Битва молодой госпожи Шэнь

– Этот Фань Сянь, что вы о нем думаете? Она не знает человека, с которым брат разговаривает сейчас в своей приемной, но этого и не нужно – наверняка он похож одновременно на тысячу других людей в родной стране и во всех соседних. Удобно для него. Удобно для брата. Неудобно ей – ноги совсем затекли, да еще колючки боярышника с неудобно торчащей ветки впились повыше локтя. Но молодому господину Янь… по-настоящему Янь Бинъюнь – гораздо хуже, и она не шевелится. – Почему ты молчишь? – торопит собеседника старший брат. – На первый взгляд, – послушно начинает тот, – он слишком молод, вырос в захолустье, его не учили в детстве так, как учат детей в Управлении Чэнь Пинпина. Есть основания полагать, что его назначение – результат кумовства. Или же никто на той стороне по-настоящему не хочет успеха посольства. Но… А вот голос стоило бы запомнить – сочный, но не слишком низкий, должно быть собеседник брата молодой, - и среднего роста, невысокий. – Продолжай, – благожелательно произносит брат. – Он – признанный сын госпожи Е, а от нее, как докладывают, можно было ожидать… странного. Источник призывает к осторожности. – Гений он или нет, – задумчиво подытоживает брат, – он ничего не получит, пока мы не разрешим. Он слегка зевает: – И все же, такой хороший материал придется вернуть. Жаль. – Но никто ведь не говорит, что вернуть его нужно непременно в состоянии пригодном для Управления. – Оно и правда, – брат слегка хмыкает, – Вряд ли из него получится второй Чэнь Пинпин. Хороший исполнитель – не больше. Молодая госпожа Шэнь зажимает себе рот ладонью, чтобы не издать никакого звука, почти уверенная, что ее все же вырвет прямо здесь – под окном приемной, и тогда все станет еще хуже, хотя куда уж хуже. Обходится, слава богам. *** Стежки ложатся на ткань, руки движутся сами – отдельно от мыслей. Брат очень умный и все, что он делает, он делает только ради блага Северной Ци, и она была бы даже глупее, чем все считают, если бы не понимала – что есть Великая Ци, которую каждый из них обязан защищать. Но ведь переговоры оказались успешными. За молодого господина Янь и так выторговали больше, чем могли рассчитывать. Говорят, Чэнь Пинпин страшен для чужих и своих, но каким бы страшным он ни был, он все равно вынужден полагаться на других, потому что он – как та крыса, которой перебило хребет хитроумной машинкой, установленной в кладовой, и которую слуга ради смеха выпустил в саду. При воспоминании о том, как та ползла по дорожке, бессмысленно гребя передними лапами, пока садовник не прекратил это издевательство, в горле снова собирается спазм – предвестник тошноты. Не хватало еще испортить вышивку, а то кто-нибудь заподозрит что-нибудь… неподобающее, хотя молодой господин Янь ее ни разу не тронул в неподобающем смысле. И даже если он не будет с нею… А он никогда не будет – это раньше она могла убеждать себя, что торговцу все равно где жить, чем торговать и где хранить капиталы, могла мечтать, что он останется в Северной Ци и женится на ней. Теперь это невозможно, хотя брат и разрешил ей навещать его и даже намекал один или два раза, что все еще можно было бы изменить, согласись молодой господин Янь на некоторые условия… Но если даже нет – сделать с ним что-то… нехорошее теперь, когда соглашение уже достигнуто, и он может вернуться домой, – слишком подло, а ее брат не должен быть подлым. А ей нужно всего лишь, чтобы молодой господин Янь вернулся домой. “Пока старший брат не запретит мне с ним встречаться, его не искалечат”, – отстраненно думает она, невольно ойкает, уколов палец, и вытирает кровь о край рукава, хоть брат и говорит, что к одежде нужно относиться бережно. Но она – не мужчина. Не может выйти одна, нанять кого-то, ворваться туда и вызволить молодого господина Янь силой. Ей нужна помощь. Ей нужны союзники. *** Брат уехал вчера. Сегодня молодая госпожа Шэнь идет к управляющему. Она очень хочет встретить старшего брата. То есть, ей хочется… конечно же хочется хотя бы одним глазком посмотреть, как делегация въедет в город, и как ее встретят горожане столицы. Она позволяет себе слегка смущенно хихикнуть, прикрываясь веером. Да, конечно же, молодая госпожа Шэнь понимает, что не может стоять внизу, в толпе, это недостойно, но, может быть, там есть лавка… ну или гостиница с окнами, выходящими на главную улицу, и управляющий Бэй сможет выкупить комнату так, чтобы никто не помешал? Управляющий господина Шэнь может выкупить здесь все. Ну или все то, на что не положила глаз вдовствующая императрица. В назначенный день она стоит у окна рядом с двумя дюжими молодцами – из охраны брата, и вдовой тетушкой Инь – для приличия. На улицах внизу продают гнилую зелень – пучок за самую мелкую медную монетку: вряд ли поэтому она сможет увидеть самого главу миссии. Но юная госпожа Шэнь не жалуется на плохую память и готовится запоминать в лицо возниц, солдат, факельщиков – тех, кто частенько оказывается в должности выше, чем кажется. Человек, которого повозка несет почти вровень с ее окном – она легко могла бы бросить в него нож или цветок – богатый наряд, узорный шелк, выкрашенный драгоценными чернилами отмельных раковин, изысканная заколка в стиле древнего Храма, – превосходный мечник. Он… Юная госпожа Шэнь прикрывает веки, убеждаясь, что запомнила его в точности, и не упустит, даже если ему вздумается сменить прическу и одежду. Он и есть Фань Сянь? Может быть, хотя начальникам миссии обычно не свойственно злить толпу на глазах у всех. *** Стихи превосходны, но ничего не говорят о человеке, написавшем их. Брат не учил ее разбираться в людях; брат и вовсе раз проговорился, что хотел бы устроить ей брак с человеком, далеким от служения Двору. Но стихи таковы, словно их автор представляет себя каждый раз новым, другим человеком; и ей видится то юный чиновник, то седой мудрец, то вознесенный выше многих, то изгнанник. Она берет книгу с собой. – Я знаю, вы писали стихи… раньше, – говорит она, положив руку на подлокотник грубо сработанного кресла, не решаясь коснуться руки. – Говорят, сейчас в Южной Цин появился удивительный талант, его даже назвали уже богом поэзии. Его зовут Фань Сянь. Такие разные стихи… Вот, послушайте. Молодой господин Янь никак не выдает услышанного. Лицо бледное, потускневшее, веки все так же опущены. “Говорят, он возглавит посольскую миссию сюда, к нам”, – хочется сказать – но она не решается. Брат распорядился так, что двух толкований быть не может: первая же фраза, первый же с ее стороны намек на то, что происходит именно сейчас – перемирие, обмен, посольскую миссию – и встречам конец. Юная госпожа Шэнь не может рисковать, особенно сейчас, когда… …когда собирается предать брата. Ее вновь мутит от этой мысли. Она и не предает. Просто молодой господин Янь должен вернуться домой так, как об этом уже договорились. Она должна защитить его, потому что сейчас больше некому. Юная госпожа читает одно стихотворение, другое и, поднимая голову от страницы, видит – его лицо стало как будто еще спокойнее, уголки губ расслабленно опущены, он спит – не изменив положения тела и почти не меняя выражения лица. – Вы правы, это действительно прекрасный образ, – говорит она, переворачивает страницу и продолжает читать – до тех пор, пока стражник не стучится деликатно в дверь, давая ей понять, что время истекло. *** Еще несколько дней: императорская аудиенция. Во дворе дома, отведенного посольской миссии – поединки. Еще день. Самое время хотя бы попытаться придумать – как быть, если на нее так и не обратят внимания… но небеса слышат ее молитвы: в один из дней, незаметно отогнув занавесь на окне повозки, она видит на балконе гостиницы его – человека-со-знаменем. Сегодня ей не удалось бы читать стихи, не удалось бы разговаривать сколько-нибудь разумно и правильно. Но она говорит то, чего хочет от нее брат, когда разрешает ей ездить сюда, разрешает привозить молодому господину Янь хорошую еду, разрешает ей делать его пытку еще хуже, давая ему каждый день понять – хорошая еда, покой, сама она рядом – возможны, если только… – Я люблю вас. – Говорит она, робко касаясь его колена под белой тканью. – Если бы вы хоть немного любили меня на самом деле, мы могли бы быть вместе. Жить здесь. Мне не важно, что вы шпион, мне не важно даже, чего именно от вас хочет брат, но… дайте ему это, я умоляю вас. Ведь вас убьют, если вы не согласитесь… Ей совсем не нужно стараться заплакать, чтобы сорвался голос; она не сдерживается. Если у нее будет красный нос и опухнут веки – это будет заметно и уместно. Чем хуже она будет выглядеть, тем лучше для господина Янь. Она едет домой. Пустой короб погромыхивает мисками в углу. Голос у него звучал сегодня хрипло, будто слова царапали ему горло, и в конце он даже слегка закашлялся: она вполне может подумать, что это всего лишь простуда. Он сорвал голос. Ин-Ин ее встретит, как обычно, она сама просила, чтобы ее встречала именно Ин-Ин. В этот раз она может отправить Ин-Ин в аптеку за снадобьями, глупая маленькая девочка. Но… вдруг человек-со-знаменем все-таки не сможет понять? Вдруг он не увидит ни заплаканных глаз, ни заботы? Вдруг решит поэтому, что простудилась она сама? Что-то должно быть еще. Повозка сворачивает на главную улицу и времени на раздумья остается все меньше. Ей нужно решить. Решиться. Юная госпожа Шэнь вынимает из самого нижнего отделения короба веер – из тех, в которых искусно спрятан маленький нож. Она начала возить его с собой с тех пор, как стража перестала проверять еду особенно тщательно, когда она решила: если брат скажет, что это посещение последнее, или она услышит что-нибудь, что даст понять – все пошло прахом, она скажет об этом молодому господину Янь честно – и отдаст нож, и только надеется не обмануться. Но сейчас она поднимает халаты – один за другим – и развязывает шнурок нижних штанов. Ей негде было испачкаться там, во время посещения – чтобы не оскорбить ее видом крови, молодого господина Янь переодевают к ее приходу – в белое, точно покойника. От этого сравнения глазам снова становится горячо, она смаргивает, не стирая слезы, и, стиснув зубы, ударяет ножом по внутренней стороне бедра вскользь, а потом смакивает кровь изнанкой и краем верхнего рукава. И если он там; если человек-со-знаменем ждет ее возвращения на балконе, она развернет рукав как бы невзначай, и, может быть, этого окажется достаточно. И это все – единственное знамя, которое она может себе позволить.