Сознание

Тот, кто идёт по лезвию меча И ступает по тонкому льду, Не ищет проторенных троп. Он с пустыми руками шагает за гребни гор. Умэнь Хуэйкай, «Застава без ворот» Говорят, когда Шики появился на свет, то пронзительно завопил: «Резня-я-я-я!» — а его первым словом было «меч». Отец, посмеиваясь, говорил, что поэтому его и назвали Шики — «Боевой дух». Так это или нет, никто не знал (потому что никто никогда не видел иероглифы его имени), но ребёнком Шики рос необычным. Он смеялся и хлопал в ладоши, когда слышал военные марши, и крепко засыпал под самые страшные сказки о демонах-людоедах и свирепых разбойниках. Его самой любимой игрушкой был меч, с которым он никогда не расставался и никому — кроме матери, — не позволял к нему прикасаться. Среди же подаренных ему карандашей и красок быстрее всего кончался красный цвет, потому что больше всего Шики любил рисовать красные военные знамёна, огонь и кровавые реки, несущие порубленные тела. Мать Шики эти рисунки огорчали, слуг удивляли, а отцу было всё равно. В стране, раздираемой гражданской войной, у серьëзного человека с ещё более серьëзными связями было полно серьёзных дел и без того, чтобы обращать внимание на маленького мальчика. Но однажды ему всё-таки пришлось это сделать. Откуда четырёхлетний Шики узнал, что маленькое святилище на холме неподалёку посвящено богу войны Хатиману, так и осталось неизвестным. (И его отец, несомненно, с удовольствием пристрелил бы этого неизвестного доброхота.) Но откуда-то узнал и немедленно потребовал отвести его туда. А когда требования не помогли, разразился пронзительным сердитым плачем. Он кричал весь день напролёт. Не помогали ни уговоры, ни ругань, а от шлепка отца мальчик заголосил еще громче, яростно сверкая глазами. – Пускай вопит! — махнул рукой отец. — К вечеру перестанет. Но Шики не перестал и продолжал горланить как ни в чём не бывало, пока не вырубился от усталости. Однако наутро, после завтрака, получив отказ отвести его на гору, снова принялся за своё. На третьи сутки отец сдался. Он велел матери Шики взять охрану и отвести сына к святилищу, потому что сам был слишком занят. – А если он не прекратит, брось его на этой проклятой горе! — крикнул он жене, отправляясь по делам на своей большой и по слухам бронированной машине. *** Гора встретила их тишиной. Хоть она и находилась практически в черте города — на вершину, куда нужно было подниматься по извилистой дорожке, не долетал ни один звук. Только ветер тихонько шелестел в кронах деревьев, что уже начинали краснеть под прохладным дыханием осени, да где-то ворковали голуби. Шики ожидал увидеть величественные здания, украшенные реющими на ветру алыми штандартами и пурпурными завесями с белыми гербами — совсем как в старых книгах с фотографиями, которые иногда показывала ему мать. Вместо этого среди деревьев стоял одинокий молельный зал — небольшая потемневшая от дождей постройка, обнесëнная низеньким заборчиком с традиционными воротами «птичий насест» без всяких украшений. Шики был страшно разочарован. И немедленно заявил об этом вслух. – На всякую красочную чепуху нужны немалые деньги, а здесь почти никто не бывает, — из-за святилища показался босой человек в тëмной одежде, с бритой, как у буддийского монаха, головой. Чëрные глаза насмешливо щурились в сеточке морщин. — Кому на всë это глазеть? – Мне! — выпалил Шики. — В историях, которые рассказывает мама, у великих воинов всегда красивые доспехи и оружие! А Хатиман — бог войны! – И немного моря, — хмыкнул человек. — А ещё каллиграфии. И земледелия. И... – Всë равно! — перебил его Шики. Мать попыталась взять его за руку, тихонько прося угомониться, но Шики не слушал, сердито глядя на собеседника снизу вверх. — Настоящий воин должен быть красивым! – Воин должен быть выносливым. И терпеливым. А ещё — больше заботиться о своëм оружии, чем о красоте. Шики огляделся. – А где оружие? Я ничего здесь не вижу. Покажи! Человек, видимо, служитель святилища снова хмыкнул: – Требовательные нынче пошли прихожане! – Простите его, — поклонилась мать Шики. — Он ещё совсем дитя. – Может и дитя... — задумчиво отозвался человек, разглядывая Шики. Потом усмехнулся ему. — Не хочешь ли сперва назвать своë имя? – Шики! – А это значит..? – Демон смертного часа! Мать смущëнно улыбнулась и поправила: – Сокровище четырёх сторон света. Служитель кивнул. – Для всех матерей сыновья — настоящие сокровища, однако я так не считаю. Не нужны мне в молельне и демоны. Поэтому я стану звать его Своенравный дух. За редкое нахальство! Шики недовольно надулся, но служитель уже прошёл за ограду и широко распахнул двери молельного зала. Мальчик сразу позабыл обижаться. Изнутри стены молитвенного зала были увешаны самым разным оружием, но Шики этого не заметил. Всë его внимание было приковано к подставке для меча, стоящей прямо в луче света из открытых дверей. На подставке, в белых ножнах, лежал клинок невиданной длины. Шики приблизился, во все глаза глядя на это чудо. – Что это? – Меч. Его зовут Кадзэ-но-ута — «Песня ветра». При этих словах глазёнки Шики вспыхнули красными искрами. – Какой большой! Для чего он нужен такой большой? – Для молитвы богам. – Разве? Я думал мечи нужны для того, чтобы убивать им людей. – Ну и ради этого, конечно, тоже. Но не только. – А как им надо молиться? – Хочешь научиться? – Вот ещё! Я не собираюсь молиться богам! Я буду убивать мечом людей! Отдай его мне! За его спиной печально вздохнула мать. А служитель святилища снова хмыкнул. – Этим мечом нельзя убивать кого попало. – А кого можно? Насмешливый взгляд служителя стал пристальным и серьëзным. – Демонов. Шики, казалось, немного задумался, но потом снова твëрдо посмотрел на него снизу вверх. – Всë равно. Отдай его мне! – Шики, не говори так, — подала голос мать. — Это невежливо. – Отдай! Служитель святилища ничего не ответил, только подошëл к стене и снял оттуда нечто похожее на меч, но с клинком, обтянутым тëмной кожей. – Это хикихада-синай — тренировочный меч, — сказал он, подходя к мальчику. — Он, как видишь, намного меньше и сделан из бамбука. С него начинают учиться искусству боя. Если ты сумеешь им замахнуться и ударить меня, я отдам тебе то, что ты хочешь. Шики схватился за рукоять обеими руками, но, слишком длинный для его роста, бамбуковый меч потянул мальчика в сторону — вместо удара тот упал и шлëпнулся на попу. – Видишь, — усмехнулся служитель святилища, сложив на груди руки, — как же я доверю тебе священный меч, если ты не можешь удержать даже тренировочный? Яростно сверкнув глазами, Шики поднялся и вытянулся во весь свой невеликий рост четырëхлетки. – Я вырасту, — сказал он твëрдо. — И заберу у тебя меч! С этими словами мальчик развернулся и пошëл прочь. Мать, стоящая на пороге молельного зала, молча поклонилась и вышла вслед за сыном. Вскоре звук шагов стих вдалеке. И на горе воцарилась тишина. *** Красные кленовые листья неслышно падали на крышу харчевни для прихожан, которая притулилась у подножия горы. Как и говорил служитель святилища, посетители там бывали редко, несмотря на бушующую гражданскую войну (а может как раз благодаря ей), поэтому внутри почти никого не было. За столиком сидела лишь красивая женщина с бледным лицом и уложенными в причëску чëрными волосами, да напротив неë — всë тот же служитель святилища. Его лысая голова слегка лоснилась в прозрачном свете осеннего дня, словно нимб святого монаха. Он ел лапшу. Женщина — мать Шики — не ела ничего и только помешивала палочками в чашке супа. – Почему же вы не хотите обучать моего сына искусству меча? — тихо спросила она. – Разве я похож на учителя? Я — служитель бога и больше ничего. – Неправда. Служитель хмыкнул. – Допустим... Ладно, на самом деле я просто не люблю наглых юнцов, которые до времени тянут ручонки к оружию. Встречал таких не раз — гордых до безумия, яростно жаждущих силы и побед. Ничто другое им не мило. В древности этих головотяпов звали асурами — демонами войны. Зачем мне в святилище демоны? – Даже асуры могут взрастить Корни Блага и ступить на путь добродетели. Особенно, если их научить милосердию. – Милосердию? – Да! — мать Шики заговорила с внезапным жаром. — Я знаю, не спрашивайте откуда, просто чувствую, что срок моей жизни истекает, и скоро мой сын останется один, ибо его отцу нет до него дела. Я сделаю, что смогу, что успею, но хочу, чтобы вы завершили это — сделали из него достойного человека. Служитель хмыкнул. – А кто сказал, что он сможет стать достойным человеком? – А кто сказал, что не сможет?! — женщина сверкнула глазами. — Недостойно осуждать дитя заранее, даже не попытавшись ему помочь! Служитель святилища внимательно всмотрелся в точëные черты женщины, словно пытаясь что-то разглядеть за ними. Но ответом ему был только пылающий решимостью взгляд. Очень похожий был у маленького Шики. – Воистину любовь матери безгранична, как милосердие бодхисаттвы Каннон, — проворчал служитель. — Сами посудите, легко ли делать достойного человека из того, чьë имя рифмуется с «Демон смертного часа» и «Своенравный дух»? Мать Шики опустила сверкающие глаза и улыбнулась. Отчего еë лицо неуловимо напомнило безмятежный лик богини милосердия — бодхисаттвы Каннон. – Разве «Шики» значит только это? – Нет... — неохотно отозвался служитель святилища. — «Драгоценность четырёх сторон», «Боевой дух» и... – И?.. – Сознание. Они замолчали, понимая друг друга без слов. Сознание можно пробудить к милосердию. Была бы воля. – Ладно! – прихлопнул по столу ладонью служитель святилища. — Пускай приходит на гору, когда ему исполнится десять лет. Раньше ему тут всë равно делать нечего. Буду учить его Пути воина и наставлять в милосердии! Печаль и гнев покинули взгляд женщины. Теперь там был только покой. – Благодарю вас. Когда женщина ушла, поспешив в дом к мужу, которому не было дела до их общего сына, служитель святилища потëр подбородок и сказал: – Кажется в этом рождении он вряд ли захочет уничтожить мир богов… или людей.