Посторонний (Харун Бакырджиоглу)
Он всегда путешествовал налегке, не понимая, зачем тащить с собой чуть не целый вагон сумок и чемоданов, ведь это лишняя головная боль. Поэтому-то сборы занимали у него от силы минут пятнадцать: просто сложить в сумку пару рубашек и брюк на смену и чистое белье. Что еще нужно для комфортной поездки!.. Правда, кто знает, что его ждет на этот раз? Впрочем, скучно точно не будет, а он с малых лет обожал приключения и опасности. В детстве, читая авантюрные романы, до которых Харун всегда был большой охотник, он всякий раз представлял себя на месте героя. В мечтах он бороздил моря и океаны, искал потерянные сокровища, спасал попавших в беду красавиц, добывал утерянные много лет назад секретные документы, летал на воздушном шаре, спускался в мрачные подземелья… А когда отец брал его с собой кататься на яхте — это были самые счастливые мгновения, потому что Харун стоял рядом с капитаном и держался за штурвал. Отец смеялся и говорил, что у него растет «настоящий моряк». Аслан сказал, что позвонит, как только Харун прибудет в Мидьят, и дальше уже даст ему подробные указания, куда идти и как себя вести. Ладно, решил Харун, вопросов нет, приятель, все сделаем. Вообще говоря, знакомство с Асланом — тоже своего рода увлекательное приключение, и остается надеяться, что таковым оно и останется. Собственно, появление словно из неоткуда его новоявленного племянника, уже само по себе нечто необыкновенное. Аслан приехал к Харуну одним ненастным осенним вечером и прямо-таки с порога заявил, что, мол, он его родственник, и Харун должен помочь ему в одном важном деле. История, которую рассказал Аслан походила или на сказку, или же на увлекательный роман, коими Харун зачитывался в детстве: некогда в богатом и влиятельном семействе Асланбеев родился мальчик, которого в младенчестве увезли из дома то ли ради того, чтобы отомстить, то ли наоборот — чтобы спасти от мести врагов семьи. Он попал сначала в приют, затем в приемную семью, а вот теперь вырос, узнал всю правду, и ему нужно не просто занять свое место, которое принадлежит ему по праву. Прежде всего Аслан хочет восстановить справедливость, а именно — положить конец бессмысленной вражде между семьями Асланбей и Шадоглу и остановить бессмысленную ярость и месть Азизе Асланбей. Именно эта женщина начала вражду из-за того, что некогда погиб ее сын, Мехмет, дядя Аслана и кузен Харуна, но это произошло невесть сколько лет назад, и далеко не факт, что виноват во всем именно Хазар Шадоглу. Поэтому нужно просто разобраться в том, что же произошло на самом деле, и когда все встанет на свои места, правда выйдет на свет, вражда закончится, а безвинные люди перестанут страдать. Харуну показалось заманчивым поучаствовать в подобном приключении, тем более, что он в некотором роде тоже имел отношение к семье Асланбей. Он поинтересовался было у Аслана, откуда тот так прекрасно осведомлен обо всем, но тот лишь загадочно улыбнулся и сказал, мол, это совершенно неважно, впрочем, со временем Харун и сам все поймет. Да тут и понимать нечего, подумалось ему, наверняка его милая матушка приложила, так сказать, руку, потому что ее же хлебом не корми, дай только поразглагольствовать на тему «как ее лишили состояния Асланбеев, на которое она имела все права». Тем более, что опекунами Аслана, как выяснилось, была чета Караханов — хороших знакомых и деловых партнеров его покойного отца. Может быть, мелькала иногда у Харуна такая мысль, именно мать в свое время, так сказать, поспособствовала тому, что Аслана забрали из семьи. Зная Фюсун Асланбей (она всегда величала себя именно так, девичьей фамилией, которая казалась ей более звучной, хотя, разумеется, в паспорте у нее значилась фамилия супруга), удивляться не приходится, знаете ли.***
Иногда, если уж говорить начистоту, особенно в раннем детстве, Харун завидовал некоторым своим приятелям и одноклассникам, когда за ними в школу приезжали матери, они обнимали их, брали за руку, что-то увлеченно рассказывали… Его же всегда забирал шофер отца, Хусейн, а иногда, и эти дни всегда были для Харуна праздником, сам отец. Однажды Харун заикнулся о том, чтобы пригласить мать на школьный праздник, но она прикрикнула на него, чтобы раз и навсегда запомнил: никогда не больше не приставать к ней с подобными глупостями. «Твоя мать слишком занятой человек, у нее так много забот, пойми ее!» — частенько втолковывал ему отец. Собственно, по большей части Харун не особо-то и расстраивался, поскольку подобное положение вещей для него было привычным. Но все же, когда он видел, как мать его школьного приятеля гладит сына по голове и ласково обнимает, ему представлялось, что он сам вот точно так же бросился бы на шею своей маме. Правда, ему тут же делалось смешно, стоило только представить подобную картину. В самом-то деле, большей нелепицы, нежели Фюсун Асланбей, ласково обнимающая сына, и вообразить трудно. Даже когда Харун болел или просто грустил, мать говорила, что «нечего попусту распускать сопли», болезнь — это временно, а тоска — так и вовсе от безделья. При этом, она никогда не ругала его, когда он, случалось, хулиганил или, допустим, дерзил прислуге, и уж тем более, не била. Хотя с той же прислугой не церемонилась, и несчастным горничным, кухарке, а иногда и охранникам нередко доставалось от хозяйки. Однажды (это случилось уже после смерти отца, Харуну было лет двадцать и он приехал ненадолго погостить в отчий дом) мать при нем ударила по лицу старую Бегюм, экономку, прожившую у них доме много лет и вырастившую Харуна. Именно она в свое время меняла маленькому Харуну пеленки, купала его, кормила, учила ходить, играла с ним, читала ему сказки из старой-престарой книжки отца с картинками. Именно к ней Харун бежал со всех ног, когда ему нужно было выплакать какие-нибудь свои детские обиды. Что уж там произошло, Харун не знал, он вошел в комнату как раз тогда, когда мать, крикнув, что Бегюм — «безмозглая идиотка», замахнулась на нее. Харун тут же подскочил и удержал ее руку, получив при этом болезненную пощечину от матери. — Как ты смеешь поднимать на меня руку?! — напустилась она на него. — А как ты можешь поднимать руку на женщину, которая тебе в матери годится? — выпалил Харун. — И которая всегда служила нашей семье… — Именно! — скривилась мать. — Ее дело — служить, а не читать мне мораль! — В любом случае, мама, это просто неприлично с твоей стороны! — Замолчи сейчас же и не смей делать мне замечания, Харун, иначе пожалеешь об этом! Потом он долго утешал Бегюм, уговаривая ее не расстраиваться, на что она, поминутно вытирая слезы, говорила, что привыкла, мол, Фюсун ханым уже не переделать, она всегда была такой. — Я и не обижаюсь, мальчик мой, — улыбнулась она сквозь слезы, — правда! Таков уж характер у твоей матери… Да, и брат ее, упокой Аллах его душу, таким был: чуть что не по его, тут же выходил из себя, и горе тому, кто ему попадется под горячую руку. Никого не жалел, даже и жену свою, бывало… В общем, такой же взрывной был, как и матушка ваша. — Дядя Нихат? — заинтересованно взглянул на Бегюм Харун. Ему было интересно, ведь как-никак речь шла о его родственниках. Правда мать покойного дядюшку называла не иначе как «этот урод», а его жену — «наглая, безродная оборванка». И всякий раз, когда заходила о них речь, она повторяла, что лучше уж не вспоминать, чтобы не портить себе настроение. — Он самый. После его гибели Азизе ханым всех рассчитала, сказала, мол, больше в услугах не нуждается. Что ж, ее воля, я и не думала обижаться, тем более, что заплатила она все честь по чести, как положено, сверху еще добавила, не обидела, словом. Она вообще была… так скажем, довольно понимающей. И никогда зря на прислугу не кричала, не унижала никого… Мне только жалко было с молодыми господами расставаться, привыкла я к ним. Хотя, конечно, они уже взрослые совсем стали. Жалко их, погибли такими молодыми, а могли бы жить!.. Но зато вы у меня есть, Харун бей, вы — отрада моя на старости лет. — Вот именно, — Харун ласково чмокнул ее в щеку. — Не печалься, Бегюм, не надо. И, знаешь, я тоже очень рад, что ты в свое время вернулась в наш дом. Потому что… очень тебя люблю! После смерти дядюшки Бегюм долгое время жила одна, пыталась устроиться на работу, но ее не брали, потому что она была уже немолода. Когда стали подбираться деньги, она пришла в отчаяние, но тут к ней явился человек, который сказал, мол, Фюсун ханым готова нанять ее на работу, так как ей «требуются верные люди». Бегюм с радостью согласилась и поехала в Стамбул, в новый дом Фюсун ханым. Очевидно, мать надеялась с ее помощью как-то подобраться к Асланбеям, но толку не добилась, однако же Бегюм так и осталась в доме. Тем более, что вскоре родился Харун, и с радостью взяла на себя обязанности его няньки. Два года назад Бегюм умерла, и Харун тогда проплакал целый день. Ему безумно жаль было эту простую и такую добрую, сердечную женщину. Он вспоминал, как она готовила ему по утрам завтрак, как причесывала перед уходом в школу, как тайком от родителей покупала сладости, которые ему не позволяли есть, потому что «это вредно для здоровья». Они ходили с ней гулять и кормили чаек на набережной; Бегюм всегда брала с собой для этой цели из дома хлеб, из своего кармана она, случалось, покупала ему игрушки, и ее нехитрые подарки всегда были ему дороже дорогих импортных игрушек, которые мать дарила только лишь на дни рождения. Бегюм была рядом с ним все детство, а когда ее не стало, будто и та частичка его жизни безвозвратно ушла вместе с ней.***
Отец тоже был частью того веселого и практически беззаботного детства Харуна, воспоминания о котором он теперь бережно хранил в своем сердце. В раннем детстве папа казался Харуну кем-то вроде джинна из бутылки из старых сказок. Он приезжал домой поздно вечером, но всякий раз непременно приходил в детскую, где Харун, сидя на ковре в окружении своих игрушек, мужественно боролся со сном, тер кулачками глаза и без конца повторял, что без любимого папочки спать не пойдет. Отец смеялся, называл его своим милым упрямцем, целовал и подхватывал на руки. Укладывая Харуна спать, отец вместо сказок рассказывал ему о том, что он, в числе прочего, занимается продажей автомобилей и яхт, и когда-нибудь Харун унаследует все его компании. А еще он непременно подарит своему сыну самый новый и самый модный автомобиль. Потом он заботливо укутывал Харуна одеялом и целовал в лоб. Харун улыбался, желал отцу спокойной ночи и засыпал, думая, как хорошо, чтобы ему приснилась быстрая яхта, рассекающая волны… — Орхан, что ты с ним сюсюкаешься? — бывало, принималась отчитывать отца мать, если заставала их уютные посиделки. — Папа мне рассказывает… — один раз попытался объяснить Харун, но мать не дала ему договорить: — Нечего тратить время на пустые разговоры! — строго взглянула она на сына. — Спи давай! — прибавила она и погасила свет. — Ты слишком строга с ребенком, дорогая, — услышал Харун голос отца уже после того, как он вместе с матерью вышел из его комнаты. — Это ты нянчишься с ним, как с младенцем, Орхан, — ответила мать. — Ему уже скоро семь, пусть приучается к самостоятельности. Он же мужчина, а не тряпка! Харун не боялся и не обижался, он знал, что отец примерно через полчаса вернется к нему, чтобы закончить рассказ. А еще папа всегда повторял, что, дескать, на маму не нужно обижаться, потому что «ну, такая уж она, ее не переделать», но она желает Харуну только добра. Харун обнимал отца за шею и шептал ему на ухо, что очень любит его. Отец в ответ гладил его по голове и желал спокойной ночи, и только тогда Харун спокойно засыпал, и всю ночь ему снились только хорошие сны… Матери часто не бывало дома, она уезжала куда-то по делам, потому что, как опять же она сама любила выражаться, кроме нее больше некому было следить за тем, чтобы род Бакырджиоглу сделался еще более влиятельным. — Твоя семья, конечно, не такая респектабельная, как моя, — случалось, подкалывала она отца, — но я добьюсь, что ты сделаешься весьма, так скажем, могущественным человеком. Ну, и я вместе с тобой. — Ой, Фюсун, — смеялся отец, — и чего только тебе в голову не придет! — Тебе бы только потешаться, Орхан, а я между тем говорю серьезно! — без тени улыбки говорила мать. Пару раз мать с отцом ссорились, и Харун прекрасно помнил те моменты: в доме, как ему казалось, даже воздух был наэлектризован. Однажды мать уехала по своему обыкновению, как она подчеркивала, по делам, пообещав вернуться через три дня. Правда, те три дня затянулись у нее на целых тринадцать. Отец был сам не свой, он постоянно звонил по телефону, который оставила ему мать, но она не отвечала. За день до ее возвращения отца навестил один его хороший знакомый, адвокат Серкан бей, который вел все дела семьи еще и при жизни деда. Отец и Серкан бей заперлись в кабинете и долго о чем-то разговаривали. После отъезда Серкана отец ходил мрачнее тучи, а когда Харун спросил, что случилось, велел ему идти к себе в комнату и заняться уроками. Отец никогда раньше не был с ним так строг, если не сказать груб, так что Харун даже не стал на него обижаться… Мать вернулась домой тем же вечером. Харун в окно увидел ее машину и, обрадованный, побежал вниз. — И чтобы это было в первый и в последний раз, Фюсун! — услышал он, как рявкнул отец. Харун вздрогнул да так и замер на пороге. Он никогда еще не слышал, чтобы отец повышал голос на мать, да и вообще, в принципе, чтобы он повышал голос на кого бы то ни было. — Не смей на меня орать, Орхан! — не осталась в долгу мать. В ответ отец схватил ее локоть, подтащил к креслу и грубо толкнул, так что она не удержалась на ногах. — А ты не смей позорить мою семью! — процедил сквозь зубы отец, наклонившись к ней. — Я знаю, какую жизнь ты вела в Мидьяте, но я никогда не был ханжой, я, если помнишь, сразу сказал, что предоставлю тебе свободу. Я на многое закрывал и закрываю глаза, Фюсун, не думай, что я слепой и глухой дурак! И если я дал тебе возможность жить так, как ты хочешь, это вовсе не означает, что тебе абсолютно все позволено! Учти, если еще раз ты исчезнешь из дома на две недели, а я услышу хоть один намек про твои похождения, то без лишних слов подам на развод и оставлю тебя ни с чем! И тогда тебе, милая моя, придется идти на поклон к вдове твоего любимого брата и его сыновьям. Вот только… вряд ли они примут тебя с распростертыми объятиями. — Да как ты… — Ты поняла меня? — вновь повысил голос отец и, взяв мать за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза. — Хватит, Орхан! — поморщилась мать. — Я, чтобы ты знал, вовсе не собиралась тебя никоим образом компрометировать. Просто у меня были важные дела в Мардине. Я вынуждена была задержаться! — Впредь, если надумаешь где-то задержаться, — усмехнулся отец, — то сразу сообщи мне. И следи, дорогая, чтобы ни одна живая душа тебя не видела! Я тебя предупредил: если только до меня еще раз дойдут слухи о тебе и твоих… делах — пеняй на себя! — Ой, Орхан, — рассмеялась мать, — да ты никак меня ревнуешь? Брось, дорогой, это же так пошло, а кроме того, я могла бы, знаешь ли, и тебе кое-что припомнить! — Еще раз повторяю, чтобы до тебя дошло, — отец, кажется, не разделял ее веселости и беззаботности, — прощаю тебе эту выходку в первый и единственный раз! — Успокойся, Орхан, я… — Ты все поняла? — Да! — Прекрасно, — улыбнулся отец, — тогда ступай к себе. Тебе надо отдохнуть, милая. С этими словами он поцеловал мать в лоб и еще раз улыбнулся ей. С той поры мать практически не отлучалась из дома больше чем на пару дней, и жизнь, казалось, вошла в привычную колею. Тогда Харун мало что понял, кроме того, что отец был сердит на мать, а она пыталась, абсолютно в его духе, перевести ссору в шутку. Потом, уже спустя много лет, Харун узнал (мать как-то раз сама обмолвилась), что у родителей был в некотором роде свободный брак. Отец женился на матери, чтобы расширить свой бизнес при помощи ее приданого, а она вышла за него лишь затем, чтобы получить в свое распоряжение то, что осталось от наследства ее матери. Брак этот устроил покойный дядюшка Нихат, ему нужны были связи Бакырджиоглу, кажется, он собирался открыть несколько филиалов своей компании в Стамбуле. Правда, после его смерти наследники отказались от этой затеи, но тем не менее, сам отец решил, что женитьба принесет ему определенную пользу. Тем более, что и в делах как раз возникли некоторые трудности, да и сама мать была ему не сказать что безразлична. И все же он договорился с ней, мол, их брак — это фактически бизнес-сделка, поэтому каждый будет жить так, как считает нужным, не доводя другого придирками, глупой ревностью и прочими вещами, отравляющими жизнь. Впрочем, о приличиях тоже не следовало забывать. А мать как раз-таки, если так можно выразиться, оступилась и не подумала о своей репутации. Кто-то из знакомых застал ее в компании друзей, с которыми она весело проводила время, причем, мужчин в той компании было гораздо больше, нежели женщин. Отцу, который со своей стороны никогда не позволял себе подобных вольностей (если он и заводил какие-то интрижки, то тщательнейшим образом скрывал их ото всех, а в первую очередь от членов семьи), это, разумеется, не понравилось. Харун не спрашивал у отца ни о чем, но на первый взгляд казалось, будто отношения между родителями очень скоро наладились. Пару раз они устраивали у них дома праздничные приемы; отец приглашал оркестр, и гости танцевали прямо в саду у бассейна, а дети в это время резвились в беседке. Харун до сих пор помнил, как со своим школьным другом Йигитом и двумя его сестрами, Пелин и Эбру, носились вокруг бассейна, кидались друг в друга плюшевым медведем Харуна, который после того вечера принял довольно-таки жалкий и потрепанный вид, и чуть было не свалились прямо в воду. Хорошо, что бдительная Бегюм была на страже, она взяла молодых господ за руки и увела в дом, чтобы угостить мороженым с абрикосовым джемом. Потом девчонки отправились в детскую играть в свои куклы, а Харун с Йигитом вернулись в беседку и наблюдали оттуда за танцующими парами. Харун был вынужден признать, что самой красивой на том вечере была его мать. Она и впрямь выглядела неотразимой в длинном серебристом платье с открытыми плечами; на шее у нее красовалось бриллиантовое колье, подаренное не так давно отцом. Положив голову отцу на плечо, она двигалась в такт медленной танцевальной мелодии, а отец обнимал ее за талию и, улыбаясь, что-то шептал на ухо. А на другое утро мать с отцом мирно завтракали, обсуждали дела компании, шутили и смеялись, казалось, будто и не было между ними никаких разногласий. Ну, а потом все разом кончилось, потому что отец трагически погиб. Началось все однажды утром; Харун (ему тогда как раз должно было исполниться тринадцать лет) спустился к завтраку и услышал из-за приоткрытой двери столовой громкие возбужденные голоса. Харун сразу погрустнел: родители, судя по всему, снова поссорились, а ему так хотелось обсудить с ними праздник по случаю дня рождения. Отец обещал ему «пышный прием», как он сам выражался, и несколько раз просил подумать над списком приглашенных, пусть, дескать, Харун составит его сам, дабы никого не забыть и не обидеть. — Почему ты раньше мне ничего не говорила? — воскликнул тем временем отец. — Потому что я не знала, как ты к этому отнесешься! — ответила мать. — В конце концов девочка же незаконнорожденная! — Да какая разница, она твоя родная племянница! Давно ты обо всем узнала? — Несколько лет назад, когда получила письмо из Мидьята. Помнишь, я тогда уехала на две недели? Ну, вот, в числе прочего я хотела разузнать о Гюнеш. Ее назвали в честь нашей матери… Брат хотел, чтобы я о ней позаботилась, поэтому написал письмо, но когда он умер, никто не стал должным образом разбираться в его бумагах. Поверенный совсем недавно обнаружил документы и связался со мной тайком, потому что, сам понимаешь, Азизе не должна ничего узнать. — Никогда бы не подумал, что Нихат был таким романтиком! И что он решил поступить как порядочный человек, — задумчиво проговорил отец. — А кто была мать этой девочки, ты знаешь? — спросил он. — Насколько я поняла, — отозвалась мать, — она была женщиной небогатой, работала то ли официанткой, то ли посудомойкой в кафе. Нихат там часто бывал, ну и свел знакомство. Он тщательнейшим образом скрывал любовницу, потому что если бы его мегера пронюхала, она бы бедняжку в живых не оставила. Она ведь Нихата даже к собственной тени ревновала, как ненормальная! А узнай она про ребенка, я даже и представить боюсь, что бы могло случиться. Никого бы не пожалела, даже несчастную кроху! — Мне кажется, ты несколько преувеличиваешь, Фюсун, — неуверенно проговорил отец. — Нихат, между прочим, — отозвалась мать, — хотел уйти от Азизе к Эсме, так звали ту женщину, и всерьез подумывал о разводе. Он сам мне один раз признался, что лишь с той простой официанткой узнал, что такое настоящая любовь и тихое семейное счастье, когда тебе каждую минуту не закатывают сцен и не требуют денег на развлечения для великовозрастных оболтусов, в которых превратились, стараниями мамочки, его сыночки. Но разве эта ведьма дала бы ему жизни, разве отпустила бы его с миром? Он раз попытался заговорить с ней о разводе, но она ударила моего несчастного брата по лицу и заявила, что «оставит его без штанов», если он посмеет бросить ее. — Если подумать, она боролась за благополучие своих детей, — вздохнул отец. — Так или иначе, Нихат хотел обеспечить Гюнеш. И потому отдал соответствующие распоряжения. Но Эсма, к несчастью, к тому времени уже умерла. У бедняжки обнаружили рак, а девочку отдали в приют. Потом ее вроде бы хотели удочерить, но передумали и вернули в детдом, а после передали в другой приют, — словом, найти ее оказалось очень трудно. И вот совсем недавно я напала на след! Кажется, она воспитывалась в одном из частных детских домов в Мардине. — Сколько ей лет? — Она чуть постарше нашего Харуна. — Так чего же думать? — воскликнул отец. — Заберем ее к нам, пусть живет здесь. Будет нам приемной дочерью, ведь в конце концов она же твоя родная кровь. — Ты не будешь против? — в голосе матери послышалось удивление. — Разумеется, нет! — Орхан, ты… Если бы я только знала раньше! — Поезжай за девочкой и забери ее из приюта, Фюсун. Мы отдадим ей старую детскую Харуна, думаю, там ей будет удобно. Поживет, привыкнет к нам, а затем отправим ее учиться… Она не будет нуждаться, я тебе обещаю! — Орхан… Спасибо тебе! Дальше Харун не стал слушать, убежал к себе. Ему было интересно, когда же приедет его двоюродная сестра, и как они с ней познакомятся, подружатся… Он бы показал ей свои книги, подарил бы ей свой велосипед, вдруг она любит кататься. Может быть, она пошла бы учиться в ту же школу, что и Харун, он познакомил бы ее с Йигитом. Вместе они ходили бы гулять, сидели в бы в кафе на набережной и ели мороженое. Интересно, кузина Гюнеш больше любит шоколадное или фруктовое?.. На другой день мать уехала в Мардин, а к отцу приехал его друг и деловой партнер Дженгиз Карахан. Они долго сидели в гостиной, пили виски, разговаривали, смеялись… Харун некоторое время стоял под дверью, слушая скучные рассуждения о ценах на какие-то там ценные бумаги и облигации, гадая, войти или не войти. Ему хотелось немного побыть с отцом, но он боялся помешать ему, вдруг этот разговор с Дженгиз беем очень важен для него. В общем, он ушел спать, так и не пожелав отцу спокойной ночи, о чем жалел до сих пор… Утром шофер, как обычно, отвез его в школу, а отец перед этим обнял его и сказал, что вряд ли вернется к ужину, потому что они с Дженгизом собрались прокатиться на яхте. Харун попросил было взять его с собой, ему тоже хотелось поехать на морскую прогулку, но отец сказал, мол, в следующий раз: — Мы с Дженгизом еще должны обсудить одну сделку, поэтому тебе будет скучно. А в другой раз мы поедем с тобой вдвоем. И мой моряк будет стоять у штурвала, да? — Хорошо, папа! — улыбнулся Харун. — Тогда — пока! — До свидания, лев мой! Это были последние слова, которые Харун услышал от своего отца. К вечеру отец и Дженгиз бей не вернулись, не приехали они и на следующее утро. Мать, как раз вернувшаяся из Мардина, позвонила в полицию. Отца и его приятеля искали целых четыре дня, и наконец нашли обломки яхты, прибившиеся в одну из бухт в нескольких километрах от города. А еще через два дня рыбаки в одной из отдаленных деревушек обнаружили тела, которые выбросило на берег. Выяснилось, что капитан не справился с управлением, когда яхта вышла в открытое море, и неожиданно начался шторм… Из тех жутких дней Харуну запомнилось только то, как он сидел в своей комнате на кровати, обнимая подушку, или же прижимал к себе игрушечный парусник — любимую свою игрушку, подаренную отцом на шестилетие. На похоронах мать не плакала и то и дело одергивала Харуна, когда он начинал хлюпать носом. Она наклонялась к нему и шептала на ухо, что он «обязан быть мужчиной, не раскисать и не распускать зря сопли». Потом к ним в дом без конца приезжали какие-то незнакомые люди, они запирались с матерью в кабинете, и она о чем-то долго разговаривала с ними иногда даже на повышенных тонах. Она объяснила, что, дескать, нужно уладить все вопросы с наследством. Пару раз приезжала Нурай ханым, жена Дженгиза, плакала и просила мать о помощи, но та лишь отмахнулась от нее, мол, теперь она уже ничем не может помочь родственникам и друзьям покойного Орхана. Ну, разве что поспособствует тому, чтобы их сын ни в чем не нуждался, но и только. Через две недели после похорон отца мать объявила, что нашла в Штатах замечательный закрытый колледж для Харуна, и по такому случаю ему надлежит паковать чемоданы. — Но я не хочу ехать, мам, можно мне остаться? — попросил Харун. Ему не хотелось оставлять родной дом, школу, своих друзей, Бегюм… — А меня не интересует, что ты хочешь! — прикрикнула мать. — Я забочусь о твоем будущем. Выучишься, станешь сам себе на жизнь зарабатывать. Будь мужчиной, сколько раз повторять, тебе уже тринадцать, прекрати распускать нюни! Думай лучше о том, — прибавила она, положив при этом руку ему на плечо, — что твой отец хотел бы этого. — Ты думаешь? — вздохнул Харун. — Я просто уверена! — кивнула мать. Ничего другого ему попросту не оставалось, и он уехал. Провожала его безостановочно вытиравшая покрасневшие глаза Бегюм. Она без конца повторяла, чтобы он писал ей и звонил по мере возможности. Харун, разумеется, пообещал. Он бы с радостью забрал ее с собой, но мать не позволила ему… Собственно, если так посмотреть, Харуну грех обижаться и жаловаться на жизнь. В колледже было довольно интересно, он быстро обзавелся новыми друзьями, да и вообще в Америке были совсем другие понятия о правилах и приличиях. Они с друзьями могли запросто уехать на выходные куда-нибудь на курорт, подцепить там подружек на пару ночей, а потом вновь вернуться к учебе. Правда, очень быстро подобные развлечения Харуну надоели, тем более мать писала ему, чтобы он «приложил все силы, дабы поступить в университет». За долгие годы Харун, честно признаться, почти позабыл ее голос и черты лица, потому что она практически никогда не звонила ему, ограничивалась письмами… В тот год, когда он поступил в Гарвард, Харун съездил в гости к матери. Она встретила его довольно холодно, объявила, что продала дом отца в Стамбуле и купила новый. Харуна она, впрочем, поселила в гостинице, которая, кстати сказать, тоже принадлежала ей. Через три дня ему надоел Стамбул, тем более, что в Америке его ждала Энн, его тогдашняя девушка, и Харун собрался в обратную дорогу, прихватив с собой старую, верную Бегюм. Мать нехотя отпустила ее, сказав на прощание только то, что, мол, не понимает, зачем Харуну «эта старуха». Он не стал объяснять, потому что вряд ли мать поняла бы… Еще Харун хотел было спросить у нее про кузину, ну, ту самую, о которой они тогда разговаривали с отцом, но так и не решился. Кроме того, судя по тому, что мать ни разу о ней не упомянула, ее, видимо, давно уже удочерили чужие люди… И вроде бы жизнь, можно сказать, сложилась, но все же… иногда Харун силился и все никак не мог понять, почему он чувствует себя чужим, посторонним, и здесь и там. Помнится, Бегюм говорила ему, мол, просто нужно найти «свое место и своего человека». Того, рядом с кем тебе будет хорошо и тепло, и ради кого ты будешь жить и совершать добрые и смелые поступки. И тогда любое место, где ты будешь жить, покажется тебе родным и уютным домом.***
Харун еще раз проверил, все ли он уложил, не забыл ли чего ненароком. Удовлетворенно кивнув, он закрыл сумку, подхватил ее, повесил на плечо. Оглянувшись в последний раз, он улыбнулся, погасил свет и вышел из дома. Такси уже ждало его у подъезда. Что ж, пора отправляться в новую жизнь, подумал Харун. Может быть, кто знает, Бегюм была права, и именно там, на родине отца и матери ему суждено найти то самое свое место, и того, вернее — ту, ради которой будет готов свернуть горы?..