***
Я резко выдохнул и, не оставив себе времени отказаться от этой затеи, решительно распахнул дверцы шкафа. Одна из коробок тут же рухнула наружу, с грохотом раскинув на пол кучи бумаг и взметнув в воздух огромное облако пыли. Я закашлялся, но всё же опустился на колени, чтобы рассмотреть то, что вывалилось из неё. Однако это были обычные тетради с конспектами и ленивыми каракулями на полях. Ничего, стоящего внимания. Вздохнув, я начал аккуратно складывать их обратно в коробку, что после непродолжительного полёта лишь чудом уцелела, когда мой взгляд зацепился за раскрытые страницы одной из них. С уголка клетчатого листа, исписанного замудрёнными формулами, на меня с издёвкой смотрел нарисованный Монокума. Яростное раздражение вспыхнуло во мне, как по щелчку зажигалки, и я вновь вспомнил, с чьими вещами имею дело. Раздражённо фыркнув, я сгрёб в охапку весь оставшийся хлам и затолкал обратно в коробку, планируя в ближайшее время отнести всё это добро на помойку. Неохотно я поднялся на ноги, вновь вглядываясь в глубину шкафа. Идея разбирать весь этот мусор уже не казалась мне такой хорошей. Я вдруг понял, почему именно принял решение просто игнорировать эту часть своего прошлого. Но останавливаться было поздно. Поэтому, проглотив ком собственного недовольства и всеми силами стараясь убедить себя, что это не займёт слишком много времени, я вновь принялся за работу. В следующей коробке, оказавшейся неожиданно увесистой, я обнаружил десятки томов манги. Незнакомые вычурные персонажи смотрели на меня с цветастых обложек. Я лишь смутно мог вспомнить, как убирал красочные томики с полок, чтобы позже заменить их на "нормальную" литературу. Ничего полезного. Досадливо вздохнув, я разжал руки, и тяжёлая коробень рухнула на пол с таким грохотом, что зазвенело в ушах, но внутри что-то успокоилось. Я не мог заставить себя аккуратно обращаться с чушью, оставшейся от того человека. И считал, что подобное вполне заслуженно. Я оттолкнул коробку ногой подальше и уже протянул руки к другой, когда моё внимание зацепилось за что-то в самой глубине шкафа. Я приподнялся на носочки, чтобы дотянуться, и выудил из темноты небольшую коробочку. В отличие от остальных она была деревянной и напоминала скорее большую, не особо аккуратную шкатулку, словно сделанную своими руками. Я совершенно не помнил, чтобы видел её раньше. Может, она уже была здесь, когда я запихивал в этот шкаф все собранные коробки, а я просто не обратил внимания? С замершим дыханием и разгоревшимся в груди любопытством, я опустился на пол, и положил шкатулку напротив себя, прожигая поверхность светлого необработанного дерева взглядом, но отчего-то всё не решаясь заглянуть внутрь. Могло ли там быть что-то важное? Что-то значимое? Подсказка, которую я так долго искал? Последняя деталь пазла... Был всего один способ узнать. Дрожащие пальцы сомкнулись на шероховатой крышке, приподнимая её так осторожно, словно внутри могла поджидать опасность. Но всё было спокойно. А содержимое коробки пестрело разными красками и текстурами так, что глаза разбегались, не зная, за что зацепиться в первую очередь. И отчего-то у меня рука не поднялась перевернуть её и вытряхнуть всё содержимое на пол. Я начал вытягивать предметы по одному так осторожно, как только мог, стараясь рассмотреть каждую вещицу как можно тщательней. Внутри не было ничего, представляющего особой ценности, но почему-то всё внутри меня твердило об обратном, словно то, что я сейчас держал в руках, было самой дорогой ценностью в моей жизни. Чувство, схожее с этим, возникало у меня в том месте из снов. Своеобразное ощущение чего-то сокровенного и тайного. На самом верху лежали сложенные в несколько раз листки, вырванные из тетради. Потрёпанные, измятые и усыпанные словами. Я не сразу понял, что это. Поначалу казалось, что эти листы — просто обычные заметки или конспекты. Но я присмотрелся к тому, что на них было написано, стараясь разобрать неразборчивые буквы, и до меня дошло. Это было что-то вроде... переписки. Ничего особо важного, простые записки о мелочах, судя по всему, сделанные во время уроков. На них было два разных почерка, один из которых был мне знаком. Написание некоторых букв и наклон немного отличались, но этот почерк принадлежал мне. А вот второй я видел впервые, буквы изгибались самым причудливым образом, отказываясь стоять в одном ряду, словно пишущий намеренно игнорировал строки. Я постарался вчитаться в суть записок, но опять же, в них не было ничего важного или стоящего. "Ты придёшь сегодня? Постараюсь, но ты ведь знаешь, старуха снова может разозлиться (°Т﹏Т°) А если я зайду за тобой? Получится как в прошлый раз, лучше не надо. Я постараюсь прийти, напишу тебе, как будет ясно""Ни черта не понимаю ＼(> □ < l|l)/ Зайдёшь ко мне? Я могу потом объяснить эту тему Знаю я, как ты темы объясняешь! Сам разберусь! ( `ε´ )"
"Да ладно тебе, ты всё ещё обижаешься? Отвали, в отличие от некоторых я пытаюсь учиться. Эй... ну ладно, прости! Хочешь сегодня вместе погулять? Ты отвлекаешь Ты даже тему ещё не записал!""Я достал баллончики с краской! Давай сегодня на наше место? О! Я знаю место рядом, там можно порисовать Где? Да там, недалеко от дороги, пройти чуть дальше. Минут десять Ладно, но только если недолго. У меня сегодня допы по английскому. Пропущу, и старуха снова мне взбучку устроит"
"Наше" место? Это тот же человек?.. Ну конечно... В памяти невольно всплыл искошенный дорожный знак. С небрежным смайликом, нарисованным... розовой краской. Я отложил записки в сторону, шумно выдыхая. Сам того не осознавая, я задержал дыхание, пока вчитывался в них. Они мало что могли рассказать, ни слова о личности, ни имени, ни адреса, ничего, что могло бы дать хоть какую-никакую подсказку, где искать того человека. Однако что-то изменилось. Внутри скапливалось странное тепло, и я не мог дать объяснения ему, но это чувство было приятным и... словно бы давно забытым. Стараясь не думать об этом слишком долго, я вновь потянулся к шкатулке, наугад подцепляя что-то пальцами. "Что-то" оказалось аудиоплеером. Небольшим и местами поцарапанным. Забавно, что я не сразу понял, что именно держу в руках. Не помню, когда вообще в последний раз видел, чтобы кто-то пользовался подобными штуками. Но эта вещица почему-то вызвала на моём лице мягкую улыбку, сдержать которую я был не в силах. Сейчас таких, вероятно, уже не выпускали, по виду он выглядел... как минимум, древним. Я щёлкнул на кнопку сбоку, чтобы включить плеер, но маленький чёрный экран оставался безнадёжно пуст. С разочарованным вздохом я отложил его в сторону, решая продолжить изучение небольшого ящичка. Обнаружился увесистый брелок в виде динозаврика, показавшийся мне очаровательным, но всё таким же бесполезным. У самой стенки шкатулки нашлись два билета пятилетней давности на фильм, название которого ни о чём мне не говорило. Я не помнил, чтобы смотрел его, и сколько бы ни вглядывался в постер, даже предположить не мог, о чём он, не говоря уже о том, чтобы хоть отдалённо припоминать сюжет. Следующее, что привлекло моё внимание — маленький чёрный коробок, в каких обычно дарят украшения. Под рёбрами затеплилось робкое чувство предвкушения. Однако, стоило мне взять коробочку в руку, как все эфемерные надежды рассыпались — мне даже не нужно было заглядывать внутрь, чтобы убедиться, что там пусто. Однако я приподнял верхнюю часть, и всё, что было внутри — небольшая записка с уже знакомым неряшливым почерком: "С днём рождения, Шу! ＼(> ω <)／". Я вперился взглядом в короткое поздравление и всё гадал, что же могло быть подарком, но так и не придя ни к чему, положил коробок на пол рядом с остальными вещицами. Взгляд уже выловил следующую безделушку из шкатулки. Компакт-кассета. На добрую минуту я выпал из реальности, разглядывая её со всех сторон и стараясь что-то вспомнить. А затем так резко, что потемнело в глазах, вскочил на ноги и рванул в другую комнату. Мне не понадобилось много времени, чтобы найти старенькую небольшую магнитолу. Я притащил её в ту же комнату, где разбирал старый хлам и водрузил на стол, пытаясь припомнить, как вообще подобным пользоваться, но руки словно делали всё за меня, пока я мысленно взмаливался, чтобы всё заработало. Когда кассета оказалась внутри, я дрожащими руками щёлкнул по одной из кнопок и затаил дыхание, глядя, как за прозрачным окошком стала прокручиваться лента. Раздался неуверенный хрип, и из динамика полилась мелодия. Стоит ли говорить, что я узнал эту песню сразу. Я не был особым фанатом подобной музыки, но вряд ли нашлось бы много людей, что ни разу в жизни не слышали "Stay with me" Мики Мацубары. Вместе со знакомыми словами по телу разлилось приятное тепло, которому я не мог дать объяснения. Я не помнил, чтобы с этой песней было связано что важное или хоть немного значимое, но всё моё подсознание буквально кричало о том, что она больше, чем просто особенная. И... по правде сказать, у меня банально не поднялась рука выключить проигрыватель. Я вернулся к деревянной шкатулке, вновь поймав себя на том, что глупо улыбаюсь, одними губами повторяя слова песни. На самом дне коробки я нашёл несколько карандашных рисунков и со странным чувством узнал на них... себя. Ничего не подозревающего, занимающегося самыми обычными делами. На одном из них я что-то настойчиво записывал в тетрадь, сидя за партой, на другом равнодушно вглядывался в телефон, судя по всему, в вагоне поезда. На третьем рисунке устало смотрел в сторону, подперев щёку ладонью — судя по окружению, вновь в школе. Могли ли оставаться сомнения, что с автором рисунков мы учились, как минимум, в одной школе, или даже в одном классе? На рисунках не было подписи, не было имени автора, но на обороте одного из них была надпись: "Я знаю, что тебе не нравится, когда я тебя рисую, но я снова не смог сдержаться. Прости~ (*＾ω＾)". Уже знакомым почерком. Я вновь глянул в глубину шкатулки со странной надеждой, но та оказалась практически пуста. Всё, что в ней осталось — лишь цветастый нитевой браслет, какие часто плетут в детстве как символ дружбы. Разноцветные нитки растрепались и местами истёрлись, чуть искажая первоначальный узор. Наверное, так ничего и не обнаружив, я должен был почувствовать досаду или раздражение, но чувствовал лишь... тоску. Совершенно глупую и необоснованную. Я не он! Эти вещи ничего для меня не значат! Простой хлам, оставшийся от человека, которым я когда-то был. Но это ничего не меняло. Ощущение тоски не уходило. Песни на кассете сменяли друг друга, разливаясь по небольшой комнате, а я всё не мог избавиться от чувства, что распадаюсь на части. Под рёбрами ныла пустота, отзываясь в хриплых отзвуках мелодии, в голове повторялись слова из сна. "Ты забудешь обо мне" И пустота только сильнее разрасталась. Когда я уже собирался сложить всё обратно — именно сложить, я был уверен, что не прощу себе, если скину всё это в коробку, словно кучу ненужного мусора, — что-то заставило меня проверить одну маленькую догадку. Я взял пустую шкатулку в руку и постарался поддеть пальцами дно изнутри. К удивлению, интуиция меня не подвела. Тонкий слой картона, замаскировавшего дно, легко приподнялся, и я, чувствуя, как сердце пропускает удар за ударом, вытянул ложное дно, открывая то, что скрывалось за ним. Всего одна маленькая вещь. Это была потрёпанная временем чёрно-белая фотография. Маленькая, она легко помещалась на моей ладони. И при взгляде на неё моё сердце болезненно сжалось, словно кто-то вмиг сдавил его руками, впиваясь острыми ногтями всё глубже с каждым мгновением. На фотографии был запечатлён молодой человек, облачённый в строгий светлый пиджак, с небрежно стянутым галстуком и в старомодной шляпе, он кружил в воздухе девушку, прекраснее которой я не видел никогда. Её улыбчивое лицо обрамляли тёмные локоны, а кружевное белое платье развевалось на ветру. Они смеялись, кружа в танце, а я не мог сдержать слёз, неконтролируемо стекающих по моим щекам... Это были мои родители... Я знал это так ясно, словно никогда не забывал. Словно не видел их лица впервые в жизни... словно мог вспомнить хотя бы их голоса... А на деле ведь даже не знал их имён... Я разглядывал фотографию, позволяя душе разрываться в клочья, и тихо улыбался дрожащими губами, подмечая деталь за деталью. Я был больше похож на маму, чем на отца. Мне достались её длинные ресницы, выразительный острый взгляд, густые тёмные волосы и тонкие плечи. Они были здесь такими молодыми. Ненамного старше меня сейчас. Интересно, какими они были? Чем жили? Чем занимались? У меня в голове крутилось столько вопросов... но некому было дать на них ответ. Я перевернул фотографию, надеясь увидеть сзади хоть какое-то послание, хоть маленькую строчку, которая, возможно, помогла бы мне со многим разобраться. Но оборот фотографии был безнадёжно пуст. Не знаю, чего я ожидал. Слов родительской любви? Сожаления? Ничего из этого не было. Я не знал, что с ними случилось. Я вообще их никогда не знал. Но отчего-то чувствовал, что невыносимо по ним скучаю. Ещё в больнице перед выпиской я узнал, что у меня никого не осталось. Мне просто равнодушно сообщили, что мои родители погибли в авиакатастрофе несколько лет назад. А больше у меня никого и не было. Тогда я не думал об этом слишком много, и без того тревог хватало. Но теперь многое становилось ясным. Ну разумеется. Будь они живы, они ни за что не позволили бы мне подписаться на чёртову Убийственную Игру. Вот так всё, чем я когда-то дорожил, уместилось в одной пыльной коробке... Вся жизнь в пределах хлипких деревянных стенок. Рукавом я утёр глаза, стараясь сдержать боль, рвущуюся наружу. Но уже было поздно. Ещё никогда со времён Убийственной Игры я не чувствовал себя настолько одиноким. Мне казалось, словно весь мир оставил меня. Бросил, на растерзание неумолимой судьбе. И никто... совершенно никто не сказал мне, а жить-то как дальше?.. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя. Я обнаружил, что лежу на мягком ковре в гостиной и пялюсь в пустой потолок. Высохшие слёзы неприятно стягивали лицо. Болела голова. А в горле стоял ком. Я тихо дёрнул пальцами, чтобы убедиться, что всё ещё держу фотографию в руках. А затем с судорожным вздохом поднялся. Фотографию убрал туда же, откуда взял, стараясь не смотреть на неё больше, чем нужно — чувствовал, что не выдержу. Мои руки дрожали от внезапно накатившей усталости, пока я складывал всё обратно в деревянную коробку только затем, чтобы убрать её обратно в дальний угол шкафа, подальше от глаз. С слабым выдохом я рухнул в кресло, вновь уставившись в никуда и пытаясь смириться с пустотой внутри. Ощущение, что у меня отняли нечто очень важное, было сильнее, чем когда-либо. Почему тот "я" добровольно отказался от всего этого? От людей, что были близки? От воспоминаний? От того, чем жил? От самого себя? Неужели он хоть немного не сожалел о том, чего собственноручно себя лишает? Неужели думал, что в мире нет ничего, что могло бы его задержать хоть чуть-чуть подольше?.. Мне было искренне его жаль. Нет, я не тосковал по той своей старой личности. Одного лишь отрывка из моего "прослушивания" на шоу оказалось достаточно, чтобы чётко осознать, что с тем человеком я не хочу иметь ничего общего. Я тосковал по тому, что было у него и чего не было у меня. И, вероятно, никогда не будет. У того человека — временами мне всё ещё было сложно назвать его "собой" — была своя жизнь. Полная недостатков, раз он решился добровольно пойти на Убийственную Игру. Но она была. Были свои увлечения, свои заботы. Куча проблем — а у кого их нет? Были люди, которыми он (я?) дорожил. И мне было сложно принять тот факт, что теперь ничего из этого больше не существовало. Я чувствовал себя должным, обязанным отыскать хоть что-то, оставшееся от его жизни, кроме куч забытого хлама. Что-то, что доказало бы, что он и вправду существовал. Не память о людях, которых он знал, о местах, которые посещал, а память о нём самом. Знал ли он, что, соглашаясь на участие в этом шоу, он просто-напросто перечёркивает все шансы на собственное будущее? Ведь того его больше не существовало. У того человека не было будущего. Было лишь прошлое, вызывающее у меня ворохи вопросов, которым, похоже, было суждено остаться без ответов. И... Я знал, что я не единственный, кого мучают подобные вопросы. Даже несмотря на то, что многие, выбравшись из Убийственной Игры, решили жить этой жизнью и не вспоминать былое. Ещё в больнице, сразу после окончания сезона, я случайно столкнулся с Корекиё. Наш разговор вышел не самым удачным — мне сложно было просто забыть то, что он сделал и в чём признался. И даже осознание, что всё это было сплошной ложью, ситуации особо не спасало. Я банально не был уверен, с кем разговаривал: с прошлой его личностью, что не совершала никаких преступлений и жила ничем не примечательной жизнью, или с жестоким маньяком, убившим сотню невинных девушек (даже если этих девушек никогда не существовало на самом деле). Мне кажется, он и сам не был уверен. Но... Там, в больнице, едва завершилась наша Игра, он поблагодарил меня. Сдержанно, стараясь не говорить слишком много, чтобы не создавать между нами ещё больше напряжения, чем уже было. Просто поблагодарил. За то, что Данганронпе настал конец. За то, что я пролил свет на истину наших личностей и истину всего того нереального мира. За всё то, чем закончилась игра. Он извинялся, а я не знал, что и думать. Была ли в том, кем он был, действительно его вина? Данганронпа закончилась. Убийственная Игра прекратилась. Но каждый вышел из этой битвы со своими шрамами. И надежды, что они когда-нибудь затянутся окончательно, не было никакой. Такое не проходит бесследно. Данганронпа действительно закрылась. Наш сезон был последним, положив конец Эре Убийственных Игр раз и навсегда. И я сыграл в этом далеко не последнюю роль. Но... называя себя человеком, покончившим с Данганронпой, я чувствовал себя самозванцем. Я ничем не рисковал. Мне нечего было терять. Однако... был один человек, который, пытаясь доказать ложность той реальности, потерял всё... Я не знал, что стало с Кокичи. После Убийственной Игры я видел его лишь однажды. Ещё в больнице. Стоя в едва освещённом коридоре, мы лишь на мгновение встретились взглядами. Но я знал, что это уже не тот Кокичи Ома, которого я знал. Кокичи, которого я помнил, не развернулся бы молча и не ушёл, так и не сказав ни слова. И самое отвратительное в этом всём было то, что я не имел права его в этом винить. В симуляции мы все причинили друг другу слишком много боли, куда больше, чем готовы были вынести. И мы с Кокичи не стали исключением. Раньше я часто думал обо всём, что произошло в Игре. И всё ещё не мог отделаться от горьких сожалений. Мы все поступили с ним непростительно жестоко. Обвинили его во всём, даже не имея прямых доказательств. Без всяких сомнений поверили в его ложь, отказываясь видеть то многое, что за ней скрывалось. И неудивительно, что после всего, что произошло, он предпочёл просто уйти, не оставив после себя ничего. Может, уходя, он всё ещё был уверен, что мы ненавидим его... Но это было не так. Я никогда не ненавидел его. Злился, да. И было ведь, на что злиться. Было, на что обижаться. Но не ненавидеть, нет. И всё, о чём я сожалел, только то, что так и не успел ему этого сказать. Может, всё сложилось бы иначе, доверяй я своим чувствам чуть больше. Всегда ведь знал, что Кокичи не желал нам зла. В том, что Данганронпы больше не существовало, была и его заслуга. Он заслуживал всех слов благодарности. Не я. Как жаль, что никому даже в голову не пришло хотя бы извиниться перед ним. О какой благодарности вообще шла речь? Интересно... где он теперь? Чем живёт? О чём мечтает и о чём сожалеет? Сумел ли он справиться с тем, что произошло в Убийственной Игре? Или продолжал стоять на месте, не в силах двинуться ни на шаг? Может, всё и вправду могло сложиться совсем по-другому. Но жизнь редко давала вторые шансы. А исправить прошлое было совершенно невозможно, как бы сильно этого порой ни хотелось.