Шаг во тьму

Десять. Девять. Восемь. Гермиона задержала воздух в легких, отчаянно надеясь, что тем самым может помочь себе выровнять окончательно сбившееся от подступающей к горлу истерики дыхание, и прикрыла глаза. Это не помогло. Треск слетающей кожи и отвратительно влажные звуки в один миг заполнили барабанные перепонки и вызвали приближение тошноты, что остановилась где-то у корня языка, вынуждая Грейнджер вновь распахнуть веки. Семь. Шесть. Пять. Мир вокруг внезапно резко завибрировал от насыщающей воздух магии, и это моментально пробудило не меньше сотни тысяч ледяных мурашек, заставив Гермиону содрогнуться всем телом. Сколько раз она уже становилась свидетелем подобного? Наверное, порядка двенадцати, если не больше. Но это все еще выворачивало ее буквально наизнанку, подталкивая все выше тошноту, что уже, казалось, обжигала слизистую у самого горла. Отвратительно. Мерлин, как же отвратительно. Четыре. Три. Два. Шум все нарастал, сливаясь в одну сплошную какофонию. Он отталкивался от стенок разума, посылая в мозг все новые картинки возможного происходящего, что ярким калейдоскопом поочередно зажигались под крепко зажмуренными веками Грейнджер. Отчаянно хотелось сбежать. Нет. Исчезнуть. Скрыться под Дезиллюминационным заклинанием и просто раствориться в гоготе веселящейся толпы, которая, в отличие от самой Гермионы, явно была в восторге. Вопли экстаза и подначивающее улюлюканье с каждой секундой лишь усиливались, но это было как нельзя кстати. По крайней мере, таким образом до нее доносилось все меньше тех отвратительных звуков, что сжимали желудок невидимой когтистой лапой до состояния крошечного атома. Меньшее из зол. Из зловонных. Мерзких. Тошнотворных зол. Один. — Ты пропустишь все самое интересное, любимая. Гермиона резко распахнула веки, прекрасно зная, чем ей могло грозить неподчинение, и слабо улыбнулась, встречаясь взглядом с мужем. Легкие тут же словно перестали качать воздух, и ей потребовалась вся сила воли, чтобы сохранить непроницаемое выражение лица и сделать вид, что все в порядке. Том смотрел так, будто мог видеть значительно больше ее внешней оболочки, и Грейнджер почти всегда чувствовала липкий страх, растекающийся в самом низу живота после их зрительного контакта. Он изучал ее. Внимательно. Долго. Но вместе с этим создавалось четкое впечатление, будто Реддл знал абсолютно все, что творилось в разуме его супруги. Знал и старательно выжидал момент, когда мог оторвать ей голову. Слава Мерлину, она все еще помнила уроки окклюменции. — Тебе нравится представление? — прошептал он, склонившись к Гермионе. — Мне показалось, что ты чем-то недовольна. — Напротив, мой Лорд. Это великолепно. — Уверена? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все. План по свержению твоего правления тоже, мерзкое чудовище? — Конечно, мой Лорд, — коротко кивнула Грейнджер и перевела взгляд на сцену. — Я наслаждаюсь каждой секундой происходящего. В этот же миг в нос ворвался до ужаса знакомый запах жженой кожи, что густо смешался с блуждающими ароматами сладкого попкорна и сахарной ваты, и Гермиона с трудом сдержала рвотные позывы. Софиты вспыхнули ярким светом, устремившись прямиком на самый центр сцены, а сидящие позади Пожиратели смерти взорвались аплодисментами, перекрывая шум мыслей в голове Грейнджер. Она заставила себя сконцентрироваться на хрупкой темноволосой девушке, что сидела в продольном шпагате, элегантно прогнув спину, и чувствовала, как губы непроизвольно кривятся от воспоминаний, что уже успело натворить это изящное создание. Сколько боли оно принесло. Сколько потерь. Чьим ожившим ночным кошмаром стало и до сих пор являлось под покровом ночи, символизируя скорую смерть. Нагайна. Крестраж Волдеморта. Любимица ее мужа. Как бы Грейнджер хотелось лично порвать ее на мелкие части. — Она прекрасна, не так ли? Гермиона вздрогнула, ощутив прикосновение Тома на внутренней стороне своего бедра, и послушно раздвинула ноги, подчиняясь его напору. Холодные пальцы скользнули дальше, собирая тонкую ткань платья, и это выбивало из легких все жалкие остатки кислорода. — Да, мой Лорд, — прошептала она, смотря в глаза мужа. — Ваше лучшее творение. — Мне нравится, когда ты такая, — он придвинул руку еще выше, почти задевая кромку белья. — Отзывчивая. С губ Грейнджер сорвался сдавленный выдох, когда Том резко щелкнул пальцами свободной руки, и сидящие позади Пожиратели в один миг покинули помещение, оставляя их наедине в огромном зале, который Реддл приспособил для этих импровизированных цирковых представлений. Ему нравилось давать Нагайне возможность вновь побыть в человеческом обличье, поэтому раз в месяц он собирал особо приближенных к себе и блокировал в крови своего любимого крестража разросшееся в ее венах проклятие Маледиктуса. Он устраивал самое настоящее шоу из этого, водружая Нагайну на сцену и рассаживая своих прихвостней в зале для создания пущего эффекта и атмосферы цирка. Музыка, софиты, попкорн — он опошлил абсолютно все, что дарило Гермионе воспоминания о времени, проведенном с родителями. Теперь, вместо того чтобы смеяться и радоваться представлению, ей предстояло из раза в раз медленно умирать, наблюдая, как Нагайна скидывала с себя змеиную шкуру и демонстрировала чудеса акробатики на потеху своего хозяина. И судя по ее лихорадочно блестящим черным как смоль глазам, змее было только в радость лишний раз продемонстрировать свою исключительную преданность. — Что ты делаешь? — прошептала Гермиона, боясь даже пошевелиться. — Зачем всех прогнал? — она перевела взгляд на сцену и в ужасе замерла, увидев, что там все еще сидела Нагайна в свой человеческой ипостаси. — Почему она все еще здесь? Вопрос утонул в ее собственном рваном стоне, когда Том, опустившись перед ней на колени, закинул одну ногу Грейнджер на подлокотник и рывком стянул ее нижнее белье. Он резко придвинул ее за ягодицы ближе к краю кресла и, задрав платье жены к груди, оставил цепочку влажных поцелуев на внутренней стороне бедра. Гермиона закусила нижнюю губу, борясь с настойчиво растущим внизу живота возбуждением, и вновь посмотрела на замершую на сцене Нагайну. — Расслабься, — тоном, не терпящим каких-либо возражений, приказал Том и легонько коснулся самым кончиком языка ее клитора. — Она останется здесь до тех пор, пока я не скажу ей уйти. — Я так не могу, — пробормотала Грейнджер, отчаянно краснея. Желание сдвинуть ноги практически стучало в висках, а тяжелый взгляд Нагайны причинял почти физическую боль. Мерлин, это все было уже слишком. Ушло далеко за грань допустимого. — Я сказал тебе расслабиться, — процедил Реддл и, облизав два пальца, принялся водить ими у входа во влагалище. — Прямо сейчас. Это все ради Ордена. Все ради Ордена. Она должна это сделать, чтобы спасти их жизни. Должна подобраться так близко, как только сможет. Так близко, чтобы была возможность нанести удар. Разрушить. Уничтожить. Убить. Шумно выдохнув, Грейнджер покорно откинулась назад и постаралась максимально абстрагироваться от сцены, сосредоточив внимание на становившихся все более настойчивыми ласках мужа. Вот Том медленно вошел в нее пальцами, начав совершать мучительно неторопливые поступательные движения, вызывая приятную тяжесть внизу живота. Вот он подключил к этим ласкам язык и принялся мягко обводить им клитор, вырывая тонкий всхлип из ее груди. Почти неслышный. Утонувший в лавине ненависти к самой себе. Вот он второй рукой грубо сжал ее ягодицы, напоминая, что все это делалось исключительно ради его удовольствия. Что она лишь средство для достижения цели. Что он просто хотел ею обладать. Как безвольной куклой, что вынуждена безоговорочно подчиняться своему хозяину и улыбаться, когда тот выкручивал ей руки в попытке проверить гибкость. Что она лишь способ утоления желания его крови. Личная грязная фантазия Тома Реддла. И больше ничего. — Смотри на нее, — донесся до Гермионы сквозь пелену почти болезненного удовольствия голос мужа. — Не смей закрывать глаза. Она резко распахнула веки, изо всех сил закусывая губы, и громко застонала, когда Том ускорил движение пальцев в ней. Грейнджер крепко вцепилась ладонями в обивку кресла, чувствуя, как катится куда-то на самый край сознания, и задержала дыхание, заметив, что кожа сидящей на сцене Нагайны начала вновь покрываться змеиной чешуей. Время любимицы Темного Лорда, судя по всему, истекло, и сейчас она вновь возвращалась к своей ставшей уже истинной сути — к животному обличью, в котором проводила большую часть времени, свернувшись в ногах своего хозяина тяжелыми клубками. — Тебе нравится? — Том опустил руку на подбородок жены и резко дернул на себя. — Отвечай мне. — Да, — Гермиона отчаянно прорывалась сквозь предательски сдавшееся на милость Реддла тело, но потерпела неудачу. Она двигала бедрами навстречу толчкам его пальцев. Стонала, когда он, продолжая смотреть ей прямо в глаза, втянул в рот клитор и принялся интенсивно его сосать, создавая некое подобие вакуума. Сходила с ума от безумно грязного понимания, что Нагайна точно видела, как ее хозяин стоял на коленях перед грязнокровкой. Что он удовлетворял ее своим языком. Пачкался в ее недостойности. И это уже через секунду отбросило Грейнджер на край соседней вселенной. Не выдержав, она бурно кончила, вцепившись пальцами в волосы Тома, и медленно, чтобы продлить наполняющее тело удовольствие, потерлась промежностью о его рот, чувствуя прикосновения языка мужа ко все еще пульсирующему клитору. Это было почти больно, но она ощущала необходимость продолжать. Чтобы очнуться. Вернуться с той грани сознания, куда отправлялась каждый раз в момент близости с Реддлом. Они еще ни разу не занимались полноценным сексом, следуя обещанию Тома, что Гермиона сама должна попросить его об этом. И порой ей казалось, что он поставил это своей целью, потому как регулярно демонстрировал свои умения, доводя до оргазма пальцами или ртом. — Вы обе так дороги мне, — Реддл выпрямился, пододвигаясь ближе к жене, и дернул ее на себя за вырез платья. — Ты и она. Такие прекрасные, поистине удивительные создания. Гермиона на секунду посмотрела на сцену, где вместо девушки уже лежала огромная змея, и вновь перевела взгляд на мужа. Он мягко мазнул губами по ее щеке, а затем провел языком по уголку рта, втягивая в поцелуй, и Грейнджер послушно подалась навстречу. На слизистой тут же расцвел привычный после таких ласк соленый привкус собственной смазки, но Гермиона уже не обращала на это никакого внимания. Ведь теперь ей было наконец дозволено закрыть глаза. Закрыть глаза и утонуть в пучине чувства вины за то, что разрешила этому случиться. Что шагнула во тьму еще дальше, протягивая ладонь к почти ускользнувшей полоске света в самом конце тоннеля.