Четвёртые дни

По бледному горлу Чу Ваньнина ползёт капля пота, и Тасянь-Цзюнь слизывает её, получая в награду новый тихий стон. Он целует ключицы, надавливает языком на ямочку между ними, обводя ногтем большого пальца сосок, и Чу Ваньнин вскидывается, вслепую тянет руку, вздёргивает Тасянь-Цзюня обратно, почти кусает губы, вырывая ещё один поцелуй. Тасянь-Цзюнь издаёт легкий смешок, отстраняясь: — Учитель слишком нетерпелив. Приправленная вожделением сиюминутная ярость плещется в сузившихся глазах: — Либо говори, либо делай. Эта ярость — как наркотик, и Тасянь-Цзюнь не отпускает подарков, что сами идут ему в руки. — Учитель, — тянет он; одна ладонь остаётся на груди, вторая ложится на бедро. — Твои слова как мёд. Твоя мудрость снизошла на недостойного ученика. — Он целует подрагивающий живот, хрупкие тазовые косточки, созданные специально для того, чтобы он вылизывал их, прихватывал зубами тенью укуса, заглатывал и отпускал, сползая ниже, к тонкой чувствительной коже бёдер. — Может быть, есть ещё какое-то древнее наставление, — губами он чувствует бешеный ток крови в бедренной артерии, — которое ты желаешь мне напомнить? Тасянь-Цзюнь не слышит — угадывает в заполошном выдохе Чу Ваньнина своё имя, возвращается наконец к его заднице, проникая двумя пальцами в горячее алеющее от притока крови, скользкое от ароматического масла отверстие; чуть сгибает их на пробу. Чу Ваньнин вскидывает руку, зажимая себе ладонью рот, стонет длинно сквозь прикушенный мизинец, и голос его перламутрово мерцает похотью. Когда стон заканчивается, он вылизывает медленно место укуса, словно не осознавая своих действий — у Тасянь-Цзюня вскипает кровь — и лениво-требовательно прогибается в пояснице, запрокидывая голову назад. — Если не хочешь, — Тасянь-Цзюнь ещё пытается насмешничать, но голос подводит его, — этот достопочтенный, так и быть, поступит так, как ты ему советовал. Сегодня он хочет видеть лицо Чу Ваньнина; хочет видеть бьющуюся жилку на виске и пятна румянца на щеках и шее, раздувающиеся крылья носа, губы, искусанные до цвета тёмного вина, дрожащие полночными бабочками ресницы, покрасневшие уголки глаз, сияющий из-под прикрытых век взгляд, пьяный от желания. Тасянь-Цзюнь вытаскивает пальцы, подхватывая Чу Ваньнина под ягодицы, и прежде, чем тот отреагирует, входит в него, заполняя наполовину; едва родившийся протестующий вскрик сменяется аханьем, Чу Ваньнин хватает его — за предплечье, за локоть, куда может дотянуться, его твёрдые тонкие пальцы впиваются так, что это почти больно, — и тянет к себе, как утопающий, что боится захлебнуться, вскидывает выше дрожащие бёдра, и Тасянь-Цзюнь, ухмыльнувшись, толкается глубже. Замирает — как и Чу Ваньнин — потому что ощущение знакомой бархатной тесноты вокруг его члена, горячей, глубокой, принимающей, бьёт так, что вызывает головокружение. Тасянь-Цзюнь слышит, как тяжело и быстро стучит в висках кровь, шевелится, и Чу Ваньнин снова сжимает его запястье. — Стой, — почти без голоса выдыхает он. — Стой. Тасянь-Цзюнь хмурится — уважаемый Учитель Чу так непоследователен, стоит ли его слушать — но Чу Ваньнин отпускает его, поднимает руки вверх, тянется к изголовью кровати, и тело его, изогнувшееся, податливое, гибкое, пускает Тасянь-Цзюня ещё глубже. Они стонут оба, коротко и низко, Тасянь-Цзюнь срывается на рычание, Чу Ваньнин цепляется пальцами за подушку, зажмурившись, и вертикальную морщинку между бровей хочется вылизать языком; длинно выдохнув, он терзает подушку снова, а потом, неуловимо улыбнувшись, достаёт из-под неё что-то, сжав в кулаке. — Я хочу, чтобы ты сделал это, — хрипло произносит он, раскрывая ладонь, и Тасянь-Цзюнь видит гвоздик с маленькой гранатовой каплей на конце. В его горле что-то дрожит, грудь печёт, и он проглатывает звук, несомненно недостойный того, чтобы сорваться с губ наступающего на бессмертных императора. — Этот достопочтенный, — начинает Тасянь-Цзюнь, голос пропадает, и он пробует снова: — Этот достопочтенный больше не хочет причинить тебе боль. Чу Ваньнин качает головой; смотрит на него — так отцветающие лепестки яблони касаются кожи — и глаза его влажные от слёз. — Я хочу носить на себе твоё прикосновение, — говорит Чу Ваньнин. — На те три дня, что ты не можешь меня касаться. Тасянь-Цзюнь падает на него, утыкаясь носом в шею, выдыхает долго, неровно, хрипло, и Ваньнин ласково поднимает его голову, держа в своих ладонях, целует губы, щёки, ресницы; лицо Тасянь-Цзюня мокрое от пота, но Чу Ваньнин всё равно вылизывает его, как глупого щенка. — Мо Жань, — зовёт Чу Ваньнин, и Тасянь-Цзюнь возвращает ему поцелуй. — Я сделаю это, — говорит он. * Этот достопочтенный много лет был одинок.