Чувство банально по своей природе.
Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности.
Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.
— Сальвадор Дали.
Как бы прискорбно и удручающе это ни звучало, но в мире взрослых людей жизнь почему-то не налаживается посредством поиска нового полового партнера, сменой места основной деятельности, и даже банальные переезды не могут залатать сквозных проплешин в разваливающейся рутине и самооценке — запала от этой фальшивой новизны обычно хватает на неделю, иногда на две, но все в конечном итоге снова возвращается на свои места и давит тупой болью между ребер, напоминая о собственной же никчемности. Это лишь очередной виток в бесконечном множестве переплетений человеческих судеб, пустой и бессмысленный, упавший тяжелым грузом на уставшие плечи — глухой щелчок купюроприемника старого автомата на безлюдной заправке и тоненький шлейф ароматного дыма, поднимающийся с поверхности кофе. Неужели Юнги думал, что будет как-то иначе? Неужели за столько лет безуспешных попыток еще не усвоил четко и накрепко одну простую вещь? Искусственно вызванное не обретает реальных форм, как бы ты ни пытался. Это едва ли можно назвать отчаянием — больше похоже на смирение. Густое и колючее, поднимающееся тоненьким остриём сверла в гортани, дерущее нёбо и глотку. Его непременно хочется выплюнуть, чтобы не мучало, не терзало уставшее горло, раздирая в клочья от обжигающей, непосильной жажды кислорода. Юнги крутит качельку громкости до упора, цепляется в руль до побелевших костяшек, и отчаянно, больно и честно вторит музыке в автомобильных колонках. Плюется грязными ругательствами, сбиваясь и путаясь в строчках к середине куплета, и едва ли держит всё то, что обжигающим потоком соленой влаги готово выйти наружу. На самом деле он не чувствует ничего, кроме злости, бессилия и того, как опускаются собственные руки. Ничего, кроме всепоглощающего раздражения на целый мир, абстрактного и огромного, и давно уже ничего не ждет. За этим не стоит никакой ужасной истории: просто так вышло. Жизнь слишком часто давала пощёчины, чтобы усвоить, что ты здесь один и совсем никому не нужен. И все эти альфы, случайные связи, наполненные только фальшью и пошлостью, все эти попытки согреться в чужих неправильных объятиях от бесконечной простуды — теперь и они не приносят даже краткосрочного успокоения. Его душа мечется, обожженная и беспокойная, и он даже запахи чужие различает с трудом, не имея возможности однажды почувствовать что-то похожее на сладкий трепет — на самом деле это все тупая лирика и хуета, причем, с протяжным таким «а» на конце, после которого обычно принято страдальчески возводить к небу взор, полный скорби и унижения. Юнги не знает, в какой момент его жизнь превратилась именно в это, когда отгибает козырек и с ощущением полного отвращения пялится на собственное отражение в зеркале. Аккуратные губы, покрытые тонким слоем блеска, коричневый карандаш в уголках глаз и идеально выбеленный платиновый блонд, ставший его спасением и проклятьем одновременно. В салоне пахнет дорогой кожей и парфюмированным автомобильным ароматизатором из какой-то старой коллекции Том Форд — таким непростительно знакомым и возвращающим туда, где накрывало честно и больно на узком бортике белоснежной чугунной ванны от непонимания, что вообще нужно делать с собственной жизнью. Юнги каждый день порывается выбросить его к черту, потому что память отрабатывает на максимум, вот только внутри пузырька уже меньше половины. Он тормозит на светофоре, качает педаль сцепления бездумно, на автомате, и проводит руками по лицу, рассыпаясь и собираясь за секунды обратно, а после цепляется взглядом за крохотный камушек на элегантном кольце из белого золота. Даже забавно — он потратил на это кучу лет, перекроил в себе все от самого основания, угрохал столько сил: ежедневные походы в зал, чтобы держать себя в форме, подсчет калорий, неудобные шмотки, в которых он первое время чувствовал себя неуместно и глупо, полный отказ от прошлой жизни и в довершение по полтора миллилитра филлера в носогубные складки, скулы и уголки губ дважды в год. Юнги пришлось научиться разбираться в вине, которое он терпеть не может, сменить круг общения на диаметрально противоположный и искоренить в себе все, что связывало его с прошлой жизнью, чтобы в конечном итоге вернуться к той самой части своей души, которую прятал все это время, — маленькой, одинокой и сломленной, старательно игнорируемой долгие годы. Теперь на нем очень хорошо сидит пиджак из последней коллекции Валентино, в аккуратных маленьких мочках красуются тоненькие цепочки сережек от Картье, а худая кисть мягко сжимается на полированной рукоятке переключения передач его белоснежного Вольво. Кажется, именно к этому Юнги и стремился последние годы, но почему же тогда внутри так отвратительно гадко от неудовлетворения и пустоты? Телефон, лежащий на пассажирском сидении, тихо звякает сообщением, заставляя вынырнуть из своих тяжелых мыслей и бросить незаинтересованный быстрый взгляд на загоревшийся дисплей. Намджун с самого утра досаждает сообщениями, потому что все идет из рук вон плохо: фотограф задерживается на китайской границе, и одному Богу известно, успеет ли он вылететь к назначенной дате; оркестр, который заказал Юнги, играет заунывную хрень, а половину меню и вовсе придётся переделывать из-за того, что дядюшка Мин, черт бы его побрал, хочет отдать дань традициям. Юнги на эти сообщения абстрактно бесится: у него нет ни малейшего желания разбираться со всем этим дерьмом, которое разрастается снежным комом. Во-первых, организатор чертовой свадьбы Намджун, и ему отлично платят за эту работу, а во-вторых, Юнги хоть и не суеверный, но почему-то каждая новая неурядица вызывает в душе бушующую бурю противоречий и, что самое главное, сомнений. Ему было всего двадцать два, когда жизнь перевернулась с ног на голову, а выстроенные приоритеты неминуемо обернулись крахом. Юнги потребовались четыре неудачные попытки в отношения, восемнадцать месяцев пьянства, курсы йоги и личный психоаналитик, чтобы полностью обо всем забыть и начать заниматься собственной жизнью. Примерно тогда он и решил для себя, что все его чертовы идеалы не имеют ничего общего с реальностью — жестокой и расчётливой. К чему жить в непрекращающейся драме с разбитым сердцем, да еще и с пустым кошельком, если обе эти проблемы имеют одинаковое решение? Полностью отказаться от отравляющих чувств было легко, к тому времени сердце Юнги было исполосовано глубокими рубцами, а потому у него не оставалось выбора. Зато найти обеспеченного альфу из высшего класса, который решит соединиться узами брака с несуразным омегой в растянутой безразмерной толстовке, представлялось задачей, требующей гораздо больших вложений. Юнги до сих пор помнит, как стоял босыми ступнями на обжигающе ледяном кафеле в крохотной ванной с миской в руках, размешивал синеватую кашицу из обесцвечивающего порошка и окислителя, подпевал какой-то попсовой омежьей группе в колонках и обещал себе, что больше никогда не будет нуждаться — ни в одном из смыслов. Приходилось шерстить кучу форумов и сайтов с такими же «искателями безбедной жизни», поедая перед монитором ноутбука чертову гранолу с орехами и йогуртом, от которой тошнило уже на вторую неделю, читать гребаные книжки по саморазвитию, и даже поначалу пришлось взять кредит на то, чтобы полностью обновить гардероб — в своих старых затертых джинсах и глупых футболках Юнги не был нужен в привилегированном обществе. Он заново учился общаться с альфами, потому что таких альф в его прежней жизни не было, практиковался в языках, качал задницу в зале, а по вечерам без сил падал на узкий разложенный диван в своей съемной крохотной студии, разбросав на полу не по карману дорогие тряпки. Юнги быстро усвоил, что таких же, как он, много, и на всех их попросту не хватит, поэтому поставил перед собой цель стать лучшим. Все это было так давно, что сейчас казалось неправдой, — теперь у Юнги была огромная квартира с панорамными окнами в Каннаме с отдельной комнатой под сумки и обувь, шикарная машина и помолвочное кольцо на пальце, обещающее безбедную жизнь. Его будущий супруг, Кан Джинхо, занимал руководящую должность в многомиллиардной корпорации по производству чего-то, чем Юнги не особенно интересовался, и являлся наследником богатейшего во всей Южной Корее чеболя. Кажется, судьба повернулась к нему наконец-то нужной своей стороной, но в грудине все еще саднило осознание, что чего-то в этом паззле отчаянно недостает.