Господин Разрушитель

Мы не афишировали это событие до последнего, боясь, что всё сорвётся. Но журналист уже знал адрес. Охренеть! Этой ночью я заснул только под утро, бесконечно вздрагивая, и всё раздумывая над тем, как ему это удалось. Возможно, в узком кругу место огласили организаторы, чтобы собрать небольшую аудиторию статистов в зале для интервью. Но как в эту сотню попал именно аноним? На него что, работала гадалка? Ищейка? Или у него в каждой студии Москвы и Питера орудовали сплетнесборники? Это, конечно, что-то из разряда фантастики, но ночью даже такая туфта казалась устрашающей. Я ворочался на новом жёстком матрасе и вглядывался в стены — в раз за разом прерывающейся полудрёме мерещилось, что в них скрыты камеры и подслушивающие устройства. С той ночи во мне поселился звериный страх. Я перешёл на пятьдесят мг никотина и режим борьбы за выживание. Тщательно следил за тем, что и как говорю при общении с абсолютно каждым, с кем приходилось иметь дело — с парнями, с Андрюхой, хоть я и считал его другом. С организаторами тоже — на их счёт пришёл к выводу, что сдавать звёзд за деньги прямо в лапища журналисту выглядело, как ни*уевый бизнес. Другого объяснения просто не было… А чтобы блюсти свои тайны, по любезной рекомендации анонима, я прекратил пить. Спиртное имело свойство расслаблять язык и выуживать вместе со рвотой все неприглядные секреты. На самом деле, мне и без рюмки хотелось обсудить происходящее с Андреем. Но посвящать его в свои сексуальные предпочтения и то, как с ними обошлась Никольская, было бы непредусмотрительно. С девчонкой я предпочитал не пересекаться и косым взглядом. Видел её и тут же разворачивался в противоположном направлении. Нет, мне не было стыдно. Только невыразимо жаль, что я так и не нашёл управу на потерявшую страх певичку! «Я не продажник, я — возмездие для таких, как ты», «В сливах за деньги нет никакого удовольствия». Похоже, журналюга возомнил себя благодетелем. Этот идейный хер поделил артистов на хороших и плохих, изживая последних из шоу-бизнеса. Из того, что я узнал: Мармэри попалась на фанере, когда рассказывала об этом подружке по телефону, а солист «Инферно», негодник, изменил невесте прямо перед свадьбой — это вполне объясняло озлобленность анонима. У блюстителя морали в блоге прослеживалась закономерность. Своих жертв он считал подонками, и я, какого-то хрена, оказался в их числе… Я сначала предположил, что выбесил его своей инициативой сдать Никольскую. Знал бы он, как девка этого заслуживала! Достаточно ли было гадко предложить снимки, чтобы заслужить его внимание? Но потом вспомнил, что журналист уже пытался слегка опорочить славу Death Breath в своём блоге, когда случился конфликт с Юдиным. Правда, вышло у него плоско и скучно, потому что он много ссылался на другие источники. Не знал, как подобраться ближе и пользовался тем, что было легко достать. А значит, аноним метил от меня избавиться ещё до того, как я подбросил ему очередной бездарный повод. Так чем же я его спровоцировал? У меня накопилось столько публичных конфликтов, скандалов и интервью, где я открыто выражал неприязнь к другим музыкантам, политикам и медийным личностям, что перечислять их, выбирая что-то одно, не представлялось возможным. У меня просто сжалась задница… Доигрался? На интервью должен был идти я и, не хотелось в это верить, Киса. Андрюху брать я не планировал, чтобы обезопасить нас от разговоров на личные темы в публичных местах. Грише и Дрону светиться до выступлений было ни к чему, а Муратову оставалось следовать образу своего предшественника, помалкивая в коттедже. Прежде мне казалось это надёжным планом, но из-за угроз журналиста, я начал проверять на своих нервах, чем может грозить вскрывшийся обман… С подменой Ванечки элементарно просто — от Death Breath отвернутся все. Без Юдина «уже не то», «скатились», «как ты мог нам лгать», «такие рифы уже никто не напишет, расходимся». А то, что даже коллектив автоматически нахваливал любую идею Муратова? Я уже сам не понимал, он реально хорош, или на него работала репутация Вани. Если вскроется ещё и липовый паспорт — тогда не придётся бронировать отели. Одно надёжное место проживания на пару лет мне обеспечено. А по соседству посадят Муратова, и рано или поздно я просто е*нусь башкой об стену в такой компании! Другое дело, если журналист доберётся до моей личной жизни. То, что я считал надежно затонувшим и похороненным на дне душонки Титаником, оказалось айсбергом. Его часть, покоившаяся семь лет под толщей успешного образа Господина, уже покрылась вонючим, чёрным слоем ила и со скрежетом тянула глыбу перевернуться кверху брюхом. Чтобы все увидели, какой я был и, похоже, оставался, жалкий внутри. Это всё из-за Никольской! Я спал со многими, но прежде никто не предпринимал попыток распробовать мои губы. Ни фанатки, ни проститутки — потому что я искренне просил их об этом. Ну, и слегка припугивал проблемами в случае неповиновения… А Еве были чужды и предупреждения, и угрозы, и настоятельные просьбы. Жестокая, чокнутая девчонка. Надеюсь, аноним вычислит в ней стерву и одумается. А пока мне казалось, что журналист и заодно весь грёбаный мир были на её стороне. И, в очередной раз обдумав всю эту навалившуюся херь. Доведя себя до терзающей рёбра тревоги, я лежал в постели и старался хоть немного поспать. Ноздри мёрзли от шумно вдыхаемого воздуха, а ноги горели под противно нагревшимся одеялом. Я зло стряхнул его на пол стопами и перекрутился, подминая под себя подушку. Третью ночь без сна — совсем плохо. Веки стали болезненно тяжелыми, но стоило их прикрыть, как в голову лезли гадости. Ева. Она хватает меня за шею и с истерическим надрывом приникает своими дурацкими губами к моему раскрывшемуся от неожиданности рту. Для неё это забава. Девчонка улыбается сквозь поцелуй и тут же лезет глубже, уличив меня в беспомощности. Хотя и простого прикосновения к лицу было достаточно, чтобы его парализовало, но ей безжалостно хочется знать. Что же будет, если зайди дальше? От возмущения я багровею — точно это знаю, хоть и не могу увидеть. Мой нос утыкается в её щёку, а язык заплетается в вихре насильных нежностей. Почти как лепестки сакуры на её спине, изображённые в воронке урагана. Девчонка с жаром выдыхает, сильнее впиваясь ногтями в голову, ухо, и начинает сладко посасывать мой язык, как конфету на палочке. У меня ноют скулы и грузно опускаются веки прежде, чем я взбираюсь ладонью к её крутящейся голове. Пытаюсь вдохнуть немного воздуха и сжимаю пальцы на шёлковых выскальзывающих волосах. Грубо оттаскиваю девку и с досадой понимаю, что ей известно, насколько это было хорошо. Потому что я всё ещё находился внутри и только теперь торопился выйти. Этот ужасный сон повторялся со мной с воскресенья, как «ночь Сурка», пока я не подпрыгнул с кровати в ледяном поту в полдвенадцатого. Я не помнил, чтобы когда-нибудь просыпал даже после пьянки и, тем более, оставался в постели позже десяти часов утра. А тут — разбитость, потеря аппетита и головная боль, как после самого настоящего похмелья. Что могло быть отвратительнее, чем вместо отдыха, которого и так не хватало, снова наблюдать, как Никольская нарушает мои личные границы? Только видеть её вживую... Дверь задрожала от оглушительного стука. — Эй, Господин! Ты там сдох? Я вздрогнул. Ко лбу прилипли волосы. Приподнявшись на руках, я постарался беззвучно вдохнуть после удушающего кошмара. В спальню ломился Андрюха. — Прикинь, если сдох? Висит там, болтается. А мы всё утро играем в фифу и ждём, когда спустится, — за дверью раздался сдавленный Муратовский смех. Не дождёшься, козлиная бородка! — Э-э-э-э-эй! Лёнчик! Ты помнишь? У вас с Евой сегодня интервью! — от этого напоминания я весь съежился и оскалился, ища взглядом часы. В дверь снова угодил грохочущий стук. — Просыпайся, малыш! Иначе отправлю вместо тебя Ванюшу!