Идол

Специалист по поджиганию людей сверкал глазами и выглядел как маньяк. Ещё в шесть утра объявил сухой закон и отвёл место для курилки. Спорить с ним никто не решился. Страшные с непривычки, перетянутые шрамы от ожогов на щеке и плече намекали, что простыми такие трюки не бывают. При обсуждении съёмки никто не спросил Валеру, можно ли обойтись без прямого поджигания живого Горшка. Поэтому не обошлось. Солнце хорошо перевалило за полдень. Часов ни у кого, кроме режиссёра нет. Так что время относительно. Они уже погуляли по полю взад-вперёд, Миша потаскал деревянную дуру-идола как Ленин на субботнике, толпа повалялась перед ним в религиозном экстазе, Балу попытался облобызать коленку уже после хлопушки под бодрое общее ржание. Потом появились Андрей с Ренегатом в арьергарде. В том толчке аэропорта Сан-Франциско Миша растерялся, на андреево осторожное "Мих?" молча свалил, забился в самолёте к окну, спрятавшись за Яшу. Как ребёнок закрыл глаза: я не вижу, значит, меня тоже не видят. Как-то не рассчитывал, что увиденное не останется в Америке, никуда не рассосётся до Питера. А станет ещё хуже: эти два переглядываются целыми диалогами, трогаются, какие-то шуточки у них свои. Миша тоскливо подмечает всё, думая, что не видят. Грустен и задумчив Миша был ещё с больнички. Ни Андрей, ни Саша к нему не лезли. Наблюдали и ждали, когда созреет спросить. А Миша понятия не имел, что спрашивать-то. Как им вот это вот всё? И так видно, что нормально. Как ему самому? Ну, допустим, не противно. Возможно, совсем немного, самую капельку завидно. У него было с Князем такое в самом начале, когда можно было вслух не договаривать, и так друг друга понимали. Такое было с Рене, когда в две головы музыку сочиняли, и тоже слова были не нужны. А теперь всё не так. Никто не отдалялся, но Миша месяц с этого клятого самолёта иррационально чувствует себя брошенным. Из вредности отбил оба предложения по клипу: Исповедь писали вместе с Ренегатом, Месть вообще написал Андрей. Выбрал вроде нейтрального Идола. Вот бы иногда сначала думать, потом делать. Миша сидит в деревянной клетке на телеге. Это кульминация всего дня. Сейчас его будут жечь. Шлёпает хлопушка, пегая круглая лошадка послушно тянет телегу к месту казни. Снято. Перерыв. Курить нельзя, рядом горючее. Мотор. Рене накидывает капюшон, вытаскивает пленника, ведёт привязывать к столбу. Хлыст на поясе свернулся тёмной опасной змейкой. Миша спотыкается почти по-настоящему, но даже на колени не падает. Саша как будто был готов ловить. Снято. Каскадёр Женя инструктирует по трюку. Перекладывает хворост в одном ему известном порядке, готовит факел. Показывает Рене, как поджигать. Сам привязывает Мишу: – Смотри, если что-то идёт не так, дёргаешь этот конец. Рядом снизу внезапно хихикает Андрей. Когда только подкрался. Лишь бы над концами поржать. – И валишься назад. Мы потушим. Понял? Миша нервничает, но кивает. Жене мало: – Словами. Всё понял? – Начинаю жариться, дёргаю верёвку, падаю назад. – Добро. Андрей чует нервяк, поднимается к Мише: – Боишься? Тот косится на Рене с факелом. – Ну так. – Прямо в руке держи, под рукавом не видно. Всё нормально будет. Сжимает руку с верёвкой и уходит на точку. Мотор. Первый дубль Андрей вместо своего речитатива "читает" со свитка с приговором стих про член, бессовестно пересаливая лицом. Рене пузырится под капюшоном, толпа радостно улюлюкает. Со второго снято. Хаттин требует от Миши страдания на лице. Мотор. Андрей и толпа повторяют вместе с записью "сжечь его, чтоб он не стал, чтоб не стал таким, как мы" пять дублей подряд. Или десять. Миша сбивается на третьем, закапывается в себя, слегка отваливается от реальности. Между дублями Андрей подходит к Рене, тянет за шею на себя, что-то говорит на ухо, скрываясь лицом в капюшоне палача, возвращаясь на точку, ободряюще улыбается Мише. Из мишиного транса эта улыбка выглядит торжествующей. У Миши складывается пазл: сейчас эти два его сожгут по-настоящему за все его проёбы. За наркоту, за бесоебство в гостишках, за раздражающее уныние после дурки, всем заокеанские каникулы попортил своим скорбным ебалом, за ругань и поливание их песен, за то, что Миша теперь про них знает лишнего. Ну и пусть, думает Миша, всем так будет лучше. Этим явно весело вдвоём. Как им ещё может быть вдвоём, Миша пытается не додумывать. Ренегат идёт поджигать хворост вокруг столба. Миша даже рад. Но до огня далеко. Пытается подпихнуть полу своих лохмотьев и вспоминает, что мокрое же всё. Водой полили перед хлопушкой. А самый низ ещё и каким-то скользким негорючим киселём вымазан. Да блин. Искупление грехов откладывается. Снято. Костёр потушен. Перерыв на перестановку камер. Мишу отвязывают, отпускают гулять по лагерю. У него съёмочный день закончен. Толпа остаётся снимать чумазые перекошенные рожи. Миша бредёт, куда ноги несут. Можно, наконец, покурить. Пиво всё ещё заперто в багажнике у Хаттина. В итоге находит себя рядом с пасущейся лошадью, уже без телеги. Лошадь спокойная, людей не шугается, даже таких тревожных и грязных. – Вот такая хуйня лошадка, – почёсывает Миша лошадкину шею. Андрей ловит его у кромки леса за здоровой ёлкой, радуется, что нашёл. Миша какой-то бесцветный. – Мих, ты как? Испугался, что ли? Обжёгся? Что не так? – Всё не так. И тыкается лицом Андрею в плечо. Это финиш. Очень много сегодня всего и всех. Андрей тормозит пару секунд, потом несколько раз проходится растирающим движением по плечам, обнимает, гладит по спине. Рене появляется из-за ёлки всклокоченный от капюшона как герой хоррора, и уже открывает рот для радостного возгласа. Но останавливается в паре шагов, Андрей успевает сделать страшные глаза и замотать головой из-за мишиной спины. Миша, уткнувшись, сбивчиво бухтит. Андрей разбирает в лучшем случае треть. Князь его теперь не любит, тискается вечно со своим Ренегатом. Внезапно Миша соображает, что они вместе делают сольник и на репточке тоже наверняка тискаются. От этой мысли жарко и плохо. Надо отлепиться, оттолкнуть Андрея и уйти, но Рене делает свои оставшиеся пару шагов и надёжно припечатывает его обратно к Андрею, обнимает обоих длинными своими ручищами, сминая в один скорбный бутерброд. – Обжимаетесь тут без меня? Андрей вибрирует, пытаясь удержать смех. Миша брыкается пару раз для порядка уже без особого энтузиазма, но Саша держит крепко и как будто со всех сторон сразу. И, сдавшись, Миша снова опускает тяжёлую свою башку лбом Андрею на плечо. Так стоять внезапно оказывается очень уютно. Андрей чуть ниже, плечо удобное, ограничивает обзор, Рене чуть выше и прикрывает, ровным теплом греет спину. Миша ощущает себя в одеяльном коконе. Вот бы так застыть, как муха в янтаре. Андрей вкусно пахнет сигаретами и нагретой солнцем тканью, мурашечно перебирает волосы на затылке. Внезапно Миха совсем замирает как сурикат. Андрей укоризненно смотрит через его плечо и пихает Ренегата в живот: – Саш. – Ну ладно-ладно, – Саша закатывает глаза, но руки возвращает в благопристойные границы. – Домой поедем? – Поедем. Андрей пытается сместиться так, чтобы и Мишу не отпустить, и развернуть всех троих в нужном направлении. Миша липнет репейником сразу к обоим. Получается не очень. – Мих, надо ехать. Миша протестующе мычит. – Ладно. Ещё пять минут.