напоминал о родном доме и о том, что здесь всегда ждут. Но оставить Каваки надолго Мицки не мог — и отказывался, всё чаще откладывая обещание на потом и постепенно вообще забывая о нём…       — Я-то думал, что скоро забуду, как ты выглядишь, — родитель рассмеялся и вытащил из волос засохшую листву. Но, несмотря на свое спокойствие, он был чем-то насторожен — это Мицки давно научился определять по характерному прищуру. — От кого ты бежал?       — Бежал? — как эхо повторил Мицки и внезапно почувствовал слабость в ногах. Те стали как ватные; родитель крепко схватил за локоть, когда он покачнулся. — Ни от кого…       — Пошли сядем. Будешь чего-нибудь? Хотя… я как раз заварил прекрасный чай. Лог так и не решил почтить меня своим присутствием, хе-хе…       — Буду чай, — ответил Мицки и опустился на стул, обвёл глазами рабочую комнату Орочимару. Противно жужжали протянутые на потолке лампы, и шумел работающий процессор компьютера. Кажется, родитель что-то говорил про вынужденную экономию, но больше смехом, чем серьезно. — Я давно здесь не был.       — Я о том же. Но ты приятно меня удивил, — родитель хмыкнул и сел напротив, взяв с дальнего столика две кружки. — Это было спонтанное решение?       — Прости, что не предупредил, — Мицки отпил и выдохнул. Из кружки поднимался пар, и вместе с ним растворялись все тревоги. Впервые за много-много времени он ощутил полное спокойствие — одно присутствие родителя придавало беспечности, будто тот бессловесно обещал взять львиную долю забот на себя. — Да, это было спонтанно. Я… мне надо поговорить.       — Что случилось?       Мицки благодарно посмотрел на него, а после потупил взгляд, стараясь не сорваться на вопросы. В горле стоял ком, а в груди стало тесно. У родителя наверняка были какие-то дела после чаепития, но он не откладывал их на потом — и это было и приятно, и волнительно, и тяжело... Мицки спрятал лицо, склонив голову, взглянул исподлобья, но тут же постарался расслабиться.       — Скорее всего, я могу утверждать, что всё нормально, — пожал плечами он и улыбнулся. Не зная, как выразить словами всё, что клокотало внутри, поинтересовался: — Скажи, а ты уверен в том, что я могу быть луной? Может, это ошибка… и я не тот, кто имеет право надеяться светить рядом с Каваки.       Мицки закусил губу и отпил ещё чаю, хотя продолжал всё это время внимательно наблюдать за родителем. Тот склонил голову набок, выглядя скорее задумчивым, чем невеселым. Сердце пропустило удар.       — Нет, Мицки. Я не мог ошибиться.       — А если всё-таки… — он не договорил, боясь озвучить очевидную правду. Родитель свёл брови к переносице и недовольно прищурился.       — Не думаю, что мои многолетние наблюдения и чутье могут меня обмануть. Мне, скажем так, многое доступно, но сейчас я всё же предпочёл бы послушать, что с тобой произошло.       — Я не оправдаю твои надежды, я уже не оправдываю, — Мицки отвернулся, стараясь больше не смотреть на Орочимару. — Я помню, как ты говорил, что возлагаешь на меня много надежд, что я должен сделать то, чего не смог ты. Но я не смогу.       Повисла долгая пауза. Тело даже немного потряхивало. Мицки так и не поднял глаза в страхе увидеть разочарование — но в неторопливом голосе родителя этого не последовало, даже наоборот.       — Мои надежды — это настолько эфемерная субстанция, что я даже не могу толком облечь её в слова, — родитель усмехнулся. — Но когда ты только появился на свет, я действительно так думал. Сейчас в какой-то степени я тоже хочу этого, но внимательно слежу за тем, чтобы мои желания не помешали вашим с Логом. Первоочередное всё же — это ваша жизнь, а мою вы услаждаете одним своим присутствием в ней…       — И что это значит?       — Приходи чаще, дитя. Вместе веселее, правда?       — А вы с Логом так часто пьете чай?       — Пожалуй. Моя скромная персона иногда его не устраивает, да и дела не дремлют. Он вообще стал таким деловым… — плечи родителя затряслись от смеха. — Но это даже хорошо. Мне так спокойнее.       Мицки улыбнулся. На какие-то мгновения он представил, как они все вместе пьют чай и разговаривают о чём-то неважном, понятном только им и никому больше; как родитель рассказывает о своих новых изобретениях и научных прорывах, как немногословно, в виде устного отчета декларирует свою жизнь Лог, и как он сам говорит обо всём, что происходило в жизни: о друзьях, о службе, о переменах в Листе и о солнце… Он вздохнул.       — Это было бы… здорово. Но даже если я и луна, то я не могу светить. Я не могу просто помочь, а говорить о большем… Каваки, он… даже гонит меня, — Мицки передернул плечами. — Я пытался объяснить это потерей родителей и переходным возрастом, но я и правда не вижу в себе необходимости. Он справляется сам. Мне кажется, я ему…       В воздухе так и повисла не высказанная мысль, но он не мог сказать вслух о своей ненужности. Родитель и так всё понял, внезапно потрепал по голове, взъерошивая непослушные волосы; это тёплое прикосновение окончательно вывело из равновесия. В глазах защипало, и Мицки вспомнил, как чувствовал что-то похожее очень давно. Тогда, когда не стало Секиея…       — Солнце не всегда одинаково активно. Возможно… из-за огромной энергии оно просто ослепило тебя, и ты до сих пор не можешь принять то, что случилось?       — Не понимаю.       — Ты наслаждался его светом, когда на его пути не стояли никакие преграды. Тогда это был беспечный свет, не отражавший на других часть своих забот. А сейчас всё изменилось. Возможно, поэтому?       — У Каваки действительно стало намного больше забот со смертью родителей, Химавари ещё переживала, деревня… Он очень устает, от него много ждут, — Мицки покачал головой и сжал кулаки. — Не дают ему покоя. Но… не всё так, дело не в этом…       Орочимару внимательно посмотрел на него и дотронулся до руки. Мицки удивлённо вскинул глаза.       — Не нервничай. Раз не в этом, тогда в чём?       — Знаешь… — глухо сказал Мицки, сжимая его ладонь в ответ с такой силой, словно вцепился в спасательный круг, — я понимаю, что ему нужно светить для всей деревни. И я не прошу много света для себя, хотя бы чуть-чуть… Но его нет, а мне очень нужно…       Родитель нахмурился и вздохнул, мягко высвободившись из хватки, опер голову о руку.       — Обмен энергией — процесс взаимный и у большинства людей неосмысленный, никто не хочет играть в одни ворота. Когда один становится безразличен другому, когда узы рвутся и невидимая связь гаснет — нужно ис-скать новые точки опоры, поскольку такие отношения уже обречены на провал. Нужно учиться опираться на свой свет. Не тот ли у тебя случай, Мицки?       — Я ему не безразличен, — пробормотал тот и опустил голову, когда понял, что родитель задел за живое.       — И тем не менее…       — Я луна, я не могу светить без солнца. Оно наполняет меня светом, разве нет?       — Оно уже достаточно наполнило тебя им, чтобы ты мог регенерировать свой собственный свет без чьей-либо помощи. Хотя, пожалуй, ты уже это делаешь. Я давно понял, что у тебя что-то не так, сейчас же мне всё стало немного понятнее. Твоя помощь и защита — это не просто усилия, это свет в одну сторону, та самая игра в одни ворота… Луна и солнце — это совершенно два разные светила, пусть и связанные между собой. Ты понимаешь это интуитивно, источая свой свет, но никак не можешь это осознать. Разумом ты всё ждёшь, когда настанет тот миг, когда ты начнешь светить, но миг уже настал…       — И что мне делать?       — Сохранить свой свет и не растрачивать его попусту. Подумать о себе.       — Но я не могу перестать защищать Каваки, за ним же охотится Боруто, — возразил Мицки. — Ты не понимаешь, он в опасности, и я должен…       — Не должен, — перебил Орочимару. — Если всё так и продолжится, то это может плохо кончиться. Не для Каваки, а для тебя. Нехватка энергии, бессилие могут потянуть за собой эмоциональное истощение — а это в некоторых случаях влечет даже ухудшение физиологического состояния. Каким бы ты совершенным не был, ты человек. Кажется, я говорил это не раз.       — Но…       — Допивай чай. Он остывает.       — Мне нужно просто подождать. Ему и так непросто, он распыляется на всех, поэтому на меня и не хватает. Это изменится…       — Прошло уже немало времени, три года, задумайся над этим. Я помню, как ты пытался сказать мне об этом ещё тогда, давно. В последнее время ты практически не затрагиваешь эту тему, а сейчас прибегаешь ко мне в таком состоянии, будто только пришел с миссии, проходившей не иначе как в дремучих зарослях. Ты бежал сюда ночью, как угорелый, и сразу перешёл к тому, что для тебя сейчас важно…       Родитель и правда всё понимал без лишних слов, оттого стало даже страшно. Считывал по глазам и поведению. Мицки допил чай и спрятал руки в просторных рукавах, чтобы скрыть еле заметную тряску.       — Я… — он запнулся и нервно дёрнулся. После напоминания о ночи вспомнил, что уже немало времени пробыл вдали от Конохи, от солнца, от своей непосредственной обязанности по защите… Ночь, день… От неожиданной тревоги в голове всё перепуталось, и стало не по себе. Вдруг Каваки сейчас была нужна помощь, а он прохлаждался здесь и не мог ничего сделать?       Мицки еле удержал себя на месте. Нужно было уйти тихо и красиво — так, чтобы родитель ничего не заподозрил. Только вот если бы тот не смотрел в глаза так, словно видел душу насквозь…       — Неужели ты сейчас скажешь, что пришел просто меня навестить, м-м? По-моему, ты уже достиг критической точки. Пора отдохнуть. Идём, я дам тебе успокоительное, и ты поспишь.       — Нет, — получилось излишне резко, и Мицки поморщился, пытаясь придумать оправдание. — Недавно же Код на нас напал, сейчас повышенная готовность на случай новых «царапин». Мне вообще не следовало уходить, так вышло, — он вскочил на ноги.       — И что, всё? — родитель такого не ожидал и не утаил удивления. — Только пришел и уже уходишь?       — Да, мне надо бежать, — Мицки наспех пригладил волосы и ещё раз отряхнулся от придорожной пыли — это было сделано скорее для демонстрации того, что сейчас он был спокоен, а не ударялся в панику.       — Всё так срочно? — в голосе теперь просквозила ирония. — Серьезно?       — Да. Скажи Логу, что я в порядке.       — Ну надо же, вспомнил… Он, между прочим, хотел тебя увидеть, если ты придешь.       — Я тоже хотел его увидеть, — признался Мицки. — Просто…       — Я думаю, что пару часов погоду не сделают. Пойдём, — родитель встал, взял за руку и потянул за собой, — приведешь себя в порядок и вздремнешь. Отдых тоже нужен, Мицки.       — Я не могу, — он вскинул глаза на родителя, стараясь выглядеть уверенно — но на самом деле безмолвно прося отпустить. — Мне правда пора.       Тот внимательно посмотрел на него и медленно отпустил руку. В глазах мелькнуло и тут же скрылось что-то непонятное, мрачное. Взгляд стал непроницаемым, и Мицки понял, что получил молчаливое разрешение.       — Удачи. Но не забывай о том, что я сказал. И меня не забывай, — родитель хмыкнул. — Обязательно сообщи мне, как вернешься назад в Коноху.       — Хорошо.       На улице было ужасно душно. Ветер внизу, у земли, был настолько горячим, что лицо пылало. Голубое небо слепило от своей яркости и падало куда-то за горизонт далёких гор, а редкие травинки выгорели и выглядели сухими и измученными. Даже регуляция температуры тела плохо помогала, Мицки всё равно тяжело дышал из-за знойного марева. Было бы гораздо легче, если бы сердце не опутывала тревога, а разум бы не охватывали всё новые и новые мысли о возможных опасностях — но остановить это было сложно. Недавний приход Боруто в деревню лишь раззадорил шестое чувство, заставляя всё больше и больше окунаться в безумство.       Мицки резко воткнул в дерево кунай, на мгновение представив на этом месте Боруто, и выдохнул.       Он знал, что обязательно расправится с предателем.       А пока… Пока он мог помогать солнцу и пытаться уловить мизерные крохи света в поглотившей его — их — темноте, в боли. Освещать сам, если родитель был прав и он действительно мог это сделать. Отдыхать сейчас было нельзя.       Только так.       И никак иначе.