Семейное у нас не только безумие

      — Ты уверен?.. — тихо с волнением шепчет Ингрид, прикрываясь одеялом. Нет, ее никогда не смущало ходить перед ним полностью обнажённой. Беспокоило другое. То, что, как ей казалось, вызывало отвращение.       — Честно? — Она кивает, пряча половину лица за волосами. — Нет. Потому что боюсь сделать больно. Ты же знаешь, что я могу сорваться.       Она негромко смеется, но слышится тоска и горечь, потому что очень хочется, чтобы Номер Пять сорвался: накинулся бы со страстными поцелуями на грани укусов, с горячими ладонями, сминающими бедра до синяков, вошел бы грубо и властно, вызывая стоны и крики. Но теперь так нельзя.       Пятому действительно страшно, но не от шрамов и ожогов на любимом лице, не от ничего не чувствующих ног. Ингрид была прекрасна в первый день их знакомства. Она же оставалась такой даже в инвалидном кресле. И сейчас. Хрупкая, нежная, невероятно красивая и желанная до сих пор. Одного глаза вполне достаточно, чтобы это увидеть и восхититься.       Она часто сглатывает слюну, явно намереваясь отказаться от попытки в интим, но рвано вздыхает от горячей ладони. В районе колена не почувствовала, но стоило ему коснуться внутренней стороны бедра, по груди побежали мурашки. Пятый улыбается, замечая под одеялом вставшие соски. Всё правильно, всё хорошо. Большой палец аккуратно, без лишнего давления, массирует половые губы. Задышала чаще. Чуть проталкивается в складки, не задевая клитор, а Ингрид вздрагивает, краснея. Она уже влажная.       — Я не хочу так... Как думаешь, если... помогу тебе ртом или рукой, у нас получится? — робко шепчет она, и в штанах тут же становится тесно. Хах, а ведь на днях пораженчески признал за собой эректильную дисфункцию.       Пятый лишь тихо смеется в ответ, миллионы раз повторяя про себя, как сильно любит эту потрясающую женщину. Ещё немного ласкает рукой, вставляет пока только один палец, но уже заставляет её слабо затрястись и со вздохов сорваться на первые скромные стоны. Медленно помогает раздвинуть парализованные ноги.       Благо вовремя додумался достать смазку и остаться перед супругой в одном белье тоже — осторожно ныряет под одеяло и, вынуждая смеяться и вздыхать от колючей щетины и ласковых поцелуев, ровняется лицом.       Ингрид вздрагивает от холодного лубриканта и горячей ладони, размазывающей чуть вязкую смазку по клитору и складкам. Томно вздыхает, ожидая Пятого. И, зажмурившись, закусывает губу. Старается сдержать свой голос. Больно, совсем капельку — он чувствует, потому не двигается.       — Я люблю тебя, Гри... — выдыхает Пятый, чуть придавливая тело своим к постели. Кажется, что кончит уже от того, что вставил головку. Кажется, что сорвется на дикую долбёжку от ощущений внутри неё. Но сдерживается, целуя покрытую ожогом и шрамом половину любимого лица и собирая чернильные густые слёзы.       — Эйдан... — Она повторяет его второе имя, плачет, дрожит и так неумело пытается оцарапать спину руками, — чувствуется нехватка безымянного пальца, — что у самого сердце замирает. Больно? Страшно? Нет, просто счастлива. — Я тоже люблю тебя, Эйдан...       Она пытается поддаться вперед, но отказавшие ноги мешают сделать это нормально. Но этих слабых движений достаточно, чтобы протолкнуться глубже. Она принимает его всего, поэтому на лице ее сияет лучезарная улыбка.       Движения медленные, осторожные. С головокружительными и нежными поцелуями, мягкими касаниями и мурлыкающим шепотом в районе шеи. Немного смешно и стыдно, что этого хватает, чтобы обильно кончить внутрь. Но невероятно хорошо и тепло, что этого хватает для улыбки, возвращения блеска в лазурных озерах ее глаз и забавного миража — вокруг неё расцвела сирень.       — Я люблю тебя, мой свет...       — А я тебя, моя милая малышка Гри. Отныне и навсегда.