Мигрень

      Рокэ сидит молча, приложив ладони к глазам. Дикон думает, что вот сейчас он, по обыкновению, проведет ими к вискам и ухмыльнется наипаскуднейшим образом, скажет что-то в стиле: «Вы во мне дырку просверлите, юноша. Или в вашем Надоре принято так таращиться?» — но Алва молчит, линия его губ прямая и жесткая.       Дикон теряется в догадках ввиду нетипичного поведения своего эра. Он решает обозначить своё присутствие, а что, хуже уже не будет.       — Эр Рокэ, вам плохо? Может, воды принести?       Алва медленно отнимает руки, и Дикон не видит ровном счётом ничего. Ледяной взгляд — все, чем удостаивает его Ворон. Дик моргает раз, другой, всматривается пристальнее, ищет ответы на бледном, да ладно, у него всегда такой цвет, лице. Не иначе, как злится: и именно гнев даёт Ричарду подсказку, что Ворону, наверное, и правда нехорошо. Он застал эра в минуту слабости, ибо что есть боль, если не слабость? — вот он и взбесился. Эр Рокэ такой весь из себя неуязвимый. Непобедимый. Человеческие слабости ему чужды.       — Шли бы вы спать, юноша. Своим блистательным присутствием вы мне, признаться честно, докучаете.       Окделл вспыхивает, пялясь на носки собственных сапогов:       — Слушаю монсеньора.       И уходит быстрым, нервным шагом. Едва оруженосец покидает комнату, Алва с силой трет пальцами виски, будто пытаясь вкрутить их себе под кожу.       Когда приходит время укладываться спать, Дикону приходит шальная мысль проверить, как там Ворон. Он тихонько встанет под дверью и проверит, не слышно ли гитары? Если монсеньор играет, значит, все хорошо. Ричард пробирается по тёмному коридору, освещая себе путь свечой, и несколько раз воск капает ему прямо на руку. Еле сдерживаясь от шипения, он приникает ухом к двери — тишина.       Дикон бесшумно проник в комнату эра, и не смог не хмыкнуть, Алва спал прямо в кресле, откинув голову на спинку. Выглядело не очень удобно, прямо-таки совсем неудобно. Его рубашка была расстегнута на несколько верхних пуговиц, оголяя белую грудь, волосы беспорядочно растрепались и почти скрывали лицо спящего.       Ох, видимо он сегодня возомнил себя бессмертным… Ворон выглядит мирно и — ужас, как это слово не подходит ему — беззащитно. Дикон осторожно ступает по комнате, приближается к эру почти вплотную.       Алва вдруг дергается, морщится так сильно, что Ричарду хочется отшатнуться, и прикладывает руку к виску, но так и не просыпается.       «Эру Рокэ больно,» — догадывается Дик и что-то наподобие жалости возникает в его сердце. Ворон ни за что бы не показал, насколько ему плохо, и лишь пелена сна позволяет оруженосцу увидеть состояние Алвы.       Закатные твари, лишь бы не проснулся… Слушать, как эр Рокэ стонет что-то ругательное сквозь сжатые зубы, Дику трудно. Он подчиняется какому-то безумному порыву, ну точно спятил, и отводит с мокрого от холодного пота лба Алвы чуть вьющиеся пряди. Его тёмные брови сведены к переносице и легонько подрагивают. Должно быть, ему действительно больно.       Ричард плюет на все и позволяет руке осторожно коснуться головы монсеньора. Не потому, что ему так уж жаль Алву, нет, ни в коем случае! Просто боль живого человека вызывает отклик в его сердце. Нельзя же хладнокровно наблюдать за чужими страданиями, это недостойно Человека Чести. Дикон вспоминает что-то из детства и медленно-медленно проводит кончиками пальцев на бровями Алвы. Один раз, другой… Осторожно и бережно гладит его голову, натыкается на руку Ворона, мягко отводит её в сторону и доводит движение до висков. Словно загипнотизированный, Дик продолжает поглаживания и с каким-то новым щемящим чувством понимает, что складка между бровей Алвы разглаживается, и тело его больше не напоминает натянутую тетиву, а губы тонкую жесткую линию.       Через какое-то время Окделл решает, что хватит, и не без сожаления отнимает руки от головы Алвы, и в тот же момент его запястье перехватывают, снова прикладывая к виску.       — Продолжайте, юноша, продолжайте, каких кошек вы прекратили… — сонно бормочет Алва.       Дик цепенеет, натыкаясь на проглядывающую сквозь полуопущенные ресницы синеву глаз Ворона. Нет, определено, у человека не могут быть глаза такого цвета, если только он не приспешник Леворукого.       — П-простите, эр Рокэ, я… — запинаясь, бормочет Дик, сердце грохочет, словно дюжина пушек, ой, что сейчас будет… Крышка ему, Окделлу. Какой позор, какой позор!       Алва позволяет себе усталый вздох и снова закрывает глаза. Несколько минут назад он очнулся и вместо нещадно таранящей его голову боли ощутил чьи-то прохладные осторожные пальцы. Слишком хорошо, чтобы не быть сном… Тем более, получить «лекарство» от Окделла, который искренне ненавидел его от всего своего наивного сердца. И имел на это полное право.       Рокэ снова закрывает глаза и проваливается в сон, такой ему необходимый. Эта мигрень доводила его до бессонницы, даже вино не помогало. Заснуть с болью и проснуться от боли стало обыденностью. А Дик не верит своему счастью: неужели, не понял?       Еще около получаса Ричард проводит в комнате эра, поглаживая его лоб и виски. Не потому, что ему так жаль Алву, просто… Он ведь совсем, совсем один, и никто не придет к нему на помощь, а Ворон никогда не попросит помощи, как бы больно ни было. Пусть это будет сном, навеянным столь любимой Рокэ Чёрной Кровью.