Осень жизни, лето страсти

— Что же, вы уже успели побывать в Париже? – Алексис де Сез вальяжно закинул ногу на ногу и затеплил папиросу – самую дешевую, однако извлеченную из редкой красоты портсигара. Его собеседник поступил более милосердно в отношении своего здоровья и, взяв из вазы с фруктами несвежее яблоко, вгрызся в него, не спеша с ответом. — Париж?.. Нет, нет, я испытываю отвращение к этому городу. – прожевав откусанное, наконец сказал гость с заметным акцентом. Алексис глубоко затянулся и выпустил клуб дыма, на секунду занавесивший его миловидное молодое лицо, не замечая, как сидящий напротив человек в отвращении поморщился. — Отчего же столица попала к вам в немилость, господин Рочестер? – с ухмылкой полюбопытствовал Алексис. Рочестер отвлеченно заправил за ухо огненно-рыжую прядь своих густых волос, вьющихся крупными кольцами. — Все о нем говорят. Все в него влюблены. Не город, а сосредоточение сказочных чудес, коли послушать некоторых. Это прямо-таки эпидемия наровне с холерой – желание видеть Париж... — О, вы преувеличиваете! —... и именно поэтому я не желаю отправляться в этот город без крайней надобности. — Однако... – Алексис, призадумавшись, постучал пальцами по подлокотнику кресла. – Однако... Вы, стало быть, противник всякого рода моды? Рочестер невольно скосил глаза вниз, на свой далеко не новый пиджак винного цвета и брюки, испачканные до колен брызгами весенних луж. С первого взгляда на него никто бы и не предположил, что так одетый человек всерьез планирует покупку ткацкой фабрики. — Не всегда. Я имею свободу выбирать, чему следовать, а от чего отказаться. К примеру, я не возражаю против ношения трости – это, знаете ли, даже полезно в жизни. – в подтверждение своих слов он нащупал набалдашник прислоненной к креслу палки. Де Сез склонил голову немного набок, ухитряясь глядеть на Рочестера сверху вниз. Глядеть было особо не на что, разве только на легкую усмешку, завладевшую тонкими губами Рочестера, кажется, с минуты знакомства. Англичанин, что с него взять. — Просто удивительно, какой, с позволения сказать, неординарный человек решился приобрести фабрику Вебера! – воскликнул Алексис, и в голосе его не послышалось ни тени изумления. – Вы ведь не передумали?.. И вот еще: вы не возражаете, если я буду звать вас по имени, господин Джулиан? Мы ведь, с позволения сказать, почти друзья. Джулиану Рочестеру был неприятен этот молодой человек, жадно курящий папиросу. Хорошенькое лицо юноши портили лукавые искорки в голубых глазах, и даже при светлых волосах, которые он старательно укладывал специальной помадой, никто не ассоциировал бы Алексиса с херувимом, несмотря на его каноничное благообразие. Алексису де Сезу не исполнилось еще и двадцати пяти; Джулиан был не менее чем на десяток лет старше его, и тем неприятнее ощущалась та смесь любопытства и пренебрежения, которую испытывал Алексис с своему гостю, не считая нужным хорошо скрывать свои чувства. Но Джулиан, по возможности не нарушая своей полуулыбки, ответил скромно: — Если вам это доставит удовольствие, то вы, конечно, можете так ко мне обращаться. Хотя друзьями нам зваться еще рано. Рано, рано! – повторил он, видя, как Алексис приоткрыл рот, чтоб что-то возразить. Откинувшись на спинку кресла, Джулиан продолжил почти наставительным тоном: – Мы знакомы с вами в общей сложности примерно два часа тридцать четыре минуты и сорок восемь секунд... сорок девять. Впрочем, это не важно. Я не самой простой человек, Алексис. Нет, я вам ни в коем разе не угрожаю, прошу понять меня правильно. Имеется ввиду, что со мной трудно сладить. Дружба со мной – настоящая дружба – это испытание, на которое сознательно пошли всего два человека из моего родного города и один – из того места, где я живу сейчас. Не так-то много для двух вполне развитых стран, правда? Так во́т: не нужно со мной фальшиво расшаркиваться, как умеют даже цирковые животные. Скажите честно, господин де Сез, как мужчина мужчине: ради чего вы позвали меня в гости? Интерес, подкрашенный обидой, заставил Алексиса нагнуться вперед, ближе к Рочестеру. Самодовольным движением огладив щегольские усики, де Сез произнес: — Я все больше удивляюсь вам. Удивление это не всегда приятно, но, впрочем, не будем об этом. Вы спрашиваете, отчего я возжелал близкого знакомства с вами и даже пригласил вас к себе в дом? О, такое может понять только житель крохотной провинции, такой как город S., в котором мы сейчас с вами, сударь, находимся. У нас, с позволения сказать, ничего не происходит. Жители изнывают в изоляции от знаний и событий, так что любая, простите за прямоту, ерунда, которая яйца выеденного не стоит, сходит у моих скучающих сограждан за сенсацию. Приезд нового человека, скажем, и продажа фабрики, пусть небольшой и загибающейся. Готовьтесь, господин Рочестер: в самом скором времени приглашения на обеды, ужины и вечера посыпятся как из рога изобилия! Если, конечно, вы благоволите у нас остаться... Джулиан, не найдя достаточно красноречивого ответа на сей страстный монолог, многозначительно кивнул. Честно говоря, с каждой минутой остаться в городе S он благоволил все меньше, а неохотно расплывающееся облако табачного дыма, сгущающиеся за окнами сумерки и неприятное лицо нового знакомца разжигали непреодолимое желание сейчас же встать и уйти. Вполне вероятно, Джулиан так бы и поступил: он всегда предпочитал свой комфорт установленным в обществе приличиям – в пределах разумного, конечно, но все же. Как сам он любил говаривать, «Матушке мой отец воспрещал меня баловать и сам этого не делал; иной бы на моем месте совершенно растерялся, однако я нашел выход и начал баловать себя сам». Да, Джулиан Рочестер уже взялся за набалдашник трости одной рукой и уперся о подлокотник кресла другой, чтоб подняться, однако в следующее мгновение произошло то, чего ни гость, ни даже сам Алексис не ожидал и что заставило Джулиана, как ни странно, вновь расслабиться в кресле, сведя на нет всякие попытки сбежать. Отворилась высокая резная дверь, и в зал вошел, остервенело клацая тростью об пол, сухонький старик. В складках его парадной одежды застрял пряный запах весенней улицы, а в поблекших глазах, как подумалось Рочестеру, отразилось полуденное водянисто-голубое небо. Старик глянул на молодых людей, и те имели удовольствие наблюдать, как на его лице поочередно сменились испуг, растерянность и, наконец, раздражение. — Алексис! Кого ты привел в мой дом? – срывающимся, раздраженным голосом воззвал старик. Впрочем, раздражение его было вполне понятно – он не чаял видеть этим вполне себе рядовым вечером в своем доме курящего (что было стражайше воспрещено!) племянника и некоего престранного господина, рыжего и конопатого, словно клопами засиженного. Алексис нервно затушил папиросу и, кривя рот и дергая нижней губой, поспешно приблизился к старику. — Дядюшка, я вас попрошу меня не позорить при посторонних! – склонившись к дяде, сказал Алексис отнюдь не тихо и, помолчав пару мгновений, нехотя добавил: – Добрый вечер. — Добрый вечер! – старик недовольно поморщил тонкий клювоподобный нос и, оттолкнув руку Алексиса, самостоятельно доковылял до освободившегося кресла и осторожно сел. Джулиан, не получив прямого указания на дверь, ретироваться не спешил – уж больно ему хотелось наблюдать воздаяние Алексису по делам его. Сам же молодой де Сез многозначительно косился на Рочестера, всем своим видом намекая, что тому пора очистить территорию для семейного «аль-скандаль». Джулиан поднимал брови, создавая на лице выражение непонимания, и ожидал дальнейших действий хозяина дома. Тот, передохнув, шепнул под нос чуть слышно: «Превосходно, просто восхитительно» и наконец обратился к Рочестеру: — О, я искренне прошу прощения за мою минуту гнева. День сегодня просто отвратителен. У многих болит голова, и я не исключение. Говорят, будто атмосфера давит... впрочем, я не верю в это. – в голосе старика еще слышалась порядочная доля недавнего раздражения. Повернувшись к Алексису, он негромко, но требовательно сказал: — Познакомь же меня со своим гостем, Алексис. Это невежливо, в конце концов – столько времени играть в гляделки! — Дорогой дядюшка, вы видите перед собой Джулиана Рочестера, прибывшего в наш город по делам ткацкой фабрики. Господин Рочестер, вы имеете честь лицезреть моего родного дядю, господина Айзею де Сеза, ушедшего на покой судью. – при последних словах Алексис слегка закатил глаза, но этот жест усталости и недовольства остался незамеченным. Джулиан, улыбнувшись широко и белозубо, протянул господину Айзее руку – большую и такую же веснушчатую, как лицо. — Почту за честь лично знать вас, господин де Сез! Айзея одарил Рочестера слабым, нерешительным и даже почти брезгливым пожатием худых пальцев, поспешив скорее убрать руку. — Взаимно, господин Рочестер. Хоть я и не ждал вас видеть... — Мы тоже не ждали, дядюшка. – фальшиво улыбнулся мнущийся около кресла дяди Алексис. Господин Айзея рассеянно махнул рукой. — Да, я не ждал вас видеть. Алексис редко балует меня своими посещениями, и мне бы, конечно, не хотелось, чтоб он принимал гостей без моего ведома в моем доме. – последняя фраза была сказана с особым нажимом, и Алексис вновь закатил глаза. — Я прошу вас извинить меня, господин де Сез. – Джулиан, приложив руку к сердцу, кратко поклонился. – Алексис уверил меня, будто дом совершенно в его собственности и распоряжении. — Я понимаю, понимаю... – закивал Айзея, покусывая губу и бессмысленно поправляя круглые очки. Алексис, сделав безучастный вид, отошел к красивым напольным часам и начал с фальшивой внимательностью разглядывать их резные узоры. Что уж греха таить: он хотел предстать в самом лучшем свете, желал утвердиться перед новым знакомцем, однако обернулось это предприятие ужасным позором и новой ссорой с дядюшкой. Хотя все эти неприятности и были кратковременны (Рочестер, всего вероятнее, в самом скором времени уедет, а господин Айзея де Сез никогда не сердится на племянника долго – тому причиной мягкосердечие и одиночество старика), но на гордой душе молодого человека они оставили отвратительно саднящую рану. Осматривая часы, Алексис внимательно прислушивался к беседе дяди и Рочестера. — ...Племянника я ждал видеть – он не предупреждал о визите, но я заметил его повозку. А где же ваши лошади? – полюбопытствовал господин Айзея, и Алексис отметил, что дядюшка еще не пришел в хорошее расположение духа и, всего вероятнее, уже сегодня и не придет. В голосе старика не слышалось характерных для него нот крайней заинтересованности и того выражения, по которому каждый безошибочно угадывает улыбку. — Нет лошадей. – тон Джулиана же, наоборот, был вполне благодушен. – Пешком пришел. — Как?! – изумился бывший судья и даже как-то по-новому оглядел гостя, который пешком пришел. — Очень просто, господин де Сез. Я стараюсь постоянно ходить пешком, если только дело не касается междугородних перемещений. — Возможно, вам не хватает средств? – посочувствовал господин Айзея, как это делают старушки-филантропки. Рочестер искренне рассмеялся: — Нет, что вы! С деньгами у меня все в порядке. Просто я использую любую возможность, чтоб погулять. Польза здоровью, знание города... В S. присутствуют весьма замечательные образчики старинной архитектуры, взять хотя бы здание ратуши. Айзея поправил неудобно лежащую седую прядь, настойчиво лезущую к лицу. — Да, пожалуй... – нехотя согласился он, почти перебивая. На миг нависла пауза, спасением из которой стал расторопный Алексис: — Ох, господин Рочестер, думаю, дядюшка уже устал, да и вам давно пора. Если я не ошибаюсь, вам еще идти до улицы F, и дорога займет не меньше двадцати минут. — Да, да! – Джулиан легким рывком поднялся с кресла, и бывший судья невольно залюбовался грацией его молодого тела. – Разрешите откланяться, господин де Сез? — Не смею вас задерживать. – ответил Айзея чисто и уверенно, словно школьник, хорошо выучивший урок. Он и впрямь устал, а затихшая было на свежем воздухе головная боль триумфально вернулась и сдавила виски. Провожая Джулиана Рочестера, уже облаченного в свои шляпу и старомодное пальто, Алексис, остановившись у ворот, решился на попытку реабилитации: — Я прошу прощения, если мой дядя вас чем-то обидел. Он в последнее время просто невыносим. К тому же, у него случаются помутнения в голове... — Будьте покойны, я нисколько не обижен ни на вас, ни на господина Айзею. – Джулиан, задумавшись уже о чем-то постороннем, нетерпеливо переложил трость из руки в руку. – Сколько лет вашему дяде? — Шестьдесят... или шестьдесят два... Не помню точно. – Алексис, хмурясь, ущипнул себя за ухо. Джулиан улыбнулся: — О, это еще не худший вариант, поверьте мне. В том году скончался мой дед – царствие ему небесное! – в возрасте восьмидесяти девяти лет от роду. Ну, я вам доложу, веселье он мне устраивал в последние годы жизни! Господин Айзея и в сравнение не идет... Что ж, на сем я прощаюсь с вами, господин де Сез.