Всего на миг

      — Ребёнок, что ты тут делаешь? — замер Сугуру, во все глаза уставившись на Юту.       Девочка неловко ведёт худыми, острыми плечами, за которые цепляются чернильно-чёрные руки проклятья. Волосы у неё — сальные, слипшиеся сосульки.       — Ну… Ищу еду? — неуверенно спрашивает.       Что-то внутри Сугуру болезненно обрывается.       В его чёрных глазах цветет злое, нездоровое.       Он опускается на корточки, тянет к ребёнку руку и выдавливает из себя улыбку — мягкую, успокаивающее, располагающую к себе. Прикрывает узкие глаза, под которыми залегли уродливые, бледные тени, прячет по истине лисий, хищный блеск.       Юта хрустит тонкими пальчиками, смотря на него большими, птичьими глазками. В тёмно-синих ночниках глаз мелькает робкая надежда получить чужое тепло, немного заботы, ласки.       В груди у Сугуру больно-колко-ломко.       Ребёнок перед ним — тощее, грязное создание непонятного пола, с огромными глазами на изможденном лице. Впалые щеки, — ками-сама, они должны быть пухлыми! Пухлыми! — о скулы можно порезаться.       Чернильная тень за её спиной качается, пробирается в реальность, обрастая серой, уродливой плотью.       Эта тень, проклятье, скалится.       Сугуру смотрит на проклятье темным, холодным взглядом, пока под черной гладью радужки марширует парад бесноватых чудовищ, порождений больного разума. Между пальцами скользит проклятая энергия, пытаясь открыть разлом между его телом, хранилищем, и реальностью.       — Не надо! — Юта дёргается, разводит руки, вставая между ним и проклятьем. — Это Рика! Она хорошая!       Сугуру жмурится, снова давит успокаивающую улыбку. Спрашивает:       — Это твоя подруга?       Ребёнок, чумазый, тощий, голодный, проклят.       — Юта! — хрипит проклятье, обхватывая большими лапищами маленькую, детскую фигурку.       — Всё хорошо… — неуверенно говорит девочка, обхватывая тонкими ручками кривую, серую руку. А затем вновь смотрит на взрослого, говоря: — Это Рика! Я люблю её!       Сугуру вздыхает, массируя пальцами переносицу.       Трещины внутри него разрастаются сильнее, делая органы из мяса — хрупкими, хрустальными. Постучи чуть-чуть — разобьётся вдребезги.       — Хочешь кушать? — спрашивает, стараясь унять бешено колочащееся сердце.       Юта энергично качает головой.       Сугуру кажется, что ещё чуть-чуть и голова просто оторвётся, насколько тонкой, слабой казалась её шея.       Он осторожно запускает ладонь в её сальные пакли, останавливая энергичные движения головой. На сухой ладони ощущается мерзкая, маслянистая субстанция, но он не позволяет себе даже поморщиться.       Поморщится означает обидеть ребёнка.       Проклятье-Рика шипит, цепляется острыми когтями за маленькое тельце сильнее, не пытаясь навредить ему.       Сугуру смотрит тяжёлым взглядом на эту картину. От помойки несёт тухлятиной и гнилью, подгоняя недавно съеденный обед к горлу. А может, так пахнет от ребёнка, вынужденного шариться в мусорках?       Он мягко утягивает ребёнка за собой. Купает, расчёсывает, кормит, покупает ей новую, чистую одежду, с брезгливостью выкидывая изношенное, грязное тряпье.       Ребёнок, — девочка! — маленький воробушек, смотрит удивительно счастливыми ночниками-фонариками на него, хватается цепкими пальчиками за ткань его одежду. Волнует искалеченное сердце Сугуру.       Он предлагает: «Идём со мной».       Но Юта отказывается.       И Сугуру приходится отступить, напоследок подарив душистое мыло с шампунем.       В следующий раз они встречаются, когда Юту загоняют в угол.       Она жмется к холодной стене спиной, вжимает голову в плечи, громко кричит, зовя хоть кого-нибудь на помощь. Сердце в груди бьётся маленькой птичкой, ломающей тонкие косточки крылышек об стенки своей клетки.       Вокруг неё собираются несколько мальчишек, в чьих глазах блестит азарт и алчность. Напоминают они голодных гиен, нагнавших слабую, беспомощную жертву.       Чужие пальцы больно впиваются в чистые волосы, грубо дёргают вверх, вырывая из горла громкий, надломленный крик. Нежная кожа головы неприятно пульсирует жаром.       Длится это недолго.       На мгновение весь мир словно погружается в черноту, — мучительно долгую, — а затем взрывается испуганными, болезненными, полузадушенными криками. Что-то горячее и густое попадает ей на лицо, пачкает школьную форму.       Юта проводит пальцами по испачканной в чём-то щеке, растирает между большим, указательным и средним пальцем, только после этого робко переводя взгляд на свою руку. В глаза тут же бросается тёмно-красный.       Слизистую носа выжигает металлический запах.       У человека перед ней распущенные, длинные волосы чёрного цвета, мягкая улыбка и жёсткий взгляд тёмных глаз. В этот раз он одет странно: Поверх черной юкаты он надевает золотистого цвета кашаю. Его странное одеяние дополняют белые таби и дзори.       Губы у Юты дрожат. Глаза печёт от слёз.       Она жмётся спиной к стене сильнее, медленно сползая по ней. Тонкие, слабые коленки дрожат, ноги не удерживают её в стоячем положении.       Юта задыхается:       — Рика, Рика, Рика… — цепляется пальцами за ткань пиджака на груди.       От страха в глазах темнеет.       Но Рика, почему-то, не отзывается.       Большие, сухие ладони нежно проходят по её щекам, стирая кровь.       С внутренним облегчением для себя Сугуру отмечает, что щёки её кругленькие, пухленькие, как и надо.       Хрупкое стекло треснуло от одной маленькой капли, попавшей в море отчаяния. Ледяная вода смешалась с острыми осколками, когда всё внутри залило одним желанием — уничтожить обезьян.       Сугуру стирает кровь, вытирает собственные ладони салфетками и по одному улыбается мягко, успокаивающе:       — Ты не должна позволять обезьянкам издеваться над тобой, — голос его полон нежных ноток.       Юта шмыгает носом, утирает кулачком слёзы и смотрит на мужчину внимательно-внимательно, напрягая память.       Его длинные волосы отдают знакомым запахом вишни и божественным вкусом сытной еды. Ассоциируется этот мужчина только со светлым, добрым, ярким.       Сердце прекращает испуганно метаться, разгоняя адреналин в крови. Мелкое тельце накрывает усталостью, мышцы расслабляются и повреждённые участки кожи отзываются ноющей болью. Расцветающие на бледном полотне лепестки синяков смотрятся уродливо, неправильно, омерзительно.       Сугуру кривит губы, утягивая ребёнка в объятия.       Внутри него всё болезненно колется, словно кто-то запихнул между рёбер вязанный из натуральной шерсти свитер.       Ребёнок жмётся к нему отчаянно.       — А почему обезьяны? — спустя пару всхлипов спрашивает ребёнок.       Сугуру щурит чёрные глаза, осторожно проводя ладонью по её спине.       — Бесполезные, глупые, слепые… — он морщится, вовремя себя останавливая. — Неважно.       Юту он увлекает за собой.       Покупает ей новую одежду, новый телефон, оплачивает мобильную связь, наблюдая за чистым восторгом тёмно-синих ночниках глаз. Точно таким же, какой был когда-то в глазах Нанако и Мимико.       Чернильно-чёрная тень цепляется за хрупкие плечи ребенка сильнее.       В кружку с горячим шоколадом падает несколько воздушных, белых зефирок. Юта сжимает ладошками белые стенки кружки, наблюдая за белым облачками зефирок, плавающих в тёмно-коричневой, сладкой жидкости.       От горячего шоколада остаётся забавный след над верхней губой.       Сугуру бережно стирает этот след пальцем, краем глаза улавливая покрасневшие детские щёки.       В новеньком телефоне появляется первая фотография, где изображена сама Юта вместе с двумя другими девочками. На фотографии не остаётся изображения чернильной тени за хрупкой детской спиной, сохраняя невинность этого мгновения — когда у Юты появляются первые друзья — навсегда. Сугуру делал фотографию с величайшей бережностью.       Он учит Эту защищаться.       Говорит: «Бей».       Говорит: «Кусай».       Говорит: «Ломай».       Юта смотрит на него большими-большими глазами:       — Зачем?       Сугуру тычет пальцами в её лоб, тепло улыбаясь.       — Я не всегда буду рядом.       — А Рика?       — И Рика-чан тоже.       Юта слушает внимательно, смотрит на костяшки своих пальцев и кивает сама себе.       Если Гето-сан сказал надо, значит так надо.       Но на предложение остаться жить с ними — с Гето-саном, Нанако и Мимико — Юта всё ещё отвечает отказом, храня в маленьком сердечко привязанность к своему отцу. К никчёмной, тупой обезьяне, как говорит Гето-сан.       Сугуру вздыхает.       Ему бы схватить ребёнка, оставить его здесь. Но он лишь безобидно улыбается, машет рукой и задумчиво смотрит на тень проклятья за Ютой.       Юта девочка хорошая.       Приняв наставления Гето-сана, следующих обидчиков она бьёт, кусает, пинает изо всех сил, кому-то выдирает клок волос, прежде чем её голову окунают в школьный унитаз. Унизительно, больно, обидно.       До слёз и разбитого носа.       Юта вспоминает слова Гето-сана о глупых, бесполезных обезьянах, о необходимости защищаться, когда возвращается домой.       Отец, конечно, слишком занят своим личным горем, — разводом и дочерью с шизофренией, — чтобы заметить её состояние. Юта не обижается. Юта вспоминает заботливые руки Гето-сана, сладость горячего шоколада и девичий смех.       Карман греет новенький телефон, который она смогла защитить.       Юта задумчиво варит рис, задумчиво ужинает и в такой же задумчивости засыпает.       Она запоминает чувство унижения, перекатывает на языке неприятную горечь поражения, позволяя Рике крепче вцепиться в собственные плечи. Больно, обидно, неприятно. А в голове всё ещё звучит мягкий голос:       «Тупые обезьяны».       Юта возвращается в школу и находит одного из обидчиков только лишь для того, чтобы потянуть за воротник пиджака и швырнуть в окно. Силенок слабеньких, тоненьких ручек на такое бы не хватило, но ей помогает Рика.       Совсем немного. Совсем чуть-чуть.       Этого хватает, чтобы разбить чужим телом стекло.       Юте не стыдно.       Гето-сан весело щурится, хвалит её начинания, ласково перебирает пряди её коротких, чёрных волос. Он добр, заботлив и красив настолько, что маленькое сердечко сладко сжимается.       Рика теперь не единственная в её жизни.       Юта взрослеет.       Вместе со взрослением приходит желание.       У Гето-сана крепкие руки, теплые губы и самый красивый в мире прищур. Юта тает в его руках, подобно маслу под жарким, июньским солнцем.       — Какие мужчины тебе нравятся? — спрашивает школьная подружка.       Юта неловко дёргает плечами.       Она в школьной среде больше не изгой. Обидчиков Юта бьёт больно, лицом об раковину, разбивая ту на осколки. Кровь разлетается по школьному туалету вместе с чужим криком-скулежом.       И никаких последствий.       — Люблю мужчин постарше, — складывает руки на парте Юта.       Школьная подружка округляет глаза.       — Дэдди кинк?       Юта улыбается.       — Возможно.       Неловко ерзает на стуле, сжимает округлившиеся бёдра, вспоминая крепкие руки с линиями нежно-синих вен под бледной кожей. Вспоминает эти ни с чем несравнимые прикосновения больших ладоней.       И губы у него мягкие, сухие…       Юта цепляется тонкими пальцами за чёрную юкату, встаёт на носочки, касаясь своими губами его.       Гето-сан щурится по-доброму насмешливо, прижимая её к себе теснее.       Сердце в груди трепещет.       Внизу живота собирается тугой узел возбуждения.       Гето-сан осторожно укладывает её на кровать, внушительно нависая над хрупким телом. С такого положения разница в массе становилась ещё заметнее.       Юта жадно сжимает крепкие, широкие плечи, невольно сжимая ноги. Ткань одежды сейчас неприятно тёрлась о чувствительную кожу, вызывая неприятное раздражение. Особенно между ног.       Гето приподнимает её ноги, натягивая ткань штанов сильнее. Шов впивается между влажных, половых губ, почти до боли придавливая чувствительный комок нервов.       Юта ахнула, выгибая спину.       — Ты уверена? — удивительно спокойно спрашивает для такой ситуации Гето.       Юта смаргивает выступившие на глазах слёзы, чтобы вглядеться в красивое лицо.       Мужчина щурит узкие, чёрные глаза, напоминая больше хитрого лиса. Губы его растягиваются в мягкой, располагающей улыбке, как будто это не он сейчас массировать ладонями её бёдра сквозь штаны.       Юта сглотнула обильно выделяющуюся слюну.       Резко стало страшно.       Сунься к нему — перегрызет острыми зубами шею, довольно чавкая.       Но Сугуру, заметив её состояние, заботливо касается тонкими пальцами коротких прядей её волос. Как бы невзначай рукав юкаты открывает вид на накаченную руку с синими полосами вен.       Юта теряется, кусая свои губы.       Готова забыть всё на свете от вида этих рук…       — Д-да… Думаю, я готова… — выдыхает она.       Сугуру издаёт лёгкий смешок, оставляя целомудренный поцелуй на её лбу.       Сейчас его совсем не смущает тень проклятья. Сейчас его вообще ничего не смущало.       Юта выгибается навстречу под умелыми руками Сугуру, позволяя себе нырнуть в сладость одного мига единства. Забыть обо всём в шуме падающей с тела одежды, в непристойных шлепках и хлюпанье…       Всего на миг.       Ведь всего через несколько дней за Оккоцу Ютой приходят шаманы.