На галере невиновных нет

      За спинами суровых сильных мужчин в кольчугах и плащах, битых горностаем и лисицей, Ошля сразу увидел её, и сердце его замерло. Ему стоило больших усилий отвести взгляд и не улыбаться, как дурак, и не броситься сразу прямиком к ней через толпу. И южане, и свои люди Ясеневой Кручи, сейчас все смотрели на него, и любая ошибка или поспешность в словах и действиях могла стать роковой для его репутации.       Поэтому Ошля не торопился; он для виду небрежно соскочил с коня, похлопал его по холке, затем поклонился гостям и поприветствовал их: — Наш край рад каждому гостю, но больше всего он рад храбрецам и воинам, и нет большей воинской славы, чем та, о которой говорят вести из Сомороти. Для меня честь и отрада приветствовать вас в Ясеневой Круче, и мы верим, что наша земля благословится доблестью под вашими ногами. Добро пожаловать!       Эти слова понравились обеим сторонам, и люди одобрительно зашумели - теперь можно было принимать гостей; Ошля, а за ним отец и старейшины, стал пожимать двумя руками мозолистые ладони соморотских мужчин, слегка кланяясь каждому, и шел через их толпу, всё ближе к Ивояне, которая стояла позади всех. И если сперва Ошля ещё мог притворяться, будто не смотрит на неё и ему больше интересно поприветствовать каждого из делегации, то вскоре понял, что ни от кого скрыть свой подлинный интерес он не сможет. Ивояна была там, в платье с красно-чёрным узором и покрытой расписным платком головой, в бусах из горного хрусталя, который её брат однажды забрал из великаньей пещеры, с отрядом бойцов зарубив чудовище ночью; на её руках были браслеты из серебра, простой работы, но самого высокого сорта, которые тоже можно было найти только в горах.       Ошля уже не скрывал, что никто другой ему тут не интересен, как и вся эта встреча; с последними гостями он поздоровался, не видя их лиц, глядя на одну только Ивояну. Она же только делала вид, что спокойна, но восторг и желание немедленно броситься к Ошле и прильнуть к нему в объятиях были видны ясно всем. Кто-то даже посмеивался или бормотал нечто воодушевляющее, старики улыбались в бороду, подружки Ивояны из-за стеснения и предвкушения были румяны, а её брат, Ивойис, довольно ухмылялся и покачивался на носках. — Поистине ваша красота может сравниться только с воинской славой Сомороти. - Сказал Ошля Ивояне, — И если раньше я жил только ради своей земли, но теперь хочу, чтобы моя жизнь принадлежала в равной степени и вам. — А у меня больше нет земли кроме той, на которой живёте вы, и дела, которое вы делаете, и неба, под которым вы трудитесь. — Ответила она, как положено, опустив глаза, - Свою жизнь я вверяю вам, Ошля, и верю, что никакое зло не приблизится ко мне в вашем доме.       Длинные столы уже стояли на утоптанном под сенью исполинских ясеней, и работники готовили праздничный ужин, чтобы отметить встречу. Югопольцам, вообще-то, нужен был небольшой предлог, чтобы закатить пиршество, в особенности в столь урожайные годы, и Ошля заставал празднества, которые устраивались, например, в честь того, что пастух вдруг нашёл свою свинью, которая уже как несколько дней считалась безнадежно потерянной. Ошля был уверен, что его сородичи отметят с соморотцами не только встречу, но и каждый следующий день до свадьбы, а затем и саму свадьбу, и ещё несколько остаточных пиров после неё. Сам он хотел провести часы перед сегодняшним пиром с Ивояной, но его снова настиг Манкилай, на этот раз серьёзный и встревоженный: — Ошля! На востоке заметили людоедов, под Голокамнем и Морожелью. Они порезали охотничий лагерь и пастушье стадо у Малого озера, а потом разбежались по лесам. Засели, гады, понимают ведь, что надо переждать! Ошля нахмурился, огорченный несвоевременностью дурной вести и встревоженный тем, что людоеды очутились уже на самой границе. — Сколько в стае? — Насчитали с сорок, но, думаю, на деле больше. — Стая крупная. Но сейчас в погоню не пойдем. — Ошля, мы… — Люди уже пьяны и вечер на носу, — Ошля кивнул на начавшееся застолье, - Пойдем сейчас искать людоедов по буреломам да колючкам - сами все скорее поляжем. Поскачем с рассветом, ещё до зари, пятью отрядами по семь человек, в каждом по три конных стрелка, остальные при аркане, копьё и булаве, и по четыре волкодава на отряд. Сообщи людям, кто идёт с нами - много пить не должен. Манкилай кивнул, успокоившись от рассудительности своего вожака. — И будем бить и резать, — Манкилай, всех до единого. — Ошля похлопал его по плечу.       Пир начался, как водится в Югополье, широкий и разгульный. Пришли и те, кого пригласили, и те, кого не звали - но их никто не прогонял, хотя их и оказалось не меньше приглашённых; на тарелки резали ломти запечённых гусей и пироги с яйцами и уткой, подавали поросей с яблоками и говяжьи языки, лился рекой мёд и пиво. Ошля и Ивояна сидели рядом и в пол-уха слушали речи и поздравления вообще и в их адрес тоже. Они почти не пили, не нуждаясь в том, чтобы опьянить себя ещё больше, да и с первых минут праздника, по правде, ждали только того, чтобы его покинуть. И, когда багровый югопольский закат стал темнеть и остывать, и в небе загорелись первые звёзды, Ошля решил, что они могут идти.       Никто не осуждал этих двоих, когда они оставили пир и пошли прочь, в просторное поле за рощей, подальше от шума, костров, пива и утомительных речей и поздравлений, и всего того, что влюбленных может радовать до поры до времени, но оставляется ими ради долгожданного уединения. Когда они вышли из леса и очутились на вершине косогора, тропа с которого падала вниз, в травянистые долины, Ивояна подошла к пологому склону и какое-то время молча осматривала необъятные долины, тут и там поросшие лиственными рощами или группами сосен; Ошля, в свою очередь, вволю любовался ей и её волнующим платьем, скромным и нарядным, но всё же выдающим очертания её крепкого тела, кровь с молоком. — Как же жизнерадостен и полон жизни ваш край, - Сказала она, обернувшись к Ошле, - Сомороть, по правде, куда как мрачнее. Даже будучи её уроженкой, я так и не смогла свыкнуться с этими лысыми холмами, глухим лесом и ревом великанов в горах. — Мне отрадно слышать вашу похвалу, и ещё отраднее, что скоро я смогу показать вам всю Ясеневую Кручу. - Ответил Ошля, чтобы сказать хоть что-то, однако сразу же понял, что разговор у них не сложится, поскольку оба желают от этой встречи не слов.Поэтому, когда Ивояна стала говорить, Ошля ее уже не слушал; он взял её руку и поцеловал; этой малой искры хватило, чтобы дальше они оба уже слились в их первом поцелуе. Путь к нему и Ошля, и Ивояна представляли долгим и непростым, но все сомнения разрешились в один миг, и чувство облегчения и полной открытости друг-другу сделали все сомнения какой-то глупостью.       Тут Ивояна освободилась от объятий Ошли и со смехом побежала через траву, а он, нарочно поддаваясь, бросился за ней. В последний момент он вспомнил, что там, дальше по полю будет крутой овраг, край которого не разглядеть ночью, и в последний момент поймал Ивояну, и, обняв её за талию, и повалился с ней на траву. — Глупо убегать от своего будущего мужа, равно как и от одного из лучших охотников края. - Сказал он ей, перебирая своими пальцами её шелковистые волосы. - А вы, верно, не знали, что жители Кручи признаны как лучшие бегуны во всем Югополье. — Да? А вот люди Сомороти известны тем, что среди всех жителей Югополья перебили больше всего великанов. - Ивояна взяла его за руку, и Ошля подивился тому, как чудно́ смотрится ее нежная, словно фиалка, ладонь в его пальцах, загрубевших от крестьянской работы и боевого лука и копья, - — Что ж, если моя невеста происходит из народа, который побеждает великанов, это очень кстати - может, теперь удастся победить и этих упрямых баранов из Мавабрии с их ценами на зерно. - С чувством сказал Ошля. Они оба помолчали, а затем рассмеялись. Июньская ночь пахла душистым остывающим полем, липами, сырой почвой и чем-то горько-медовым; было тепло, низко гудели большие жуки, летая туда-сюда по каким-то своим делам. В единодушном порыве Ошля и Ивояна снова слились в поцелуе. Опьяневшему от ласки и страсти, Ошле мысли о том, чтобы сдерживать себя, ранее разумные, теперь казались нелепицей, но его остановила сама Ивояна, взяв его за руки и тихо сказав: — Я буду твоей и никак иначе. Но потерпи немного, прошу: до свадьбы всего-то меньше месяца. Эти слова не погасили огня в Ошле, только добавили сладостной муки ожидания. Ещё долго они лежали и молча смотрели в небо. — У меня есть одно дело, по которому я отлучусь на несколько дней. — Опасное дело? — Нет, - Ошля, конечно, немного лукавил, потому что пограничье Ясеневой Кручи никогда спокойным не было, да и охота на диких быков нередко оканчивалась бедой, - Что поделать? Я сам взял на себя эту ответственность за свою страну и должен делить с ней все её невзгоды. — Ошля, душа моя, ну расскажи мне, куда ты поедешь? Если все имеют право знать, то я ли не в меньшей степени? Ошля сперва хотел как-то смягчить правду, но потом решил быть честен и сказал, как есть: — Людоеды с юга каким-то образом сумели пробраться до самого пограничья и устроили там резню. Нам нужно найти и перебить всех до единого. Ивояна приподнялась на локтях и нависла над Ошлей, так, что её великолепные волосы, благоуханные и нежные, как майская сирень, упали ему на лицо. — Боже, какой ужас! А я так надеялась, что это осталось позади, в Сомороти, как страшный сон. — Я и раньше не пропускал их ударов во время охоты, а теперь и подавно не имею на это права. — Нет, постой, ты пообещай мне, что вернёшься, и вернёшься целым и невидимым… Даже если для этого потребуется, может, где-то упустить первенство. Ошля с притворной досадой вздохнул: -Ну, что же, я уже завоевал лучшее, что может быть на свете, а потому на рожон ради славы охотника не полезу. -А я покажу тебе, почему стоит вернуться домой, чтобы уж наверняка. Ивояна улыбнулась, поднялась на ноги и закрутилась на месте, так, чтобы платье поднялось как лепестки цветка; затем она подняла руки и закинула голову назад, и её свободные волосы буйной гривой пустились вслед. А Ошля готов был поклясться, что ни звёзды, ни небо, ни поле не могут сравниться с ней в красоте в этот момент.       Несмотря на то, что Ошля проспал мало - выдвинулись они с первым светом, когда небо только позолотилось на востоке, робко забледнело, - он чувствовал себя бодрым и полным сил, и своей горячностью и боевым задором воодушевил и людей, которые шли с ним в охоту на людоедов.       Поездка в пограничные области в одиночку была не самым разумным решением, и определённые опасения насчёт этого предприятия Ошля имел. Ясеневая Круча и так была не самым спокойным краем Югополья, а её пограничные восточные земли и вовсе люди старались не посещать малым числом. Там тёплые и плодородные степи оканчивались, переходя в лихие и пустынные просторы, которые далее раскинулись далеко на восток, неизведанные земли, безлюдные или населённые дикими народами. Как и все югопольцы, даже самые образованные (каких там было немного), Ошля мало что знал о мире за пределами его страны, разве что только о соседних государствах, которые покупали у них хлеб, поэтому каждое путешествие за границы родных краев имело особое очарование.       Спустя пять часов пути они сменили лошадей на тех, что более подходили для охоты и были ещё свежи, и, разбившись на отряды, как было оговорено, разъехались каждый в свою сторону: две группы пошли полями, две - по оврагу южнее, пятый отряд, с Ошлей, по дубовому лесу. Вскоре уже и залаяли охотничьи собаки, погнав первых людоедов, перепуганных охотниками; они были хороши против тех, кто слабее или меньшим числом, но злые и сильные мужчины наводили на них ужас. Леса и долины огласил вой и рев первых людоедов, убитых охотниками; люди свистели, кричали команды, бранились, лаяли раззадорннные собаки.       Впрочем, Ошля вскоре отделился от прочих соратников, с головой увлеченный охотой и желающий снова попробовать свои силы, напрочь позабыв об обещании осторожности, данном Ивояне.       Ошля мчал лихо и бил метко; первого людоеда он нагнал у реки и угодил ему дротиком в спину меж лопаток, а потом развернул коня и зарубил врага на земле. Ещё двоих он обнаружил спустя час и убил их мечом, а потом, уже ближе к вечеру, продираясь сквозь заросли дикой малины у оврага, едва сам не стал добычей засевшего там людоеда. Тот напрыгнул на Ошлю и сбил с коня, и после непродолжительной, но ожесточенной драки в грязи Ошля убил и его. От потрясения, гордости и воинственного триумфа он даже закричал, зарычал вникуда, небу, а потом, придя в себя, успокоил коня и сам отдохнул и напился воды из ручья. Усевшись на берегу, среди старой раскидистой ольхи, Ошля подумал, что сейчас Ихолай осудил бы его, сказав, что и в этой ситуации Ошля решил выделиться, выставить напоказ свою удаль: все охотились группами, а он в одиночку, как гордый орёл, и даже так убил больше людоедов, чем остальные.       Подоспевшие соратники были в восторге и восхваляли доблесть Ошли, но сам он вошёл в раж и отказался встать лагерем здесь. Увлеченный охотой он вскоре он остался один, чему, впрочем, был только рад, и ещё с два часа шел по густой траве на восток, пока не очутился у холма, на котором росло несколько тополей. Ошля уже устал, а возвращаться в лагерь не было ни сил, не желания, а потому он пустил коня, а сам уселся под большим тополем, положив локти на колени. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись только бескрайние зелёные поля и холмы с деревьями поодиночке тут и там. Ошля долго стоял на одном месте и смотрел вдаль, вдыхая терпкий дух горячих полевых трав; он мог сказать, что пребывает в каком-то бреду от собственных чувств. Его мысли были своевольны и метались, как хотели, как дикий табун, от одного к другому. — А там дозорную башню построим, из камня… Который купим на юге. Сигнальный огонь будет с пограничья… Ивояну повезу за горы, на море, а ей сперва и не скажу, куда едем… Господи, там, говорят, вода, бирюзовая, как самоцвет, и Ивояна в ней! С Ихолаем помирюсь, конечно. Да что там, поделим с ним власть пополам, мне-то многого надо?.. Отцу и матери подарить что-то надо… Куплю им хороших породистых псов с запада, чтобы в хозяйстве помогали… Не было на свете человека, к которому Ошля не был добр, которого бы сейчас не простил, не было ни одной неразрешимой проблемы: яркое счастье в груди Ошли делало всё в жизни простым и понятным.       Наевшись нежного хлеба, испечённого руками Ивояны, Ошля ощутил себя безмерно уставшим, но сладкой томящей усталостью, которая только предвещает великолепие нового дня. Ошля хотел помолиться вслух, вознести Богу самые искренние слова благодарности, однако горячее, необъятное чувство в его душе не находило никаких объяснений, так что он просто стоял на коленях и плакал от радости. Единственное, что Ошля наконец смог вымолвить, глядя на небо, по-вечернему густое, розовое и рыжее, было пламенным порывом хоть как-то расплатиться с Богом за Его милость: — Дай мне возможность послужить тебе, хоть как-то оправдать эту незаслуженную жизнь.       После этого Ошля лег спать прямо в высокой сухой траве, и не мог вспомнить, чтобы когда-то он спал крепче.