поломавшими каретами
под откос принцессы катятся на край света
Распаковывать Харрингтона волнительнее рождественского подарка — что пару месяцев назад, в палатке, суетливо и изучающе, что сейчас, вжимая в стену между аркой и обувной полкой в прихожей его гребаного дворца. В походе было тихо, со сдавленными вздохами и ладонью у рта, потому что Стив забывался слишком часто, грозясь поведать их маленькую тайну всему, сука, лагерю. Билли до сих пор помнит ехидное ебало Томми, когда Харрингтон заливал тренеру за аллергию на комаров, прикрывая узким воротом разукрашенное горло, но смутно помнит, в какой именно момент резьбу сорвало наглухо. Кажется, после первого стона. Стив вообще не любит быть тихим. А Билли его не сдерживает с того дня, нет, ни за что. Потому что каждый звук, вылетающий из этого прекрасного рта, разжигает до чертовых искр из глаз. Потому что Стив позволяет — и ему, и себе, и каждый раз, стоит Билли притянуть его и прижать покрепче, в башке остается только шум крови, а в висках — пульс, отбивающий тактом: дорвался, мое, вылизать, вылюбить. Билли оставляет яркую метку поверх старой, почти зажившей. Пуговицы на накрахмаленном воротнике упрямо не слушаются, галстук мешает, и в этот момент Харгроув искренне ненавидит этот охуенно дорогой костюм-тройку, как бы классно он ни смотрелся на Харрингтоне весь вечер. — Ты специально так вырядился, да? Чтобы я подольше с тобой возился, засранец, — Билли коротко смеется в приоткрытый на вдохе рот, который тут же растягивается в ответной улыбке. Стив толкается в его руку, трется о выставленное колено, помогает расстегнуть рубашку, пока Харгроув не порвал ее окончательно. — Не льсти себе. Королю школы принято выглядеть солидно, ха- Обрывается на полуслове, стонет низко и сладко, прикладываясь затылком о стену. С ремнем Билли справился куда быстрее, чем с чертовой рубашкой. Харрингтон тянет руки вверх, силясь поправить запутавшуюся в волосах металлическую корону, снимает ее, но Билли целует жаляще в челюсть, шепчет: — Оставь, высочество. Мне нравится. И Стив послушно убирает руки от головы. Корона смешно съезжает набок, цепляется за ухо, остается на месте. Смотрится так естественно, будто всегда там и была. Харгроув усмехается собственной мысли, скользит языком — подбородок, губы, глубже. Руки тянут слои дорогой ткани вниз, до колен, а там Стив справляется сам, выпутываясь из остатков одежды. Шипит несдержанно, дергает за рубашку, вырывая подол из-под ремня. — Блядь, сними уже. Билли заметил, разумеется заметил, как Харрингтон пялился на него весь выпускной, даже едва не пропустил момент, когда директор позвал его на сцену забирать свою корону липовую. Потому что Билли пялился в ответ и, по правде говоря, не запомнил ни одного из лиц, которые периодически мелькали рядом и что-то там ему говорили. Смешно до коликов — и то, как они после официальной части почти синхронно завернули в ближайший толчок, и то, как, едва не спалившись, наспех поправили одежду и приняли решение продолжить дома. То, как некрасиво кинули своих спутниц — уже не так смешно, но совесть перестала мучить еще на подъезде к дому Харрингтона. Предки Стива на выпускной сына не пришли, отец Билли тоже, но Харгроув, в отличие от Харрингтона, от этого только спокойнее выдохнул. Как оказалось, есть штука, которая парит принца похлеще расставания с Нэнси. И это даже не отсутствующие в его жизни родители, а пустой двухэтажный дом, который они оставили на сдачу и в котором любой человек, маломальски испытывающий одиночество, сдохнет от уныния в ближайшие пару суток. Но сейчас, и вчера, и на прошлой неделе Билли не давал Харрингтону падать в бесполезные загоны, потому что двести двадцать квадратов резко перестают давить на тебя гнетущей тишиной, когда ты полируешь задницей каждый из них, пока тебе отсасывают. Или трахают пальцами. Или все сразу и вместе. Билли дергает брюки ниже, успевая выхватить из кармана блистер с резинкой, который пролежал там полвечера, поворачивает Стива лицом к стене. Подниматься до спальни выше его сил, по крайней мере ближайший час, и Харрингтон, который мог бы возразить, предложить перебраться хотя бы в гостиную дальше по коридору, только льнет ближе и подставляется под очередь беспорядочных поцелуев на плечах и шее. И стонет хрипло в стену, когда Харгроув наспех растягивает его пальцами. И Билли кроет нездорово от этих звуков, каждый раз как в первый. Он зарывается носом в сгиб на шее, правой рукой — в волосы, оттягивая несильно, но ощутимо. Как Харрингтон любит. Ноющий член скользит по бедру, пачкая смазкой бледную кожу в отметинах. Оставлять следы от зубов вокруг родинок — его ебаное хобби. На ближайшие пару лет. Стив глухо поскуливает, прижимаясь щекой к стенке, тазом подмахивает как заправская проститутка, улавливая чужой ритм. Билли так и подмывает пошутить похабно, но рот занят пересчетом позвонков, и когда Харрингтон в очередной раз стонет ниже и громче, шутки из башки выветриваются, а перед глазами плывет совсем уже бедово. Стив тесный, горячий, любезно расставляющий ноги шире даже после перепалок бессмысленных. Любить его — во всех смыслах, как чертов пластырь на ссадину. Просто и естественно. Логично до невъебения. Слышать в сбитом дыхании свое имя всегда почему-то как обухом по темечку. Сбивает и дезориентирует, будто это и вовсе не с ним, Билли, происходит. Потому что ну чем он, блядь, может это заслуживать, после бесконечной череды проебов? Любить Харрингтона, может, и естественно, но быть вот тут, рядом — не минутной блажью, а херовой долгосрочной перспективой — страшно. И имя свое слышать вот так, с надломом — тоже страшно. Каждый чертов раз. Харгроув снова дергает принца, лицом к себе переворачивает, рот запечатывает поцелуем — почти целомудренным. Руки потряхивает от напряжения, но с резинкой Билли справляется в два счета, наученный. Шепчет: — Держись, детка. Вот так. И входит до упора, подхватывая Стива под бедра. Харрингтон хватается руками — за Билли, за корону свою дурацкую, удерживая ее на голове, потому что Билли нравится. Захлебывается словами, эмоциями, ощущениями, слепо тычется губами в лицо, куда попадет, куда дотянется. Трахаться на весу неудобно, и Стив нихуя не принцесса, сколько бы Харгроув ни шутил, и полка обувная с грохотом рушит на пол половину содержимого, когда он случайно задевает ее плечом, наваливаясь и перехватывая Харрингтона поудобнее, пытаясь упорядочить хаос в движениях. И ритм находится, не сразу, но вскоре плевать становится и на позу неудобную, и на путающиеся в ногах штаны, которые снять нормально так и не успелось. Не плевать только на Харрингтона, в короне и с алеющим укусом на горле. Стив держится за плечи до белеющей от хватки кожи, выгибается в спине, притираясь ближе, дышит сбито и через раз, на каждом втором толчке. Красивый настолько, что смотреть больно. Билли не хватает надолго, точно не в первый раунд, когда желание тлело в нем часами, скрытое за любезными улыбочками и беспонтовыми разговорами с одноклассниками. Его раскручивает по спирали, и, когда толчки снова теряют последовательность, внутреннего контроля хватает ровно настолько, чтобы не прокусить Стиву плечо до крови в момент, когда оглушает окончательно. Трахаться с любовью, отдавая себя до капли — это каждый раз маленькая смерть. В себя приводит стук в дверь — похлеще разряда дефибриллятора. Харрингтон, успевший кончить без рук где-то в моменте, когда Харгроув потерял связь с реальностью, тупо и расслабленно пялится на дверь позади Билли с секунду, но потом осознание догоняет и его. — Блядь. — Твои предки все-таки решили сделать сюрприз? — выходит нервно, натянуто и куда-то во взмокшую шею. — Они бы не стали в дверь ломиться, у них все еще есть ключи, — Стив отвечает хрипло, со вздохом, явно не готовый открывать дверь кому бы там ни было. — Если они хотят войти, мне придется из тебя выйти, — Билли смешливо мурчит в поблескивающие от пота ключицы, но все-таки выпускает Харрингтона и ставит на пол, неспешно приводя себя в порядок. — Стив! — доносится голос Хендерсона за дверью. — Я знаю, что ты дома. Код красный! Харрингтон как-то резко меняется в лице, хватает с пола брюки, наспех вытирает живот помятой рубашкой. Билли тоже ускоряется, в основном из-за суеты Стива. — Что за код? — интересуется, на ходу застегиваясь и выбрасывая перевязанную резинку в мусорку под столиком для квитанций. Харрингтон смотрит в ответ измученно, закидывает ненужную одежду в гардероб, накидывает на плечи первое попавшееся — куртку Билли, которая осталась в доме еще с прошлой недели с тех пор, как на улице потеплело. Отвечает блекло: — Все плохо. Не выясняй. И открывает дверь, едва давая фору Билли, чтобы заправить рубашку обратно в штаны. — Я занят, Дастин. Пацан закатывает глаза и упирает руку в бок, переводя дыхания. Явно запыхался в пути и бежал с вестями сломя голову. — Я в курсе, я только что был в школе, тебя хер доищешься. Это че, корона? Ты теперь в ней будешь всегда ходить? Билли глухо прыскает, а Харрингтон, опомнившись, снимает поблескивающую железку с башки. — Ну? — нетерпеливо подгоняет Стив, складывая руки на груди. Режим боевой мамаши. — Помнишь хрень с компасом, ты рассказывал? Я нашел… кое-что. В тот день. И оно… — Дастин настороженно переводит взгляд на Харгроува, потом на Стива, дожидаясь его одобрительного кивка. — Оно сожрало мистера Мяуса. Билли не успевает спросить. Ни про хрень, ни про мистера Мяуса, потому что Стив обреченно вздыхает, машет ему на выход, и они все втроем семенят до полированной «бэхи» у дома. — Он теперь с нами в команде? — вполголоса спрашивает Хендерсон. — В команде кого? Задротов-неудачников? — поддевает Билли, все еще находясь в прострации и растерянности. — Да, с нами. Дастин, садись назад. Харгроув — вперед, и кинь ключи от машины. Билли кидает. И ироничная улыбка сходит с губ, когда Харрингтон открывает багажник, кладет туда корону короля школы и достает на свет перемотанную изолентой биту, напичканную ржавыми гвоздями.