На галере невиновных нет

      Люди расходились с совета. Кто собирался сразу же в путь, торопясь вернуться к хозяйству и дому, а другие решили заночевать здесь, в поселении Осоровна, чтобы отправиться уже утром. Решением, принятым на совете, были довольны почти все; впрочем, даже те, кто был с ним не согласен, всё равно заранее знали итог, даже когда только ехали сюда.             Сам Ошля никогда не искал власти и сразу по доброй воле передал ее младшему брату, которого считал более способным к управлению, однако как простонародье, так и землевладельцы Ясеневой Кручи не приняли этого решения. Люди хотели видеть правителем именно его, Ошлю, потому что он полюбился им с юного возраста: добрый, приветливый, неравнодушный ни к чьей беде, он завоевал любовь простого люда, а за своё умение улаживать ссоры и договариваться, не рубя с плеча, и знатных людей своей земли. Потому Ошля не переживал за решение совета, а испытывал приятное ожидание уже предрешённого триумфа, и так и случилось: его голову посыпали мокрой землёй и пшеничными колосьями, пока он стоял на коленях, а потом он срезал прядь своих волос и бросил их на все четыре стороны, пройдя, таким образом, обряд клятвы верности своей земле и народу. Через год он вступал в должность правителя Ясеневой Кручи.       Когда все разошлись, под старым тысячелетним ясенем совета, где испокон веков собирались первые мужи Ясеневой Кручи для решения важнейших вопросов края, остались стоять только двое. Ещё задолго до Ошля знал, что этот разговор состоится, и ждал его с тяжёлым сердцем. Даже небо, весь день чистое и солнечное, сейчас помрачнело и налилось свинцом, задул тревожный ветер и повеяло прохладой. Ошлин младший брат, Ихолай, подошёл к нему, но напоказ остановился в трёх шагах, будто увидел перед собой змею и не решался встать ближе. — Ну что ж, дозволь тебя поздравить с этим заслуженным чином. — Сказал Ихолай таким голосом, будто проклинал, — Но я, наверное, пропущу те пляски с попойкой, которые ты устроишь в честь этого. Надеюсь, что это мне потом не аукнется, я же из неуважения, а… — Брось, Ихолай! Если не хочешь, на праздник можешь не приходить — хотя и мне, и родителям от этого будет горько, — но давай мы и с тобой как— то проведём время. Хочешь, на днях покатаемся на лошадях на севере? — Сказал Ошля мягко, но с искренней досадой. Он изо всех сил старался наладить отношения с братом в этот последний год, но никакие уступки и мягкость делу так и не помогли. Он сам подошёл и взял Ихолая за плечи, — Не так! Лучше мы вообще уедем и на славу поохотимся вместе — только ты да я. Ихолай скинул с себя его руки. — Поохотимся вместе, но не равных. Будто ты не знаешь, что я хромой и мне и тут с тобой никогда не сравниться. Прогуляться, на лошадях покататься, в реке искупаться — это, видимо, и есть все твои задумки на ближайшие годы? — Брат, да не начинай же ты снова! — А я начну. — Тут наигранная вежливость Ихолая совсем улетучилась, — Не ты, а я заслуживал это место. Спору нет, ты очаровал их всех своей болтовнёй и красивой мордашкой, но голова— то светлее у меня, и ты это знаешь. Тут Ихолай резко смолк, отвернулся, сцепил руки за спиной и уставился вдаль.— Ты никогда не ценишь то, что имеешь, потому что всё даётся тебе даром, а правителем может быть только тот, кто кровь и пот ради этого пролил. Это не ты. — Тогда назови любой чин, который ты хочешь, любое дело в нашей стране, которое хотел бы возглавить. Я ведь не собираюсь тобой понукать, а только хочу, чтобы мы жили как братья и дальше, будь один из нас хоть каким угодно царём! — Назвать чин? — Ихолай недобро усмехнулся, — У меня был желанный чин, однако теперь это место занял ты. Да и Бог с ней, со властью, но даже тот скромный подарок, что Небеса дали мне в утешение, и его ты тоже забрал. Здесь Ошле стало совсем не по себе, и он, уже защищаясь, воскликнул: — А как нам с Ивояной было поступить иначе!? Я не крал её и не подкупал, она выбрала меня сама. Ты хочешь, чтобы она передумала и насильно оставалась с тобой? — Я знаю одно — ни одно из моих дарований не может раскрыться, пока ты рядом. Что бы у меня в жизни не появилось, чего бы я не достиг, оно скоро станет твоим. — Ты только обвиняешь меня, но всё, что бы я не предложил, ты с презрением отвергаешь. — Тут Ошля разозлился и пошел в атаку, — Может, скажешь, чем я могу расплатиться, чтобы ты, наконец, успокоился? — О, ты можешь, конечно. — Ихолай потер шрам от стычки с людоедами на лбу и сказал, — Признай. Просто признай вслух, что ты самолюбивый ишак, которому всё это нравится: когда тебя слушают, развесив уши, когда к тебе льнут девки, когда друзья поддакивают, чтобы сохранить твое расположение, когда твой брат унижен. — Я не готов признать того, чего нет. Ты хочешь, чтобы я был безобразен, жалок и скучен, чтобы превзойти меня, и никаким другим я тебя не устрою. Но всё же я готов протянуть руку дружбы. Ошля и в самом деле протянул руку, и так и держал ее, долго ожидая ответа Ихолая. Было видно, что заключительную фразу тот готовил и репетировал заранее, и даже произнес ее с особым чувством: — Я мог бы её пожать, но, думаю, не стоит. Скачи, охоться, гуляй. Но мне не нужна та же рука дружбы, которая бьёт меня в спину. И ушёл прочь, сутулясь в своем плаще, как злая черная ворона.              Безусловно, самым радостным в череде радостных событий в жизни Ошли в последние годы стала Ивояна. Мысли ни о чём другом так не пьянили, и даже избрание правителем было удивительно блекло в сравнении с ожиданием встречи с ней. Всё, что годами увлекало Ошлю с головой, труд, охота, друзья — всё вдруг стало мало и второстепенно перед тем, что открыла ему Ивояна. Красавицу Ивояну год назад привезли из крайних земель Югополья на юге, что у самых гор, и, как изначально задумывалось родителями с обеих сторон, она предназначалась младшему брату Ошли Ихолаю. Однако немного времени потребовалось, чтобы она утратила к суженому интерес, целиком обратив его на старшего, на самого Ошлю, и на то были причины: кто предпочёл бы хромоногого и угрюмого Ихолая рослому и плечистому юноше с сильным голосом, вьющимися русыми кудрями и голубыми глазами? Ихолай и объясниться— то девушке не мог, либо делал это донельзя неуклюже и неказисто, а Ошля говорил легко, с жаром, и, когда хотел, вел поистине медовые речи.       Но и сам Ошля, впервые увидав Ивояну, обомлел, и в тот момент ему пришло ясное осознание, что ни до, ни после он не встречал и не встретит девушку, которая поразит его в той же мере. В ней, казалось, всё, каждая черта и каждое движение, были созданы для Ошли, и он не мог найти в ней ни единого несовершенства, ни в изгибе бровей, ни в сдержанных улыбках, ни в худых безупречных плечах. Больше всего его тогда удивило то, что он смотрел на Ивояну и не мог отвести глаз, даже когда хотел, но и она радовалась его очевидной влюбленности, сама, конечно, для виду играя в равнодушие.       Разговор с Ихолаем сильно подпортил сладостное ожидание скорой встречи и чувство торжества от недавнего избрания, однако к вечеру, приехав в родительский дом, Ошля уже позабыл об этом и снова предался этим медовым мыслям об Ивояне. Даже умильные слёзы родителей, которые в другом случае его самого могли бы заставить расплакаться, сейчас были радостны ему, но не более того, может, даже немного утомительны. Начавшееся тем же вечером застолье с друзьями семьи в тени зарослей хмеля было ему в тягость и не доставило много удовольствия: Ошля просидел три часа, наигранно и умело участвуя в общем веселье. Отец быстро напился вина и всё время лез обниматься, так что Ошля проводил его спать, а мать большую часть застолья сидела в углу и плакала, глядя на Ошлю. — Говорю тебе, упрямая голова, наши ставки — на севере. — Наседал на него Манкилай, который был значимым человеком за свой талант стрелка из лука, а также закадычным другом Ошли, — Туда надо тянуть дороги с пшеном, а не на юга, к этим идиотам. — Дорога на север небезопасна и ненадёжна: степи там более своенравны, чем наши. — Возражал Ошля, — А ну как посреди мая задует метель и караван поляжет в полях? Это у нас тут в мае уже нет мочи от жары, а там, в Мавабрии, всё по— другому. — Зато на северян положиться можно. Договорились о покупке зерна в ближайшие годов десять — так и будет, можно не беспокоиться. А южане они так, вино в голове да мёд в крови, то тебе уговор в силе, то нет.       Югополье с его тучными черноземами и благоприятным климатом было главной хлебной житницей для всех царств окрест, а часть зерна перепродавалось и за море на юг; в мире были такие страны, которые обеспечивали себя зерном от силы на пятую часть, а весь прочий хлеб покупали из Югополья. Правда, в некоторых районах страны, как в Сомороти, хлеб почти не выращивали, потому что почвы здесь были беднее, да и периодические налёты великанов не позволяли обустроить там хлебные края.       Вместе с тем, никакого единого правителя над Югопольем никогда не было, потому что никто не смог бы управлять таким обширным и таким своевольным краем. Потому он и делился на четырнадцать Краев с управителем во главе, который на равных совещался с прочими и выстраивал с ними отношения.              Следующие несколько дней, томительных и удушливых, Ошля только ждал, когда Ивояна приедет в его владения со своей семьёй, чтобы прилюдно назначить помолвку и подтвердить её с обеих сторон: от Ясеневой Кручи, и от Сомороти. Важность этого брака была велика для влюбленных, но не менее велика и для землевладельцев там и там: Сомороть остро нуждалась в поставках хороших луков, которыми была так известна Круча, а сама, в свою очередь, обеспечивала надёжный тыл, останавливая вторжения великанов с гор и не давая идти им дальше в плодородные долины.       Чтобы время шло быстрее и чтобы избежать лихорадки ожидания, Ошля со страстью брался за все дела, которые требовалось сделать: он сам, наравне с мужиками, складывал новый бревенчатый мост через реку на западный тракт, к пшеничным нивам; затем с отрядом в двадцать человек ходил на охоту на людоедов, поселившихся в оврагах старой ясеневой рощи, взяв с собой группу юнцов, зелёных мальчишек, которым уже следовало обучаться такой охоте. Наконец, Ошля со старейшинами Кручи провёл встречу с послом с севера, из Мавабрии. Она, правда, прошла не слишком результативно: северяне были просты в общении, но упёрты, как дубы, и просто гнули свою линию, сбивая для себя цену за пшено и ячмень до совсем уж нелепых сумм. Поэтому в конце— концов югопольцы напоили их медовухой и уложили спать, обещая вернуться к этому вопросу позже.              И вот, утром пятого дня гонец разбудил Ошлю до зари, сообщив, что гости прибыли и разместились в подготвленных домах в местечке Оростевна. Утро и день у них были, чтобы отдохнуть с дороги и приодеться, а на вечер была назначена встреча двух сторон этого брака.