Уничтожение справедливости

— Хотите излечить и меня, доктор? Его усмешка заставляет съежиться, отступив на шаг. Йосано вовсе не хочется оставаться хоть секунду рядом с этим человеком. Дзёно Сайгику — один из псов правительства, что ранее с той же ухмылкой отдавал приказ об отсечении её головы. «Будет лучше, если она умрёт» Может быть, он и прав, но уж точно не от его руки. Её работа здесь окончена — после всего, что случилось, она сделала то, что должно: излечила Тачихару, что теперь смотрел на неё вновь обретёнными глазами — полными не гнева и ненависти, а благодарности и сожаления. Его губы вздрагивают, но он так и не произносит ничего, только прощается кивком головы, пока Дзёно держит его за плечо. Йосано уходит из палаты, не оборачиваясь, боясь снова встретить усмешку на бледных губах и стараясь не задумываться, почему именно он присутствовал на операции. В конце концов, её это больше не касается. Всё кончено. Мир излечен от вампиризма и пытается теперь оправиться от последствий чуть не захлестнувшей его мировой войны. Агентство полностью оправдано, а истинные виновные заключены под стражу. Она надеется больше не встретить никого из отряда военной полиции, даже Мичидзо, слишком напоминающего ей о прошлом, которому ей вновь хотелось сказать слова сожаления о его брате, но в присутствии Дзёно она так и не решилась об этом заговорить. И уж точно ей не хотелось ни при каких обстоятельствах снова видеть именно его — на следующий же день, спокойно сидящим в её запертом кабинете. Ключи чуть не падают на пол, и она вскрикивает, замечая его присутствие. Он дружелюбно улыбается, склонив голову. — Извините, доктор, я не хотел вас напугать. Он лжёт. Ей хочется поднять тревогу или рывком ринуться к шкафу, где стоят её особые инструменты — мачете и бензопила. Но тело будто парализует, и его голос издевательски это подмечает. — Не бойтесь, доктор, это дружеский визит. Она сглатывает, не желая ещё больше показывать свою растерянность. Закрыв дверь, проходит к столу, спокойно садясь в рабочее кресло, не отрывая взгляда от его улыбающегося лица, от которого, по-хорошему, мурашки бегут по коже. Но, собравшись, она лишь с безразличием произносит: — И что вам нужно? Он опускает ладони на стол, чуть наклоняясь, что заставляет инстинктивно вжаться спиной в кресло. Йосано ёжится, раздражённая тем, какое удовольствие, очевидно, ему доставляет её напряжение. — Я лишь хотел поблагодарить вас, доктор. Она смотрит с недоверием. — Не удивляйтесь. Вы спасли Тачихару, вернув ему возможность нормально жить. Я действительно благодарен. В памяти проносится то, как он касался его плеча, как ранее стоял за его спиной, пока дуло пистолета смотрело в её лицо. Возможно, Мичидзо был одним из немногих, к кому этот человек, полный желания упиваться чужими страданиями, и правда относился по-человечески. Она не знала, почему, и не хотела бы об этом думать. Не зная, чего именно он от неё хочет прямо сейчас, она осторожно замечает: — Он мог бы придти и сам, если хотел меня поблагодарить. Дзёно мягко усмехается. — Я не сказал, что передаю благодарность от него. Она чуть хмурится, пытаясь разгадать его намерения. С какой бы стати ему просто приходить сюда и говорить всё это после того, как их прошлые встречи чуть не заканчивались её смертью, чему он, определённо, был бы только рад. Наверняка за этим должно стоять что-то большее, но чего он может от неё хотеть? «Хотите излечить и меня, доктор?» Она пристально вглядывается в его лицо — всегда опущенные веки приковывают взгляд, и одна мысль посещает её как наиболее вероятная, но она пока не решается её озвучить, только глухо спрашивает: — Что-нибудь ещё? Мне пора работать. Он улыбается, подпирая ладонью щёку, словно вовсе не собирается никуда уходить. Со вздохом протягивает: — Ну разумеется, доктор, такой кадр как вы не может оставаться без работы. Уверен, каждая организация по всей Японии или даже по всему миру желала бы вас заполучить. Но вы уютно избежали ответственности, спрятавшись в стенах агентства. Неужели вам не хотелось бы чего-то большего? — Нет. По спине начинает ползти неприятная дрожь, а в памяти против воли вспыхивают картины уже далёкого прошлого, от которого она нигде не могла сбежать, сколько ни пыталась, и теперь он приходит сюда, чтобы снова напомнить, какую ответственность она несла когда-то и какой болью это обернулось для окружавших её людей, мечтавших просто вернуться к своей семье. Нет, она больше никогда этого не хотела бы. И если он клонит к тому, что правительство, вернувшее ВДА его честное имя и не потребовавшее ничего взамен, теперь хочет получить её способность в качестве оплаты, то больше им не о чем говорить. Но он, словно чувствуя, в ту же секунду пресекает её сомнения. — Не волнуйтесь, я не имею полномочий приглашать вас на работу. Моё дело касается личного, и вы отчасти уже поняли, чего именно. Йосано хмурится, снова цепляясь взглядом за опущенные ресницы, и решается наконец спросить: — Вы пришли за исцелением? Его губы чуть вздрагивают. — И да, и нет. То, о чём вы подумали, вы не сможете уже исцелить. Ваша способность властна над смертью, но не над тем, что является частью жизни. Иначе ваш коллега с блокнотом уже давно перестал бы носить очки. Она прищуривается, следя за тем, как его пальцы скользят по краю стола. — Но вы можете дать мне кое-что другое. Кажется, в вашем шкафу есть подходящие инструменты, которые вы так любите применять на деле. Его улыбка вновь заставляет поёжиться. Ещё никто, обращаясь за её помощью, не выглядел столь воодушевлённым перспективой быть прооперированным бензопилой. Никто из нормальных людей не пришёл бы сюда добровольно, не находясь при смерти. Никто бы не улыбался ей так, словно речь идёт о свидании, а не о расчленении его тела. С другой стороны… Йосано подёргивает плечами, стараясь звучать непринуждённо: — Если вам так хочется кричать от боли, то есть специальные форумы, где люди практикуют такие вещи. Он усмехается, запрявляя за ухо прядь волос. — Заметьте, доктор, это ваши мысли, а не мои. Но если вам хочется считать это бдсм-сессией, а не операцией, значит, мы оба получим удовлетворение. Акико ёжится сильнее, понимая, что оступилась. Смутить его не получится, напротив — он обернёт всё в свою пользу, заставив смутиться уже её. Ей стоило бы выставить его за дверь, не продолжая этот разговор, но в то же время — что-то внутри неё останавливает, заставляя задуматься, как прекрасно бы выглядело его тело, беззащитно лежащее под бензопилой. Как легко лезвие вспарывало бы его кожу, а его крик был бы искуплением — за всю боль, что он успел причинить агентству. За ту улыбку, с которой отдавал приказ, что должен был стать последним, что она слышала в своей жизни — за секунду до того, как меч одним ударом снёс бы ей голову. Разве такой человек заслуживал оставаться безнаказанным, даже если стоял на стороне правительства? Йосано щурится, склоняя голову. Возможно, она пожалеет об этом позже, но после всего, что ей пришлось пережить, ей бы хотелось позволить себе не думать об этом хотя бы сейчас — просто принять то, что само так неожиданно объявилось на её пороге, желая быть растерзанным и перерождённым. Она негромко вздыхает, бросая взгляд в сторону шкафа, где ожидают своего часа и её любимые инструменты. — Как пожелаете. * Лёгкая дрожь бежит по спине, когда Акико видит его таким — медленно раздевающимся под ярким светом лампы. Одежда спадает, и остаётся только бельё, обнажая бледное мускулистое тело с множеством белых шрамов — особенно крупные на плечах, животе и бёдрах. Она не может отвести взгляд, хоть в сознании и начинает мигать красная лампочка, предупреждающая «хватит так на него смотреть». Но она всё-таки смотрит, ведомая странным чувством. Сколько всего он пережил, получая эти ранения, сколько раз мог бы умереть, если бы не усиления, которым подвергается их отряд? Сколько боли он сможет вынести, даже не закричав? — Вам так нравится то, что вы видите? Усмешка в его голосе заставляет вздрогнуть, взяв себя в руки. — Ложитесь на операционный стол. Стоит признать, что он ещё ни разу не ошибался — его особая чувствительность подчас была похожа на телепатию, и Йосано с опозданием думает, что ей стоит быть куда более собранной в его присутствии, чтобы избежать таких комментариев. Чтобы не чувствовать себя обнажённой. Она плотно застёгивает белый халат, поднимая воротник, и надвигает на лицо марлевую маску, хоть и знает, что кровь всё равно попадёт на кожу. Учитывая то, что именно он попросил её сделать. Пальцы скользят вдоль разложенных на стойке медицинских инструментов. С чего ей следует начать? С тонкого скальпеля или крупного тесака? Он сказал «Уничтожьте меня так, как вы этого хотите». Так чего она хотела бы, глядя на его тело, покорно лежащее на столе? Ладонь, обтянутая перчаткой, ложится на ручку скальпеля, а взгляд — на крупный шрам в верху живота, у самой грудины. Такой же она заметила на его спине, значит, что бы это ни было, оно прошило его насквозь, неизбежно задев внутренние органы. И всё-таки он выжил, даже не прибегая к её способности. Она касается шрама тыльной стороной лезвия, ожидая ощутить дрожь, привычно бегущую по телу пациентов от прикосновения холодного металла, но он не вздрагивает, лежа ровно и неподвижно. Только грудь и живот поднимаются и опускаются в такт спокойному дыханию. Йосано на миг чувствует, как ей самой вдруг становится не по себе. Она привыкла слышать крики в операционной и делала всё, чтобы любой оказавшийся на этом столе не захотел бы возвращаться сюда по доброй воле. «Я лишь хотела спасать жизни» Она вздыхает, на миг прикрывая глаза. «Даже такой ценой» Одним взмахом скальпель переворачивается, и лезвие вспарывает шрам, отточенным движением скользя по коже. Кровь забрызгивает перчатки, стекая по животу. Губы Дзёно безмолвно сжимаются, а дыхание учащается. Акико видит, как подрагивают его опущенные ресницы, и ловит себя на мысли, что ей действительно хочется, чтобы он кричал. Хочется чувствовать, какую боль она причиняет — невыносимую, резкую, заставляющую хотеть жить. Но он молчит, пока её пальцы, сменяя скальпель, касаются кожи, скользя вдоль разреза, размазывая кровь. Ей вдруг хочется спросить, что он испытывал в тот момент, когда только получил эти раны — думал ли, что умрёт? Готов ли был умереть? Она скользит ладонью выше, к груди, пытаясь почувствовать биение его сердца, осознавая, что будет иметь возможность дотронуться до него изнутри. Она откладывает скальпель, беря со стойки электрический стернотом для распиливания грудной клетки. Дзёно молчит, наверняка прислушиваясь и, может, уже понимая, какой инструмент она выбрала. Будет ли он разочарован, что бензопила и мачете так и остались лежать в шкафу? Акико смотрит на его кожу с тонким пробным разрезом в верху живота и неожиданно ощущает странное сожаление. Совсем недавно ей казалось, что она с лёгкостью выполнит его просьбу, не моргнув глазом распилив его тело на части, держа в мыслях лишь то, как он сам был жесток к ней при прошлых встречах, какой улыбкой озарилось бы его лицо, если бы он всё-таки сумел стать свидетелем её смерти. Но в этот миг, имея полную власть над его телом, имея даже отчаянную возможность в конце операции не спасать его чёртову жизнь, она вдруг чувствует горечь и неясную злость на саму себя. Разве такой она хотела быть? Разве она должна— — Почему вы медлите, доктор? Его тихая усмешка вновь заставляет придти в себя. Держа в руках стернотом и всё не решаясь его включить, она опускает взгляд на его лицо и тотчас замирает. Его глаза. Распахнутые веки обнажают почти бесцветные радужки с неподвижными провалами пустых зрачков. Протянув руку, он касается её ладони, сжимающей инструмент, скользя на металлический корпус, изучая с загорающейся улыбкой, словно желая нащупать кнопку, что запустит его работу. — Неужели вы не хотите причинять мне боли? Его голос обволакивает — Йосано чувствует себя в ловушке, не способная отступить, но и больше не знающая, хочет ли продолжать. Почему она ощущает именно это? Почему прямо сейчас его касания не кажутся чем-то, что следует немедленно прекратить? — Вы же хотите, доктор? Он плавно притягивает её руку с выключенным инструментом к своей груди, нацеливая в самое сердце. — Ну же, сделайте это сейчас. Когда она видит его таким, ей самой становится тяжело дышать. Он держит её руку, скользя по запястью, не переставая улыбаться. Его невидящие глаза прожигают насквозь, и она на миг зажмуривается, нажимая на кнопку, чтобы тотчас услышать гул пришедшего в движение зубчатого лезвия, с огромной скоростью разрывающего ткань и дробящего кость. Дзёно шипит, крепче сдавливая её забрызганную кровью руку, направляя выше — для продольного вскрытия грудной клетки, после чего его рёбра можно будет раздвинуть, обнажив внутренности, в том числе отчаянно забившееся сердце. Инструмент быстро рассекает его грудь, и всё становится красным и липким, кровь заливает бледную кожу, густо стекая на железный стол. Сколько раз она видела нечто подобное, исцеляя бесчисленное количество раз, однако именно теперь её собственное сердце сжимается, словно прежде она ни разу не проводила операций. Прежде ни разу никто не направлял её руку, крепко держа, со сдавленным хрипом помогая разрезать самого себя. Зубчатое лезвие быстро доходит почти горла, полностью распилив плотную кость грудины. С губ Дзёно вместе с булькающей кровью срывается приглушённый стон, а пальцы соскальзывают с её запястья, и его кисть, дрожа, безвольно падает на стол. Из неподвижно распахнутых глаз тянутся дорожки слёз, смешиваясь с кровью, забрызгавшей его лицо. Акико тут же щёлкает кнопкой, откладывая инструмент в сторону — грязный от крови и костной пыли, и оттягивает марлевую маску на подбородок, ощущая, как тяжело ей сейчас дышать. В голове продолжает стоять гул движущегося лезвия и треск раздрабливаемой кости, а запястье саднит от того, как Дзёно крепко сжимал его, направляя. Даже в таком положении он умудрился причинить ей боль, хоть и несравнимую с той, что только что причиняла она сама. На миг ей кажется справедливым то, каким он предстал перед ней теперь. Взгляд скользит по глубокому разрезу, из которого, не переставая, толчками сочится кровь. Она знает, что он ещё жив и ещё даже не находится на пороге смерти, очевидно переживавший и куда худшее. Она могла бы взять ранорасширитель и развести в стороны рёбра, чтобы узнать, как выглядит его полное желчи сердце. Прикоснуться к нему— Кровь стекает по его подбородку, веки медленно опускаются, а губы вздрагивают, силясь что-то произнести, и сквозь хрипы она слышит: — Вам… нравится… то, что… вы видите? Йосано замирает, снова чувствуя себя так, словно это её препарируют наживую. Его ладонь, безвольно лежавшая вдоль тела, тянется вверх, ища её руку, и она не одёргивает её, столбенея, вновь ощущая его пальцы на своём запястье. Почему его касания— — Вы хо… тите… доктор… Его залитая кровью улыбка отпечатывается в сознании, не давая отвести взгляд, пока он тянет её за руку, вынуждая наклониться к его лицу. — При... коснуться... По всему телу бежит крупная дрожь — Акико не понимает, в какой момент потеряла контроль, в какой момент её сознание обрело отсвет кроваво-красного, воспринимая как должное такую близость его вспоротого пилой тела, его мокрых от крови губ, задевающих её щёку, скользящих ко рту, передевая ей вкус надвигающейся смерти. Ей трудно дышать, когда он тянет её на себя, шипя от боли, но оставаясь таким же сильным — нечеловечески, противоестественно. Как и всё, что он делал, чем он являлся. Йосано больше не может это остановить, поражённая, словно видящая со стороны, вне своего тела, как пуговицы халата выскальзывают из петель, обнажая надетое под него нижнее бельё, что пропитывается кровью от прикосновений. Он тянет её на себя, и за пару мгновений она оказывается сверху, крепко прижатой к его телу. Его руки, скользя по бёдрам, помогают ей сесть, ощутив моментальный жар от соприкосновения с его туго упирающимся ей между ног пахом. Она чувствует тошноту и головокружение, упираясь ладонями в его плечи, глядя на зиящий разрез в его груди прямо перед своим лицом. Полы расстёгнутого халата стремительно пропитываются кровью, что залила весь стол, его тело и теперь — их обоих. Ей становится больно от того, с какой силой он прижимает её за бёдра, заставляя в полной мере ощутить его липкое, горячее, неестественное возбуждение через ткань пропитавшегося кровью белья. Акико вскрикивает, но не слышит своего голоса, слышит только обрывистый тяжёлый шёпот, срывающийся с собственных губ: — Отпусти меня, я… Он крепче прижимает, перемещая ладони с бёдер на спину, и её руки соскальзывают с плеч — она не может удержать своё тело и не упасть на его грудь, окунувшись лицом прямо в кровавую лужу, задев губами разрез, за которым ещё бьётся его чёртово сердце. Глухой стон над её ухом полон терзающей боли, она чувствует, как скрипит распиленная грудная кость под тяжестью её головы, но его руки крепко держат её, не отпуская — одна ладонь скользит обратно к бедру, другая вверх по спине, накрывая затылок и не давая пошевелиться. Она чувствует жар по всему телу, чувствует кровь, затекающую в глаза и рот, все её волосы липкие, как и вся кожа, ей трудно дышать, лёжа на нём, крепко прижатой всем телом, ощущающей, как его ладонь, терзавшая бедро, скользит сзади, сдавливая между ног, как сквозь стоны боли он шепчет что-то, чего она не хочет слышать. — Мы… похо… жи… доктор… вам… хорошо? Он никогда не ошибался. Её собственное сердце бьётся так громко и надрывно, что ей кажется, что она может потерять сознание. Реальность становится только красным пятном — липким, вязким, растекающимся по стенкам горла. Она не может закричать, не может вырваться из его рук — сколько ещё он будет в сознании, не доходя до границы, на которой она смогла бы применить способность? С, чёрт возьми, распиленной грудной клеткой? Она боится проломить её своим весом, но он держит её голову крепко прижатой, не отпуская, заставляя почти захлёбываться кровью, заливающей её лицо. Йосано больно, липко, нестерпимо жарко. Она чувствует, как его пальцы, гладящие между ног, отодвигают пропитавшееся насквозь бельё. Она вскрикивает, глотая кровь, ощущая движение пальцев внутри себя. «Вам… хорошо?» Она чувствует, как Дзёно вздрагивает всем телом, издавая хрипящий стон, и ощущает пульсацию в его паху, плотно прижавшемуся к ней через липкую влажную ткань, после чего он отпускает её голову, и она, кашляя, судорожно приподнимается на локтях, стараясь отодвинуться, из-за чего глубже насаживается на пальцы, замершие внутри неё, сдавленно вскрикивая. Ей тяжело даётся разомкнуть слипшиеся ресницы, чтобы увидеть его лицо — бледное, забрызганное красными пятнами, с застывшей улыбкой на губах и приоткрытыми веками. В этот момент она чувствует — его грязное сердце может замолкнуть отныне и навсегда, всего лишь нужно не применять способность, просто дав ему умереть. Будет ли это справедливым? За всё, чем он был, за всё, что он сделал с ней? Она ещё чувствует тепло его тела, липкий жар его крови, память о которой едва ли удастся смыть. Должна ли она— Она смотрит на тонкие края разреза, медленно скользя вдоль него рукой, прикрывая глаза, глубоко вдыхая металлический запах, въевшийся в ноздри, во всё её тело. И принимает решение ██████████. Веря в то, что об этом она не пожалеет.