RED 2.0

— Тут налево, — Цзюнь У хрипло командует с заднего сидения. Се Лянь краем глаза следит за светофором, проворачивает руль. Салон Lexus GX 460 пахнет дороговизной и немного коньячным перегаром. Tomson Riviera — хороший «спальный район» для человека с шестизначной зарплатой, от цивилизации недалеко, но и не унизительно близко. У охраны Се Лянь не вызывает доверия ни вежливой улыбкой, ни формой боевого подразделения, пропускают лишь когда Цзюнь У лично дает вялую отмашку. — Сам, — пошатываясь, пытается добраться до приемной на своих двоих, отталкивает руку. Се Лянь незаметно возводит очи горе, пока не случается непоправимое, насильно подхватывает под руку. На глухую ярость в пьяной дымке отвечает с ложной мягкостью: — Господин Цзюнь, дальше лестница, — притягивает к себе так, чтобы тот мог идти, опершись о подставленное плечо. Проблемный, так и не выросший ребенок, хромая, злая собака — и не ударить, и добра из себя не выжать. Се Лянь до сих пор не понимает, как оказался в такой ситуации. По окончании рабочего дня Цзюнь У призвал Се Ляня сопровождать себя на некую «встречу». Се Лянь был, пожалуй, худшей кандидатурой на роль телохранителя Цзюнь У — что также должен был понимать последний. Если это покушение, то какое-то очень глупое — размышлял, ведя Лексус и мысленно прорабатывая развилки. Тем сильнее было его удивление, когда они приехали в The Pearl. Цзюнь У слишком умен и слишком в проблемах, чтобы устраивать бардак в премиальном месте. Джаз, красный бархат, портьера, интерьером напоминающая ложу в Teatro Real, сразу две бутыли Lheraud Cuvee 20. Цзюнь У начал вечер пятью стопками натощак. Се Лянь искоса поглядывал на проигнорированного жирного тунца. Раздражение и мрак прорывались сквозь маску благодушия Цзюнь У так, что были видны невооруженным глазом, но не мог же он «устать от всего этого дерьма» настолько, что просто взял, да решил напиться со своим врагом? Мог — понял Се Лянь, когда Цзюнь У предложил ему «это». — Армрестлинг? — Се Лянь повторил бесцветно. — Армрестлинг, — Цзюнь У улыбнулся благодушной я-сверну-тебе-шею-если-продолжишь-играть-идиота улыбкой. — Плох командир, что не проверяет навыков своих подчиненных. Се Ляню нечего на это сказать. С сомнением засев за столик, он берет ладонь Цзюнь У в захват. Се Лянь не успел сменить форму на штатское. Белая, ухоженная начальничья ладонь, сжатая рукой в черной комиссарской перчатке, кажется странно хрупкой. В голове у Се Ляня внезапно отчетливо отпечатывается — есть в этой картинке что-то греховно-неправильное. Искушающее сжать белую ладонь посильнее. Бах — по поверхности столика пролегает трещина. По ощущениям руку выдернули из сустава — Цзюнь У налег всей силой, не досчитавшего до трех Се Ляня свернуло со стула. — Господин Се не посчитал нужным проявить каплю старания? — Вы начали раньше счета, господин Цзюнь, — Се Лянь проверяет руку — не сломалась, деловито отряхивает форму. Мда. Если судить по тому, с какой досадой Цзюнь У разминает ладонь, «командир» проверял не «подчиненного», а себя. И остался глубоко не удовлетворен результатом. Во-первых: ох, небеса. Во-вторых: Цзюнь У еще хрупче, чем предполагал Се Лянь. Понимает, что человек рядом опасен, но вместо того, чтобы отдалиться, проверяет, сможет ли совладать физически, если останется рядом и ситуация выйдет из-под контроля. А ведь с мятного чая прошел всего день. Некоторое время Цзюнь У хранил мрачное молчание, глушил стопки, полностью уйдя в себя. Се Лянь вежливо присутствовал рядом и слушал джазовый оркестр. Странно, но он не чувствовал себя йогом на шипастом ковре. Охранять тихое саморазрушение своего врага оказалось умиротворяющим занятием. — …Айн Рэнд? Хо-хох, нет-нет-нет-нет. Мне польстило ее превознесение, но идеология КНР говорит о благе для народа, а не для узкой группки одаренных. Меня хватило на «Источник», после я посоветовал дядям поднять вопрос о запрете ее «литературы» в ЦК КПК… Се Лянь морщится. Окруженный охраной молодой человек в соседней портьере чересчур зычно глаголит на ахающий цветник, для пущего эффекта почаще упоминая своих дядь из ЦК КПК. Тем временем Цзюнь У — почти прикончил вторую Lheraud Cuvee 20 — мрачнеет еще больше, чем уже. — Молодой господин читал «Великое учение»? — вопрошает внезапно. В соседней портьере тишина. Молодой человек поворачивается через перегородку. — Что? — «Великое учение», — Цзюнь У повторяет с благодушно-ледяным выражением. — Книга, которую наследникам уважаемых семей рекомендуется читать после ознакомления с «Тремя видами любви». — Этот не разговаривает с незнакомцами, — не признав в Цзюнь У кого-то, к кому было бы полезно проявить вежливость, молодой человек огрызается. — Понятно, — Цзюнь У кивает с ложным смирением и рассуждает, — смею предположить, что критикуя идеологию Айн Рэнд за… эгоизм? Вы хотели выставить себя человеком высокой культуры. Но индивидуализм Айн Рэнд заключается в том, что талантливый человек должен быть источником вдохновения, а не ресурсов, которые под видом «справедливого распределения» из него будет тянуть серая масса, не желающая ударить пальцем о палец. Айн Рэнд не могла польстить вам, так-как ни ваша дорогая одежда, ни ваши влиятельные дяди — не ваша заслуга. Не говоря о том, что вы поленились прочесть одну чертову книгу, чтобы не казаться позером среди своих же. К чему это я. Если государственное табу — это то, как защищается молодой господин, вам следует также попросить своих дядь запретить умных людей. Се Лянь слушал с возрастающим интересом с момента, как Цзюнь У упомянул «Великое учение». В какой-то момент ответная ругань молодого человека преобразуется в вопрос к последнему пассажу Цзюнь У. На что тот, прикончив последнюю стопку, поясняет: — Чтобы они не оскорбляли тупых. Охрана у молодого человека оказалась посредственной — Се Лянь убедился, выполняя возложенные на него обязанности телохранителя. С ледяным спокойствием впечатав последнего сапогом в лицо, чертыхнулся и бросился за Цзюнь У — разошедшийся с Lheraud Cuvee 20, тот жаждал крови и глушил набежавшую охрану The Pearl. Прыжок, гра-дод сок коленом в подбородок, сок-нгад локтем в челюсть. Похоже на стремительный, жестокий танец — Се Лянь полюбовался бы, но позволь он Цзюнь У наделать еще больше дел, чем уже, кара постигнет обоих. — …Завари тот чай, — морщась от головной боли, Цзюнь У трет переносицу, небрежно указывает на гарнитур. Се Лянь озадаченно клонит голову — на что получает раздраженное: — вчерашний заварила не Хао Мэй, а ты. Хо. Видимо, Цзюнь У пожелал добавки и понял разницу. Чтобы опий не выдохся в кипятке, нужен очень точный расчет времени. Се Лянь слез с «сонных зелий» относительно недавно, еще помнит науку. В ванной шумит душ. Потрепанная двойка осталась в корзине грязного белья. Чайник греется, Се Лянь буднично мельчит травы в маленькую пиалу. Ослабляет запах формы Сяньлэ, поискав пульт, включает кондиционер. Как пошло выглядит ситуация со стороны. Генерал Сяньлэ, злопамятный, кровожадный манипулятор, споил своего босса — похожего по натуре, но душой слабее. Мятный чай свалит его с ног, в пути до кровати Се Ляню снова придется подставить плечо помощи. А после он может творить с Цзюнь У все, что душе угодно. У Се Ляня даже есть компромат, способный заставить того молчать и терпеть. Люди в The Pearl, охрана, что видела, как заботливый генерал едва не на руках нес нетвердо стоящего на ногах Цзюнь У от машины до двери. Цзюнь У ведь дороги остатки его репутации, смолчит о том, о сем. Он слишком в дерьме, чтобы потерять Се Ляня из-за такой ерунды, как гордость. Ха-хах, Цзюнь У наверняка предполагал зеркальный исход. Все еще убежден, что контролирует Се Ляня и должностью, и душой. Се Ляню хотелось увидеть, в каком жалком, гневном, растерянном выражении перекосит Цзюнь У, когда, прижатый к кровати лично взращенным монстром, он поймет, что это не так. О, он мог бы затянуть это надолго. Днем, в Сяньлэ, Цзюнь У бы вымученно изображал нормальность, стыдился смотреть в глаза отцу, мертвел от улыбки Се Ляня, ведущего себя, как ни в чем ни бывало. Тонул бы в эскапизме, путался в простых делах, пытался глушить ночные воспоминания опием. Се Лянь бы смилостивился до того, чтобы научить его правильно готовить чай. Перемежал бы оплеухи заботой, чтобы извести еще сильнее, дать ложную надежду. Отстранение, наркология, передоз — и жалкое предсмертное отчаяние от осознания, что к подобному концу его привели собственный эгоизм и высокомерие. Щелчок — выключает чайник, заливает кипяток в марлевую прослойку. Собираясь уходить, Се Лянь чувствует хватку на запястье. Еще сильнее опьяневший с чая, прикрытый одеялом Цзюнь У взглядом обещает, что уволит, если тот вырвется и уйдет. Большой ребенок. Ладно, Се Лянь посторожит его сон. Это ведь то, как ведут себя заботливые, хорошие отцы? Спальня Цзюнь У кажется необжитой. Ни фотографий, ни милой мелочевки вроде горшка с кактусом или брелока на ключе. Идеальная, пустая комната с обложки каталога. Прежний дом Се Лянь видел мельком, но, кажется, у них с Цзюнь Энн была собака — купили дочке щенка корги. — Вы читали «Великое учение». — В четыре, — Цзюнь У бросает на Се Ляня острый взгляд — насколько это возможно с глазами, затянутыми пеленой. Не воображай, будто мир крутится вокруг тебя. — Я прочел только в семь, — Се Лянь вздыхает. Присаживается на край кровати — его руку все еще держат. В янтаре отражается одинокий огонек ночника. — В философии Айн Рэнд есть рациональное зерно, но мне ближе Ницше. По его мнению, общественное благо должно быть целью, а не случайным побочным эффектом деятельности одаренного человека. — В чем разница? — в сонном полусознании выходит вяло. — Чем больше сведений о конечном результате, тем обдуманнее человек подходит к делу. Примите вы во внимание, что при захвате Сяньлэ могла пострадать ваша семья, действовали бы иначе. Возможно, вовсе отказались от плана. Веки Цзюнь У странно подрагивают. Ослабшая хватка на руке крепчает на миг — безнадежно, слабо. — Их убил… не я… На кухне задумчивый Се Лянь пьет какой-то безвкусный чай — в мойке скопились чаши, сон не идет. Дорогая, пустая квартира, душащая стенами, застарелым, отчаянным одиночеством — это мог быть он. Они с Цзюнь У начали одинаково, продолжили похоже, разошлись лишь в конце. Последний оказался чуть-чуть успешнее… Смирись, выдохни. Да, вы похожи. Иногда Се Лянь забывал, что он за темная, опасная тварь. Хорошо, что он созрел достаточно, чтобы осознать это и не начать воплощать в жизнь придуманный час назад план. Дети копируют родителей, ученики — своих наставников. Цзюнь У заслужил гореть в Диюе, но Се Лянь не хочет, чтобы Хун-эр с ребятами стали более жестокими, чем нужно. …В окна льется яркое, золотистое солнце, Се Лянь заваривает утренний кофе, ведет по волосам расческой. Растрепанный со сна Цзюнь У глядит на него, как на приведение. — Рабочий день начнется через, — взгляд на часы, — полчаса? У вас сегодня встреча с партнерами старшего господина Цзюнь. Главное, чтобы никто не понял, что вы напились. Холодная вода с уксусом… — До встречи, господин Се, — Цзюнь У подклеил треснутую маску, но за вежливым выражением слишком ясно читаются растерянность, испуг, гнев и ледяное «проваливай!». — Мне переодеться в штатское? — Се Лянь уточняет у двери. Цзюнь У передергивает, как от отвращения — живо вообразил охранничьи сплетни. — Нет, — бормочет про себя. — Так еще хуже. — …Тварь…! — знакомый рявк четырьмя этажами выше. Се Лянь стоит под собственным окном, задрав голову, с оторопью взирает на светопреставление. Хлопок, звон — из окна осыпаются стекла, стая бабочек таранит пустые проемы восьмеркой. В какой-то момент — удар! — из окна кубарем вылетает маленькое тело. Се Лянь торопится ловить, но Сяо Цю успевает вонзить катану в стену. Цыкнув, проворачивается, пружинит наверх. — Ци-онэ, может хватит этого? Еще немного и решу, будто на этот раз ты вписался в тайные агенты к тем Ху, — скалясь, блокирует удар авто-бокеном. — Да пошел ты к Янь Вану! — Ци Жун бьет, совершенно не соизмеряя сил, ярость застила глаза. Стремительная серия, пуск гарпуна — Сяо Цю не успевает уклониться стянутый леской, влетает в стену. В голове гудит как-то слишком сильно. Проморгавшись, пытается понять, что стекает по затылку. Трогает волосы — и стынет, обнаружив на руке красное. Ци-онэ не бил его так, чтобы до травм. Мешала, во-первых, необозначенная словами неприкосновенность «младшего брата». Во-вторых — Ци Жун просто не мог физически. По негласному Тарантульему рейтингу Сяо Цю проходил как сильнейший сразу после наставника. Ци Жун не угнался бы, не смог бы ударить достаточно сильно. Так Сяо Цю думал до этой минуты. Полусерьезное верховенство над Ци-онэ не казалось Сяо Цю чем-то опасным. Он же для их общего блага, да и что ему сделают, если разозлятся? — «Те Ху» ползли по рингу, как долбанные улитки и смотрели, будто нас заперли в одной камере. Нахрена было убивать их, даже не попытавшись поговорить?! Ради чего, мать твою?! — под ногами у Ци Жуна хрустит стекло, дерг — больно тянет за волосы на затылке, глядит с яростью, безнадегой и… это что, слезы? — Задолбался, — ответа красивее и конкретнее Сяо Цю подобрать не смог, потому выдал так — просто и чуть отстраненно. — Тот Мо неправильно сравнил. Paradise Hunt — это банка. А мы — пауки. И остальные тоже. Выживет тварь, которая будет успевать грызть мелочь, пока той не стало слишком много. Не убей тех Ху я — они бы убили нас. По чуть-чуть, не до дисквалификации. А ты остался бы один, живой и весь с белом — потому, что во-первых сильный, во-вторых, тебе на нас плевать, раз играешься в рыцаря, пока нас убивают. Я задолбался ждать от тебя помощи и просто сделал дело сам. И вообще, это обидно — они дерутся так себе, а проигрывать нам. — А схрена ли тебе не плевать, на кого-там наяривают эти денежные мешки, а?! — горечь и гнев на лице Ци Жуна мешаются с отвращением. — Да плевать, пусть и на меня. Просто бои — это все, что у меня осталось. Кстати, больно. Ци Жун отшатывается. Слишком спокойный Сяо Цю фырчит, дергает головой — волосы на затылке ссохлись в тянучий комок. Где-то в грудной клетке болезненно колет — будто мелкого стекла насыпали. Бои. «Все, что у него осталось». А чудилы-Тарантулы что, не входят в список? А Ци Жун? Что-то мелкое и шуршащее назойливо тыкается в щеку. Гнев вспыхивает с новой силой — еще и этот. Махом авто-бокена Ци Жун разгоняет стаю бабочек, хлопает треснутой створкой окна. Основная масса успела спастись, одну прищемило. Размозженная, она бесполезно дергала лапками. — Если ты помог тому бардаку, чтобы выслужиться перед своим дерьмо-гэгэ, то он не оценит, — Ци Жун плюнул, не глянув на бабочку. — Он же «святой принц», не забыл? — Отступившие на пятьдесят шагов… — Сяо Цю тянет с тенью насмешки. — Что здесь происходит? — Се Лянь окликает с порога. Кажется, даже бабочка перестает трепыхаться. Предавший, казалось, давно разжалованный в головах учеников наставник каким-то образом до сих пор имеет на них влияние. Конфликт стынет на острие ножа. — Этот, — Ци Жун указывает на Сяо Цю, — поубивал наших соперников на ринге. Мелкий помогал. Се Лянь оглядывает осунувшегося Ци Жуна. Кровоточащую вмятину у Сяо Цю на затылке, выдернутые волосы. Размозженную бабочку, чьи спугнутые сестры беспокойно трепещут за щерящимся осколками проемом. Переступает через опрокинутые стулья, вспоротый рулон футона, «розочку» лампочки в осколках светильника. Пройдя мимо Ци Жуна, приотворяет окно, осторожно снимает бабочку с косяка створки. Се Лянь не боится показаться беспомощным, но не хочет, чтобы ученики видели его таким. Сейчас им нелегко — как наставник, он должен побыть опорой. Но что делать, если отчаяние накипает в груди лишь от вида бабочки — одной из сотен тысяч — которой Се Лянь не может помочь? Покинув Paradise Hunt, он не выпускал эмоций, прятал в коробочку — и при всей его выдержке, были случаи, когда ее прорывало. А сейчас три дорогих Се Ляню человека причинили друг другу боль, под крышкой скопилось и… Усилием воли Се Лянь заставляет себя сфокусироватся на проблеме. Твои ребята поссорились, им тревожно, они бьются электричеством, как враждебные медузы. Как разрядить напряжение? Мысль вспыхивает в голове лампочкой. — Проводка, — Се Лянь воздевает голову к потолку, оценивает повреждение навскидку, — полторы тысячи юаней. Разбитые окна, — скребет концом ботинка осколки, — тысяча юаней. Остальной ущерб, — оглядывает комнату, — точно не сказать, плюс минус тысяча. Итого три с половиной тысячи юаней. Кто начал конфликт? Ци Жун с Сяо Цю вытягиваются лицами. Бабочки как-то враз перестают шевелить крыльями — торопливо трепещут, спохватившись о гравитации. Как, мать его, они от того, чем начали, пришли к этому? — Он, — звучит двумя голосами — Ци Жун с Сяо Цю указывают друг на друга. Бабочки за окном выстраиваются в «стрелку», что указывает куда-то меж ними обоими. — Что ж. Раз мы не можем разрешить дело справедливо, как на счет онигокко? Кого поймаю за пять минут, тот возместит ущерб. — Хэй, — севший голосом Ци Жун окликает Сяо Цю, — что такое онигокко? — Салочки, — откликается со схожим выражением. Ласковая улыбка Се Ляня отчего-то кажется очень жуткой. — …Что там… такое? — прохожие на границе Пуси косятся на тихонькие свечки. Судя по грохоту, где-то меж творится супергеройская драка. С крыши рыбкой ныряет человеческий силуэт в… плаще? Пойманная в простыню стая бабочек бешено трепещет в бесплодной попытке освободиться, пока летящий вниз Се Лянь обнимает добычу, радостно хохоча. Хун-эр всегда был азартным и изворотливым, когда дело доходило до соревнований. Быть побежденным вот так должно быть очень смущающе для него. В каком-то смысле их отношения продвинулись — раньше Хун-эр никогда не позволял себе подставить гэгэ подножку, побыть с ним по-детски-вредной булкой с острым васаби. Укрощать эту его сторону оказалось веселым, занимательным делом. Близ разбитого окна квартиры простыня распахивается, раздувается воздушным шаром — Се Ляня заносит в проем, кубарем прокатывает по полу. Обнаружив себя распятым у стены, он не испытывает недовольства. От глаз бегут лучики остаточного веселья, улыбка открытая и мягкая — такие дарят кому-то очень-очень родному. — Ты очень хорошо научился использовать свою способность, Хун-эр. Я рад. Бабочки шуршат недоверчиво, напряженно. Ожидаемо. То, что прямо сейчас они общаются не лично, а через бабочек, пока сам Хун-эр где-то в лаборатории вморожен в кусок застывшего азота, прямая вина Се Ляня. Он заслужил эту отстраненность. — То, что сказал Ци Жун, правда? Ты помогал ребятам убить их противников? — Се Лянь не хочет давить, но он должен узнать ответ. Бабочки приглушенно шуршат — можно представить, как Хун-эр, закусив щеку изнутри, отворачивается, мрачнеет еще сильнее, чем уже. — Зачем? — спустя молчание Се Лянь спрашивает. Тихо, в тишине. Шуршание бабочек порождает в ушах отзвук далекого эха. Похоже на галлюцинацию, но Се Лянь слишком отчетливо различает: «экзоскелеты». Се Лянь открывает рот. Закрывает. Последние дни он гадал о конечной цели Хун-эра, осторожничал, путался. А пазл складывался легко, стоило просто допустить самый страшный исход. Глушить боль убийством «всех и вся, кто хоть как-то причастен к» — распространенный исход для человека, у которого ничего не осталось. Значит и Се Лянь, и ребята Хун-эру больше никт… Так. Успокойся. Столкнулся с проблемой — думай, как ее решать. — Хун-эр. Мне жаль твою маму, но ее не вернуть. Бабочки стынут на секунду и — взрыв. Се Лянь морщится от колючих уколов по телу, от шипения каленого масла в ушах. — А ребята… живы и пока их можно спасти, — продолжает, сопротивляясь желанию стиснуть зубы от ушного воя. — Но ты помогаешь им разрушать себя, чтобы использовать. Если не откажутся от мести и кровавых денег, они продолжат использовать экзоскелеты. Ты настолько хочешь закончить все, что готов дать им умереть, Хун-эр? Отгремев, бабочковый ураган стихает. Квартирка Се Ляня обращена в руины, ноги с рукой давно затекли от силы хватки. В отзвуках крылышек далекий перезвон — растерянность, злость, отрицание, прорывающаяся, тихая вина. — Хун-эр, я проходил через это, — Се Лянь продолжает. — Поначалу казалось, что мир рухнул, но потом я встретил тебя и ребят. Вы стали моим новым смыслом. После того, что я натворил, оно так не кажется, но пожалуйста, Хун-эр. Я хочу, чтобы с вами все было хорошо. Я люблю вас, Хун-эр. В провалы окон проникают робкие лучики. Распятый у стены Се Лянь напоминает выпотрошенную рыбу. Показал свою физическую беспомощность, вывернул душу наизнанку. И — никакого внутреннего протеста. Он готов ждать у закрытой двери столько сколько нужно, чтобы еще раз, тепло усмехнувшись, потрепать подставленную шевелюру. Растить детей тяжело, но в том прелесть бытия наставником — отдавать светлые частички себя, чтобы они проросли в других. Щелчок двери. Бабочки взвиваются, как спугнутые выстрелом. На импульсе Се Лянь пытается ухватить свивающийся прочь клуб, тянет руку — но не поспевает. Хун-эр испарился у него из-под пальцев, как неясный рассветный туман. — Что тут… о черт, — в беготне проломившие собой несколько этажей строительных лесов Ци Жун с Сяо Цю стынут на пороге. Се Лянь — краски в янтаре выкрутили до монохрома — как-то неловко переступает с ноги на ногу. Под подошвами сапог хрустят стекла. Заметив, запоздало разувается — теперь в том уже нет совершенно никакого смысла. — Кхм, — повернувшись к ученикам, бросает отстраненный, рассеянный взгляд на раскиданные по прихожей тапки. — Вы, наверное, голодны? …Ци Жун с сомнением тыкает кубик тофу палочками. Имбирный, в кольцах хрустящего красного лука он не выглядит как что-то, способное ожить и откусить ему лицо. Однако о готовке Се Ляня ходили разные слухи — Ци Жун решает перестраховаться и, зажмурившись, глотает кусочек с ноготок. И… м-м. М-м-м. М-м-м! Тофу тает с тарелки, как снег по весне. Сяо Цю по правую руку щурится на Ци Жуна со скепсисом. Тофу у него на тарелке лежит нетронутым. — Еще давай! — пьяный впервые-за-черт-знает-сколько-времени-нормальной-вкусной-едой Ци Жун требовательно стучит тарелкой по столу. — Рад, что нравится, — подоживший Се Лянь суетится у мойки. Сноровисто выкрутив вентиль зубами, промывает жирную тарелку в потоке горячей воды, удерживая ее, уже чистую, коленом, накидывает с чана десяток новых кубиков. — Хун-эр научил меня готовить недавно. Раньше я оставлял свою еду на открытых местах, чтобы травить тараканов… Ци Жун хрюкает со смеха, Се Лянь припоминает новые байки. Солнце светит в окна ярче и ярче, новая порция тофу бодро шипит на сковороде. Сяо Цю хмыкает. Треск! — запущенная в стену тарелка осыпается осколками, кубики тофу валятся в грязь на полу. На маленькой кухне воцаряется звенящая тишина — только сковорода на конфорке шипит. Ци Жун с Се Лянем белые, как бумажные листья, пристыли к месту. — Извини, наставник, — Сяо Цю как ни в чем не бывало растягивает губы в милой улыбке. — Рука соскользнула, — оттянув рукав формы, демонстрирует рваные, змеистые линии швов. Уворачивается — ловит в захват Ци Жунов кулак, что, не успей поймать, размозжил бы нос. — Мелкий, ты задолбал, — Ци Жун рычит сквозь зубы, рявкает, — может, если тебе так дохрена важно отомстить, пойдешь и убьешь хренова Мо со стариканом Цзюнь вместо того, чтобы кромсать черт-знает кого и пуляться в стены едой, когда нас кормят даже не за наши, мать их, деньги?! Или тебе не важно, кому ебать душу?! Просто ловишь кайф, когда другим хреново, а?! Сяо Цю молча высвобождается, присаживается на прежнее место. — Ты, наверное, не понимаешь, Ци-онэ, — отстраненно трет подбородок. — Кстати. Ты помнишь драку за пару недель до того, как наставник появился в Люхэй? — Нет. Что ты… — сквозь гнев проступает рассеянность. — А я помню. Меня тогда погрызли компанией собачки офицера Гуан, а Мэй-Мэй не успел помочь. Я пытался узнать, за что, но так и не понял. А ты спустил дело на тормозах и приказал не вякать. Не подумай, что я обижаюсь или вроде того, для тебя даже с Мужунь Цзи за спиной гнать на офицера Гуан было бы себе дороже. Только Мэй-Мэй потом тайком нашел тех собачек и… это ты, наверное, помнишь. Стены долго отмывали. Ци Жун оступается. Черт, к чему это?! Неожиданный поворот, неудобное воспоминание — незримая бетонная плита над головой потихоньку набирает вес. А Сяо Цю уходит взглядом куда-то в себя. — До того, как ма с па влипли в долги, мы жили как благополучная семья из телика — школа, бейсбол по субботам, все такое. Я был бесноватым немного, но в целом обычным. Драться любил — мечтал, что стану каким-нибудь национальным чемпионом. А потом па уволили, все становилось хреновей и хреновей, но постепенно. Когда мы переехали в Пханьин за «доступным жильем» я все еще был уверен, что это на время, па с ма выберутся, перестанут пить и кидать в меня рюмки. Все чаще хотелось намешать им крысиного яда в еду, но хэй. Я держался. До того, как меня не отправили… ну, ты понимаешь. Зарабатывать деньги. А то с черта ли я такой бесполезный? Напрямую ничего не сказали, но как, мать твою, ты в двенадцать заработаешь две тысячи юаней за день? Короче, меня достало. Я дождался, пока они уснут и перерезал им глотки. Пахнет палью. Выдернутый из небытия Се Лянь, путаясь в вентилях, закручивает огонь, снимает сгоревший тофу с конфорки. — Я был счастлив первые минуты три — а потом понял, что во-первых, я все еще обычный ребенок, просто немного озверел от жизни, во-вторых, я поддонок, раз убил ма с па, которые пару лет назад купили мне велик с приставкой, в-третьих, мне нечего есть. И так я отправился… ну. Зарабатывать деньги. Глупо получилось. Сяо Цю бестолково тарабанит пальцем по столу, моргает в окно. Рассказывает с выражением, больше подходящим для описания неудачного отпуска — немного грустно, но в целом плевать. — До Мэй-Мэя мне особо не хотелось как-то чинить свою жизнь. Даже если стану лучшим головорезом-вором-шлюхой в Пханьине и смогу выбиться в люди, у меня все еще была бы совесть, которая продолжит меня пилить за то, какой я поддонок и убийца. Мэй-Мэй спас меня, когда я спал в коробке из-под мандаринов. Это был, типа, мой дом, так что сначала я даже разозлился. А потом оказалось, что меня приметили какие-то типы — так и не понял, какая часть меня была им нужна, но их было восемь и Мэй-Мэй пошел драться против них. За кого-то, кто просто ребенок и вообще ему никто. Когда его стали прижимать, я будто проснулся. Ради кого-то такого хорошего, как Мэй-Мэй, я могу и хочу жить дальше. Переводит взгляд на Ци Жуна. — Мы ведь не были особо близки до того, как появился наставник. Это при нем быть хорошими товарищами и друзьями стало не страшно. Ци-онэ повезло, что ты такой отходчивый. Я злопамятный. Когда Мэй-Мэй умер, мог вспомнить какую-нибудь гадость от каждого из вас. Но не от наставника. Когда он принес мне экзоскелет, у него было раздроблено несколько костей, но я это только по движениям понял. Я тогда посмотрел на него и подумал — вот оно. Се Лянь вздрагивает всем телом. Сяо Цю выглядит так, будто увидел надежду во плоти, бесконечно важную ценность, ради которой стоит забыть о ненависти к себе и продолжить драться. Жить, чтобы защищать. — Из всего, — Сяо Цю подводит итог, — у меня остались месть и бои. Так себе интересно, если драться просто чтобы, но в боях есть адреналин. Я пробовал всякое у Шао Яньфу, чтобы забыться — и нифига. А бои помогают. Дерусь и кручу фантазию, что это моя детская мечта исполнилась, а всего того, в чем живу сейчас, на самом деле нет. Шагнув из-за стола, Сяо Цю оправляет форму, заправляет катану в крепление. — Разочаровываться — это для всех больно, но в моем случае, — усмехается. — Ты был моим смыслом, наставник. Се Лянь отмирает не сразу, как хлопает дверь, через время. Заторможенный, ищет тряпку, мусорное ведро. Ци Жун мечется взглядом — что-то точно надо сделать, но он не знает, что. Обычно непробиваемый, способный как ни в чем не бывало отряхнуться после прыжка с четвертого этажа Се Лянь кажется каким-то очень старым и хрупким, способным развеяться с дуновением ветра. Присев на корточки, неловко собирает осколки с испорченным тофу. — Только научился готовить, — хрусткий, надломленный смешок. — Жаль, что он так и не попробовал. Се Лянь заслуживал ненависти — за предательство, за ложь, за игру с чувствами. И Ци Жун хотел бы ненавидеть его. Получалось очень так себе. — Ци Жун, — почти откровенно сбегая, получает оклик в спину, — береги ребят, но не давай себя в обиду. Если у тебя ссора с Сяо Цю, объяснитесь, прежде чем драться. Поспешность может очень дорого обойтись вам обоим. — Ха? — напускной бравадой и громкостью Ци Жун надеется замаскировать все остальное. — Опять включил режим «знатока человеческих душ»? Мелкий — та еще гангрена, но в одном прав. Наши дела тебя больше не касаются. — Ты взял на себя его месть, — Се Лянь молвил, задержав кубик тофу в ладони, прежде чем выбросить. Волосы занавесили лицо, из своего положения Ци Жун не может разглядеть выражение. — Он слишком важен тебе. Ци Жун стынет на пороге ледяной статуей. А затем — хлопок двери, отзвуком напоминающий выстрел. Для сгорбившегося над мусорным ведром Се Ляня — не только им. — …Этот опоздал и просит прощения господина Цзюнь, — в девятом часу вечера Се Лянь проникает в уединенные апартаменты Shanghai Concert Hall, поддев защелку на окне. — Этот… чем от тебя воняет? — Цзюнь У, что секунду назад нервно постукивал ступней в ожидании и уже приготовился дернуть поводок, отшатывается и прикрывает нос. Се Лянь — мокрая форма, развязавшаяся лента во встрепанных волосах, огромный металлический футляр во вмятинах от пуль, святая невозмутимость на лице — выглядит, будто был дернут с разгара боевых действий. — Канализацией, господин Цзюнь. Перед началом переговоров этот хотел бы привести себя в порядок. Цзюнь У тянуло срезать Се Ляню зарплату до юаня в месяц. То-ли за покровительственно-невозмутимую манеру, то-ли за то, что в принципе посчитал нестыдным предстать перед ним в таком виде, то-ли за то, что дрался где-то на стороне — с кем? — зачем? — а начальство не в курсе. Но все, что смог — ругнувшись про себя, указать в сторону уборной. Потому, что времени мало. Да. Именно из-за этого. — …Как твоя сторона? — Се Лянь выцепил Пэй Мина из клина окружных капитанов Мо. — В целом по плану, но есть загво… Лао Се, ты опять ловил каких-то преступников в Хайхэ? — Пэй Мин нервно усмехается, заметив влажные волосы. — Нет, спасал из тюрьмы, — опережая неудобные вопросы, продолжает, — так что за загвоздка? Пэй Мин выдыхает, силясь подобрать слова. Мо Лаоху оценил его предложение. И даже ту, другую инициативу, предполагающую использование Мо Лаобая. Однако, что касается частоты боев… — Лао Се, для Мо Лаоху в любой ситуации главное — деньги. Это основной инструмент его власти, даже если он думает, будто ему угрожают, он не упустит… Три звонка — в бархатную ярусную залу прибывают основные лица Цзюнь и Мо, ученые и министерские лица, акционеры. Одним из, дабы представить мероприятие в лучшем свете, был выделен Shanghai Concert Hall — цивильная репутация, вытянутые колоны и барельефы, строгость и нотка загадки позднего ампира. — Надо бы купить поводок, — Цзюнь У замечает с фальшивой невозмутимостью, когда Се Лянь, кувырком миновав несколько ярусов, все равно опоздал, заставив торговца позорную секунду просидеть без товара за спиной. Тарантулы под предводительством Ци Жуна проходят в зал, завершая шеренгу делегации Мо. Мрачные, отрешенные, скользят взглядом по рядам, выискивая одно лицо — просто чтобы глянуть предателю в гла… Ци Жун запинается, в ступоре хлопая глазами. Спустя секунду та же участь постигает остальной отряд, создавая комичное сходство с фишками домино. Се Лянь — влажные волосы в ленте, форму будто феном сушили — каменной стеной возвышается за спиной расположившегося в бархатном кресле, белоснежно-троечного высочества Цзюнь У. Перекидывается с ним несерьезными остротами. Принцесса и ее хренов телохранитель. Почему-то сразу у всех Тарантулов просыпается одно иррациональное желание — придушить к Янь Вану. Кого именно, они так и не разобрались. — Итак, — первым слово берет Цзюнь Е Хуа. — Этот приветствует уважаемых господ, откликнувшихся на прошение. Перед началом переговоров проясню ситуацию в хронологическом порядке, — прочистив горло, излагает. — Глава Тянь Чуан узнал об операции и выдвинул ультиматум — все задействованные кланы сражаются в битве формата «все против всех», тем сокращая число до единственного выжившего. Полагаю, задумка была в том, чтобы расправиться с нами нашими же руками, предложив шанс на выживание в качестве наживки. Обсуждая варианты дальнейших действий с главой Мо, мы пришли к выводу, что можем воспользоваться пробелами в условиях игры и таким образом сохранить жизнь большинства наших союзников, — пересказывает предложенный Се Лянем план. — Но даже если останемся живы, — Мо Лаоху — развалившись в кресле, надменно взирает на зал, перехватывает слово — этот Мо не планирует стачивать когти в драке с хвостом Хэлянь И. Сопляк Тянь Чуан не оставит нас в покое после такой плюхи. Мне — и всем господам, вложившимся в дело — понадобится гарантия неприкосновенности. Се Лянь поднимает бровь. Для человека, на которого за последние пару дней трижды совершил покушение Тянь Чуан — Пэй Мин помог со спектаклем — Мо Лаоху просто великолепно держит марку. При своей вере в собственную неуязвимость, он отличался изрядной паранойей. — Глава Мо говорит правильную вещь, — спокойный Будда, Цзюнь Е Хуа будто не слышал подначки. — Эту гарантию нам могут предоставить люди, обличенные достаточно большими деньгами, чтобы договориться с министром Хэлянь. Владельцы крупных предприятий и производств, члены министерского аппарата, влиятельные медийные лица. — Господин Цзюнь, — голос подает мужчина в годах — глаза-буравчики за стеклышками очков выдают бульдожью хватку в бумажно-договорной работе, — перечисленным господам выгоднее поддерживать подобные нашему проекты только если инициатива исходит от официальной линии партии. Если проект экспериментальный и, более того, тайный, им не будет интереса, лишь неоправданный риск. — То так, — Цзюнь Е Хуа смиренно соглашается. — Господин Юнцзинь бывал на боях в Paradise Hunt? — Это… — неожиданный вопрос ставит буравчика в тупик. — …Несколько… пару раз. Понятно, значит заядлый. — Тогда вы, наверное, понимаете, на что способен уставший от рутины человек, когда в его жизни появляется интерес. С недавних пор Paradise Hunt сместил порог дозволенного — и как вы думаете? Были люди, что откололись, но большинство шагнуло в категорию постоянной клиентуры и нарастило ставки. Это владельцы крупных предприятий и производств, члены министерского аппарата, влиятельные медийные лица. Им нравится то, что они получили в Paradise Hunt. И мы можем предложить им еще более изощренное развлечение. Начальничий кружок переговаривается. Это звучит… неплохо. В предложенном формате дуэли сторон Мо и Цзюнь и так имели вид соревнований, если подсветить их софитами и обмазать лоском, можно собрать зрителей, готовых рвать глотки за любимое представление. Однако: — Чем это будет отличаться от обычной резни в Пханьине? Бои на какую угодно ставку практикуются в «Золотой клетке», но они не имеют той популярности, что вы предвещаете нам. — В Пханьине дерутся середнячки. Мы покажем нечто более интересное, — Цзюнь Е Хуа делает жест рукой — дает добро. Внезапная дрожь земли заставляет присутствующих встревожиться, но прежде, чем кто-то что-то понимает — — Этот фонтан… он не работал, — хозяин Shanghai Concert Hall отмечает, не смея оторвать взгляд от окна. — Не работал, — Цзюнь У подтверждает и легко хлопает по подлокотнику — вода снаружи взрывается. — Господа Цзюнь и Мо хотят разболтать посторонним о нашей секретной разработке?! — в зале растет негодование. Се Лянь вострит уши, бегает глазами по рядам. Судя по озадаченным переглядкам, не он один тут должен быть не в курсе о главной разработке Цзюнь Е Хуа. — О, нет, — Цзюнь Е Хуа, примирительно улыбается, — это еще одна когнитивная ловушка. Человеку интересны интриги, необъяснимые явления. Тянет даже не разгадать, а просто прикоснуться к ним. Мы используем нашу разработку в боях, но не открыто, а в качестве фактора интереса. «За счет чего победила та сторона, если к тому ничего не вело? Как так произошло, что оружие той стороны оказалось расплавлено? Как так получилось, что из раза в раз одной стороне помогает победить странное поведение воды?». Се Лянь гипнотизирует затылок Цзюнь Е Хуа. Старик попался на крючок, в том и состоял план. Теперь, когда у Се Ляня есть власть в голове Цзюнь У, он может провоцировать его использовать способности в том числе себе во вред, медленно разрушая изнутри — а Цзюнь Е Хуа, получивший удобную инструкцию по эксплуатации сына, будет того лишь подстегивать. Сын, желающий угодить, отец, желающий использовать — создав условия, при которых один использует другого как можно чаще, не взирая на вред телу и психике, Се Лянь может довести их семейную драму до закономерного трагичного финала. Справедливый исход, к которому они пришли. И… Се Лянь не совсем понимает свои чувства. Он чувствует себя вполне уверенно в роли дьявола за плечом грешника и предвкушает расправу с аппетитом, но ненавидеть Цзюнь У, как раньше, получается не особо. Скорее он испытывает к нему… понимание и интерес, как к кому-то максимально похожему и свернувшему максимально не туда. Хм. Вероятно, это то, во что трансформируется злоба и прочие грязные черты, когда принимаешь их в себе. — Стоит также уточнить периодичность, — задумчиво тянет мясисто-усатый господин слева от буравчика. — Какой график предложит господин Мо? Мо Лаоху растягивает губы в осклабе. — Два-три раза в день. Что думает Лао Е? Цзюнь У спадает с лица. Тарантулы спадают с лица. Се Лянь спадает с лица. Два-три раза в день? Цзюнь У бросает на отца дикий взгляд — — Этот не имеет возражений, — Цзюнь Е Хуа клонит голову в согласии. — Этот возражает, — Цзюнь У находится в шаге от того, чтобы маска невозмутимости треснула пополам. — Сроки не настолько плачевные, чтобы… — Этот считает иначе, — Цзюнь Е Хуа не глядит на сына. — Глава Тянь Чуан не станет ждать. Единственной загвоздкой в деле могли стать проблемы с контролем разработки, но ни младший господин Мо, ни глава Сяньлэ не испытывают их, так? Цзюнь У выглядит так, будто одновременно получил нож в спину и был скинут с небес прямиком в Диюй. Нет. Нет. Он не выдержит. Каждый раз, используя способность, он не может не стынуть в ожидании боли — RED 1.0 драла его психику в лоскуты, дай он слабину, она непременно воспользуется… — Старший господин Цзюнь, вы с ума сошли? В зале воцаряется тишина. Сразу все взгляды скрещиваются на Се Ляне. Тот пронизывает Цзюнь Е Хуа ледяным взглядом. — Прошу прощения? — «Два-три раза в день» — это две-три в день битвы насмерть, в которых все бойцы, включая вашего сына, должны задействовать все силы. Этот просит прощения за прямоту, но с таким графиком и главу Цзюнь, и всех бойцов с обеих сторон разнесет прахом по ветру. Так вот, что за загвоздку имел в виду Пэй Мин — Се Лянь внутренне кипит. Уговорить Мо сократить количество боев в угоду дипломатической работе было его основной задачей. Лучшее, что может сделать Се Лянь, чтобы облегчить состояние ребят — свести драки к минимуму и как можно скорее снять экзоскелеты. Используя свой взращенный на «предотвращенных покушениях» статус, Пэй Мин должен был озаботиться об этом в первую очередь — так какого черта?! Ошеломленный Цзюнь У взирает на Се Ляня. Наверное должен что-то сказать — но слишком онемел. Во-первых: это точно Се Лянь? Во-вторых: он что, только что встал на его защиту? Тем временем Се Лянь спотыкается взглядом о Тарантулов. Ци Жун — волосы свесились на лицо, ручка авто-бокена едва не хрустит в хватке — напоминает ту страшную девочку из телевизора. Остальные — как под копирку. У постороннего по коже пробежал бы мороз. Хэй. Почему они выглядят так, будто хотят убить его каким-нибудь очень ужасным способом? — И все же этот вынужден настоять по крайней мере на одном-двух боях в день, — Цзюнь Е Хуа обрывает завязавшееся обсуждение. Избегнув попыток нервного сына поговорить наедине, проходит по ряду галерей. Белые колонны, листва яблонь — Цзюнь Е Хуа выдыхает с сожалением. С возрастом Цзюнь У превратился в копию матери, что пытается маскироваться под отца. Неординарное мышление изъели ничтожные комплексы. В детстве его задумки били ключом — абсурдно-неизбывные, немного безумные. Иногда личность и рамки разрушают гений творца. Черные крылышки трепещут. Слетев с окна, незамеченная — как думается одной детской головке — бабочка улетает прочь. Цзюнь Е Хуа провожает ее улыбкой. Он упорен. Не получилось в первый раз — получится во второй.