Господин Разрушитель

Страшась остановить взгляд на белках, покрывшихся сетью сосудов, я уткнулся в каменную плитку под ногами. На уличном холоде дрожащее дыхание, вырывающееся с паром на балкон, спрятать от внимания Муратова оказалось невозможно. У него появилась совсем другая жизнь. Лёха стал известен, обзавёлся деньгами и фанатской любовью. Позади у него тур с крутейшей группой, славу которой, в том числе, сделала фамилия Вани… то есть его новая фамилия, а впереди — сольная карьера. Друг — известнейший продюсер Савицкий Лёня, помог с жильём в Москве, пишет ему альбом. Лёша играет на лучших гитарах, как дорогой коньяк, выдержанных временем и двумя турами по всей России. Лёша мог бы пить и пресловутый хеннесси на завтрак, если только захотел. А сам он хотел лишь одного. И я, к сожалению, не догадывался… Я с омерзением перед собственной развитой фантазией знал, что это было. — Мне надо тебе кое-что рассказать. Невольно возник в памяти наш с ним разговор в Екатеринбурге: «Я постараюсь стать для тебя лучшим другом». У тебя получилось, парень. Только из меня друг вышел отвратительный. — Мы с Виолеттой действительно жили вместе, — когда я хрипло начал, Лёха сморщился, явно с трудом справляясь с этой повторяющейся, как и почти год назад, новостью. Сидеть на улице стало совсем холодно, но нужно было поговорить наедине. — Не как пара. Просто… Вилка меня пожалела и пустила пожить. Лёша поднял на меня безжизненный взгляд, не соображая, что это меняет. Держись, Муратов. Сейчас будет идиотская предыстория… Я постараюсь быстро. — Я тогда из дома ушёл. Без денег. В сумке — зубная щётка и пара трусов. Где-то неделю ночевал у Вани, но его мамка быстро сдала меня моей. Нужно было срочно устраиваться на работу и искать съёмное жильё… — омерзительные воспоминания. У меня по спине прошёлся холод, совсем не уличный. — И я даже на кафедре спрашивал, есть ли какие-то вакансии. Столкнулся впервые с Вилкой. Мы с ней почти ровесники, я и понял-то не сразу, что она преподша. Она только начинала обучать студентов, была такая простодушная, зелёная, хоть и притворялась строгой. Спросила, что случилось, и предложила пожить у неё. Я соврал, лишь бы не вдаваться в подробности, а она меня поддержала. Сказала, что ей тоже поначалу было трудно в новом городе, родителей расстраивать не хотела. Ну вот… Пару месяцев я у неё жил, пока копил на залог. Она просто меня пожалела. Муратов равнодушно следил за моим замёрзшим, едва шевелящимся ртом и смирно выслушивал. — Оказалось, Вилка и зачёт у меня должна была принимать. Как только пятёрку поставила, я её номер заблокировал, — возвращаясь в события прошлого, я прикусил губу, тревожно сдирая с неё зубами слой кожи. Ну, скажи уже хоть что-нибудь! — Значит… ты ей воспользовался? — уныло произнёс Лёша. — Ты про секс? Нет! Мы не спали никогда, — смотреть на замученное лицо Муратова, озвучивая правду после стольких месяцев его неведения, было нелегко. — Я тогда только с девушкой расстался… ни о ком думать не мог. О чём речь? Я не целовал ни одну девку с того момента! Пока не появилась Никольская. Муратов явно не осознавал последние мои слова, зомбировано наблюдая за чужими окнами в доме напротив. — Слышишь, Лёх? — я был убеждён, что от этого ему станет резко легче. Но, похоже, нет. Он продолжал игнорировать мои неумелые признания, которые я выуживал из себя через силу. — У нас ничего с Виолеттой не было. Я… я пожил у неё и свалил, как только появилась возможность. Эй, очнись! Пожалуйста… Он громко сглотнул. На балконе засвистел ветер. — Чтобы вспоминать человека годами, необязательно иметь физическую близость, — раздался, наконец, отрешённый бас. Ого! Я настолько засрал ему впечатления о Вете, что он был не в состоянии уразуметь! — Да зачем ей обо мне вспоминать?! — несдержанно наехал я на вздрогнувшего Муратова. Но тут же понял… Дело было не просто в прошлых отношениях. Я так всё перевернул, что Лёха верил: Виолетта искала в нём меня. Какая же херня! — Может, я ей и нравился тогда! Сочувствовала мне Вилка! Как не сочувствовать человеку, которого вытаскиваешь из дерьма? Но мне дела до неё не было! Я грезил жильё найти, поднакопить и съебаться в Москву! Ты вообще знаешь, почему я её заблокировал? Она мне такие гневные сообщения писала! Думаю, ты столько слов матерных не знаешь… Не стала бы Вилка жалеть о таком говнюке, как я! Не было у нас с ней никаких пирожков! — выпалил я, чувствуя, как изнутри горю от жара, а снаружи — от обжигающего мороза. — Дурацких прозвищ — тоже! Никогда не звала она меня «Башкой»! А Вилкой её стали обзывать, когда ещё она в лабораториях в главном старые розетки перебрала вместо техника! Неужели ты не знаешь? Спроси кого угодно из универа!.. Что там ещё я тебе наплёл? Его привычно тусклый взгляд плавно переменился. Выражение раскрасневшегося вечно застывшего лица принялось смягчаться прямо на глазах. И вот. Муратов вдруг стал похож на того, кто только-только спустился с трапа самолёта год назад, чтобы отправиться в тур с не распавшимися Death Breath. Что-то едва уловимое в его застывших зрачках выдавало в Лёше невыразимое отрезвление. — Есенина я со школы ненавижу! Не стал бы я читать Вилке стихи! Чужие?! — надеюсь, он меня извинит за ненарочный стёб. — Всё это я подглядел в вашей переписке! Да, и на столе том, в актовом, мы не трахались на прощание, клянусь! И… и звонили мне из деканата! Помнишь, я показал тебе журнал звонков? В тот день мне звонил декан сразу следом после неё. Я бы даже не запомнил этот момент, прошёл почти год… Но я всего лишь использовал это в кон против тебя, чтобы сделать больнее… С Виолеттой мы друг другу чужие люди! А ты… ты мне стал… другом. Я больше не могу смотреть, как ты убиваешься, Лёх! Я забрасывал его аргументами и рассчитывал, что с каждой фразой Муратову будет всё легче воспрять из апатии, в которую я его привёл. Но в одно мгновение стало заметно, как распалившаяся в его глазах надежда сменилась новым витком разочарования. — Зачем? Зачем ты соврал? — еле выговорил он. — Я не стал бы соваться, если ты не водился с Никольской! Но я бы… никогда и не решился встречаться с Евой, если не довелось увидеть, как я её теряю. Мне было стыдно перед Лёшей. Но ничего не изменить… И даже если была такая возможность каждый грёбаный день моего затянувшегося молчания — я уже всё оставил как есть. До последнего. Мы завершили тур, у меня появилась девушка, хороший друг и новые проекты. Всё в норме, дело оставалось за малым. — Лёш… у меня ведь есть номер Виолетты, хочешь, ты позвонишь ей? Или… или я могу купить тебе билеты, чтобы ты смотался домой. Вы поговорите, всё должно наладиться… Всё будет хорошо. — «Смотался»?! — вскочил он на ноги, пыша злобой. Над двором раздалось гулкое эхо. — «Смотался»? — уже тише повторил Муратов. Я говорил что-то не то? Он грузно рухнул обратно на табуретку, словно мешок переломанных костей, облокотился о каменную стену и с дрожью выдохнул изо рта клубень пара. В моей груди почему-то начало печь с новой силой. — Ну… да. Нам нужно записать тебе альбом. Пугая своей заторможенностью, Муратов обернулся и еле глянул на меня из-под век. — Считаешь, можно исчезнуть на год, а потом по-быстрому смотаться? Может… может, у неё уже муж появился? Или забеременела она? Я же ничего о ней не знаю! Лёха с таким раздирающим душу отчаянием уставился на перила балкона, явно представляя себе всё озвученное, что мне стало неловко до щекотливого давящего беспокойства в грудной клетке. Я попытался выдохнуть. Руки окоченели до онемения, а зрачки Муратова забегали по дворовым унылым пейзажам. — Я вычеркнул Виолетту из своей жизни… — надломлено продолжил он. — Также, как это сделал ты. Охренеть! Действительно, охренеть… Лёня Савицкий превратился в образ, которому не то что не хотелось подражать… сравнение со мной звучало как отборное оскорбление! Лёха расколдовано рассмотрел свои ладони, будто чужие. А я стыдливо спрятал лицо за непослушными от мороза руками. В теле обосновалась болезненная ломота. — Боже… кем я стал? — раздалось презренно на балконе. — Я чуть не отказался от своего настоящего имени! От семьи, от Виолетты… Как?.. Как я сумел тебе поверить? Он, словно обманутый малый ребёнок, хотел знать, как Господин провернул это с ним. А я чувствовал себя настоящим ничтожеством. В тот момент Муратов справедливо мог обматерить меня или врезать по морде. Я бы понял. Я бы всё понял и даже подставил голову… Но он, скрипнув дверью, ушёл в тёплую квартиру, бросив меня одного. Просто объявил мне бойкот. Справедливо… Его непревзойдённое хладнокровие стерпеть оказалось больнее любых эмоций. А уже вечером, когда мы должны были собраться у нас в квартире за ужином, он не пришёл. Я долго стоял под дверью на лестничной клетке его апартаментов, а собираясь уходить, вдруг встретил Муратова в дверях с собранной сумкой. Он рассчитывал уехать, я так понял, с концами и не попрощавшись.