Господин Разрушитель

Измученный хроническим недостатком сна, дурными размышлениями я плохо помнил оставшийся путь до Рязани. Суматоху в гримерке, поспешный выход. И даже первый блок — он пролетел будто без моего участия. Тело и рот жили своей жизнью, не предавая репутацию Господина. Только страх из-за того, что всё это чуть не сорвалось благодаря единственному решению какого-то жалкого Муратова, сделал из меня законченного зомби. Но вот я очнулся. Очнулся от грохочущих в ушах песен, уже следя за манипуляциями Никольской над вздрогнувшим Ванечкой. Его кудри взметнулись, когда он одёрнулся, искоса, из-под ресниц заглядывая себе за плечо. Я не мог не смотреть. Девчонка вплотную прижалась к Муратову со спины и, её цепкие пальцы запредельно неприлично спустились к мужскому паху. У меня вскружилась голова. Это было ненадолго, но так, что Лёша успел заметно напрячься, замерев в руках девчонки. Ева тут же дразняще взобралась вверх по его животу и протянула ладонь из-за корпуса гитары к струнам. Зал возликовал, погрузив нас в шквал визгов. Им было насрать, чему радоваться. А меня обдало приливом тянущей, осязаемой беспомощности. Пульс превратился в болезненную дробь, колотящую тело, как из дробовика, но глаза продолжали видеть яснее ясного. Если бы передо мной сейчас оказались родители — я отплатил бы им разговором. Если журналист — добровольно подбросил бы ему пару идей, чтобы откупиться. Сам сатана — и ему бы предложил обмен. Хоть на успех. Только не испытывать этой муки вновь… Зачем? Зачем Ева это делала? Лезла к Юдину сама. Унижала себя после публичного «поцелуя» с Господином. Меня — на глазах стольких людей, вынуждала чувствовать себя лишним?! Чтобы спровоцировать? Так я уже позволил ей остаться! Что ещё я мог дать девчонке? У меня за душой больше ничего не оставалось, правда! Я спрятал микрофон за спину и с дрожью выдохнул, разглядывая восторженные фанатские лица. Над залом разлетелось рваное, грязное интро нашего сингла, лишённое баса и барабанной партии, которое Муратов и Никольская сыграли на одной гитаре в две руки. Ах вот, чем они занимались наедине в коттедже… — Для вас старалась Мисс Кисс, — с издёвкой зарычал я в микрофон и зашагал к противоположному концу сцены за водой. — Не судите строго, зато она немного умеет петь. Публика рассмеялась, но как бы я ни сверкал плутовской улыбкой, мне было мерзко. Борясь с головокружением, я нагнулся к палетке с бутылками. Микрофон в руках мешал разорвать плёнку. Я засунул его за пояс брюк, морщась от оглушительного женского писка, и извлёк пару бутылок, чтобы отдать залу. Мне нельзя было стоять без дела и смотреть на этих двоих. Я был готов свихнуться. Лёше стало нечего терять. Поэтому он и позволял Еве всё, что ей вздумается. А я никак не понимал, что же Мисс Кисс нашла в чопорной кудрявой голове? Муратов рычал на каждого встречного с тех пор, как прибился обратно к автобусу — прямо как я. От прежнего миролюбивого Лёши не осталось даже интонации. Неужели и правда он вызывал в ней желание общаться, прикасаться? У них происходило что-то более… Яркое, чем те поцелуи, что случились между нами с Евой? Раскрасневшиеся фанаты жадно выдирали из рук бутылки, возвращая меня к жизни. Я достал ещё одну, полив себе на горячую отяжелевшую голову и торс. Встрепенулся, как пёс, выскочивший из водоёма. Капли заблестели в глубоком синем свете софитов, стекая по груди, покрывшейся мурашками, и прессу. Вода встречала преграду в виде жёсткого ремня на рваных джинсах. Судя по децибелам, перекрывшим бурчание Андрюхиного баса, я справился с привлечением внимания в одиночку. Без грязных приёмов, которых не гнушалась девчонка. Да, она умудрялась делать рейтинги. Пока мы опаздывали на концерт, рязанцы скупили все оставшиеся билеты, устроив нам sold out. Повезло, что Ева запрыгнула в автобус без моего ведома. Но сегодня в её объятия вместо Господина угодил Юдин. Не знаю, как Лёша, но Ваня ненавидел оказываться в центре внимания. Я бы, как продюсер, попросил Никольскую продолжать, чтобы грести деньги лопатой в каждом городе, только… Чувствовал, что всё это не понарошку. Не мог принять, что девчонка искренне интересовалась Муратовым. Я был вполне способен снова что-нибудь придумать и испортить, только тогда уже плакать будет не дурацкая Вилка Сергеевна… А Ева. — Следующая песня «ОБ-РАТ-НООО», — заорал я, пристально наблюдая, как она нехотя отлепляется от гитариста. Придётся немного поработать, так ведь рвалась. Лёша подыгрывал ей, что-то говорил через плечо, о чём мне не было дано знать. Только ли из-за публики? Я настолько дрожал от злобы, с приоткрывшимся пересохшим ртом наблюдая прямо посреди сцены, как Ева его покидает… По её спине струились русые локоны, бледная упругая грудь в глубоком вырезе подпрыгивала в такт шагам, а лукавый взгляд, вдруг остановившийся прямо на моём влажном торсе, вспыхнул. От возбуждения? Я упивался наслаждением от того, что она смотрела, мягко улыбаясь одними уголками губ. Смотрела пристально и жадно, как когда мы с ней забылись на одну ночь. Сквозь отяжелевшие из-за ослепительного света веки я осознал, что скучал по тому состоянию... Изнутри всего пробрало жалобной, физической мольбой сию минуту же прикоснуться хотя бы к её тонким пальцам, что оттягивали меня за волосы в постели. Я чуть окреп в штанах, бросив тревожный взгляд на ожидающих людей внизу сцены. Мне только верилось слабо, что пару минут назад Никольская с невинным выражением лица потрогала Муратова между ног. Он, сбитый с толку, но не менее озлобленный, чем утром, блуждал кругами на своём пяточке сцены. Наверное, тоже не знал, куда спрятать стояк. Швырнул в меня исподтишка презрительный взгляд, а я — в него. И снова подавленно вернулся к Никольской. Мне с ней нужно было пережить целый блок. С того грёбанного дня я перестал отрицать: между нами тремя действительно происходило нечто нездоровое.