Чокли-мокли, чокли-мокли,
у тебя глаза намокли.
Если долго будешь плакать,
ты лягушкой будешь квакать.
Линия-линия-линия. Ещё и ещё, пока не начинает рябить в глазах: штриховка выходит довольно аккуратная, практически идеальная — хотя преподаватель по академическому рисунку всё равно нашёл бы к чему придраться. Минхо практически не дышит, высунув от усердия кончик языка — дурацкая привычка. Катышки ластика повсюду: прилипают к рукам, остаются на кофте, рассыпаются по парте, когда он смахивает их ребром ладони с рисунка; бумага покрывается ворсинками от бесконечных попыток превратить линии в идеально параллельные. Всё не то. Эту работу профессор Кан снова не примет, обязательно добавив что-нибудь в духе: «Мои внуки нарисуют лучше» — или: «Этой бумагой можно только подтираться» — или его самое любимое: «Вы точно не перепутали Сеульский национальный университет с детским творческим кружком, молодой человек?». Правда сейчас дело, кажется, было даже не в том, что профессор Кан — капризный старикан с комплексом неполноценности, который он глушит язвительными высказываниями в сторону студентов, тройной порцией кимчи во время обеда в столовой и просмотром вечерних мелодрам для женщин категории «шестьдесят пять плюс». Дело в том, что в последнее время Минхо и правда думает о том, что каждая из его работ годится только для растопки чимчильбана: у него совсем ничего не выходит, и, несмотря на острую необходимость экономить художественные материалы (они ведь стоят целое состояние), он раз за разом отправляет скомканные листы в мусорное ведро. Иногда даже устраивает для своих работ казнь с особой степенью жестокости: разрывает на мелкие кусочки или заштриховывает особенно неудачные рисунки так плотно, что после руки чернеют от графита. Так было и сейчас: работа просто-напросто не шла, хотя он и так пропустил все сроки сдачи, и теперь мало того, что будет бегать за профессором Каном по всему кампусу, так еще и унижаться придётся — буквально на коленях умолять принять этот поганый рисунок. Настрой был не сильно оптимистичный, да и окружающая атмосфера особенно к творчеству не располагала: Минхо отсидел две пары по начертательной геометрии подряд, и уже был готов на стенку лезть, потому что в какой-то момент ему начало казаться, что мозг просто не воспринимает всерьёз трёхмерное пространство (особенно после нескольких безуспешных и довольно мучительных попыток сделать чертёж самостоятельно, без помощи профессора). Поэтому последние пятьдесят минут занятия он лелеял надежду немного расслабиться на обеденном перерыве и проветрить голову, при этом выбросив наконец из неё месиво, состоящее из проекций, плоскостей и геометрических фигур с труднопроизносимыми названиями. Раньше Минхо обедал в полном одиночестве, часто даже не покидая аудиторию: прятался в спутанных проводах наушников и лениво цедил газировку из автомата, вперив взгляд в пустой разворот скетчбука. Но с недавних пор он стал проводить обед в компании Сынмина и Хёнджина, которые появились в его жизни неожиданно и сразу перевернули её с ног на голову. За это время он уже успел привыкнуть к тихим разговорам с Сынмином, активно подкладывающим на его поднос намуль или кимчи, и беспрестанному гудению Хёнджина, оставляющего меж его тетрадок глупых мультяшек на обрывках листов в линеечку; а еще сильнее он прикипел только к их междоусобным перепалкам, которые не перерастали в серьёзную ссору исключительно благодаря присутствию Минхо. В последний раз они поссорились потому, что Сынмин назвал аниме «мультиками» — а реакция Хвана не заставила себя долго ждать, и тот взорвался яростным монологом практически на весь обеденный перерыв. Но сегодня ему приходилось вспоминать начало первого семестра, деля одиночество с «Radiohead», гремящими из наушников, и тупо пялясь в испоганенный его собственными каракулями листок — даже газировки в этот раз нет, потому что в автомате за углом не оказалось персиковой «Tams». Сынмин был на внеплановом собрании студсовета по поводу ежегодного осеннего фестиваля, и, хотя он и уверял Минхо в том, что может остаться с ним, тому всё-таки удалось убедить переживающего Кима, что проводить собрание без председателя студсовета — как минимум странно. Хёнджин же смылся на очередное «да не свидание это, достали», перед этим получив целый ворох нравоучений от Сынмина, который провожал его до самых дверей, причитая: «И не делай потом вид, что я тебе не говорил». Дело в том, что Хёнджин, отличавшийся особенной влюбчивостью, видел предмет воздыхания в каждом встречном, хоть немного в нём заинтересованном (а учитывая его внешность и социальное положение, которое Сынмин называл: «у меня есть возможность купить весь грёбаный SNU, но я продолжаю питаться лапшой быстрого приготовления» — таких заинтересованных была половина университета). Он быстро впадал в манию, увлечённый новым человеком, и также быстро разочаровывался абсолютно в каждом из тех, кого выбирал. Как бы сегодня ему снова не пришлось разочароваться… Не то чтобы Хёнджин убивался каждый раз: спустя столько попыток он уже смирился, и принимал исход свидания как должное — впадал в хандру на пару дней, но довольно быстро отходил. Вот только вид такого Хвана, подавленного и необыкновенно тихого, доставлял Минхо практически физическую боль. Да и Сынмина он в особый восторг не приводил: тот ещё несколько недель после неудавшегося свидания в коридорах прожигал объект Хенджиновых воздыханий убийственными взглядами (хотя вряд ли он когда-то в этом признается). Линия, ещё и ещё… Кривая штриховка. Сломанный грифель — снова ничего не выходит; а бумага окончательно испорчена очередной агрессивной попыткой избавиться от косых карандашных чёрточек. К чёрту. — Эй, лапуля, — Минхо, вырванный из своих мыслей, растерянно поднимает голову в сторону дверного проёма. Его в этом университете называли как угодно, но точно не «лапуля». — И правда лапуля… — парень в дверях расплывается в улыбке и проходит вглубь аудитории, поскрипывая подошвами лакированных берцев. — Ты не видел здесь шарфик шёлковый? Чёрненький такой, в горошек. Минхо, всё ещё слишком ошарашенный для того, чтобы размениваться на приличия, только отрицательно мотает головой. Незнакомец, впрочем, тоже особыми манерами не отличается (одно «лапуля» чего стоит), поэтому молча проходится вдоль парт, высматривая свой шарф и мурлыкая под нос какую-то попсу. Боковым зрением Минхо внимательно наблюдает за странным парнем с атрофированным чувством такта и ярко-синими волосами, стянутыми в пушистый хвостик на затылке; хрустит, проворачивая карандаш в точилке — пытается себя чем-то занять, чтобы скрасить неловкость, нарастающую в образовавшемся между ними молчании. Из наушников по-прежнему трещит музыка, скрипят подошвы лакированных берцев. Снова ломается грифель карандаша, застревая на этот раз меж лезвий точилки. Да чтоб тебя… — Тебе помочь, сонбэ? — Было бы очень кстати, — незнакомец воодушевлённо выныривает из-под парты и тут же сдувает шальную ультрамариновую прядку, пощекотавшую бровь. — Ты помнишь, где сидел? — Где-то…сзади? — парень пожимает плечами, бегло осматривая аудиторию. — Точно не вспомню, это вчера было. Минхо всегда, с самого первого своего дня в университете сидел на первых партах: когда за обучение ты платишь четыре миллиона вон ежегодно (с учётом стипендии и всех полагающихся ему льгот), будучи при этом по уши в долгах, стараешься ухватить как можно больше — взять всё возможное от этой учёбы. Те же, кто стеснялся занимать первые парты, но стремился получить знания не меньше, обычно устраивались между вторыми и пятыми рядами: преподавателя оттуда все ещё слышно довольно чётко, хотя с доски уже мало что можно было разглядеть. Таких было большинство, поэтому они набивались за парты так, что постоянно сталкивались локтями. Сзади же, на последний рядах, обычно оказывались две категории людей: лодыри, которые приходили только чтобы получить отметку о чисто формальном присутствии на лекции, или опоздавшие, что не успели занять места поближе. Но его новый знакомый мало походил и на тех и на других: первые обычно были раза в два пошире него, имели привычку отжимать деньги у первокурсников (Минхо ощущал это на себе до тех самых пор, пока они с Хёнджином однажды не ввязались в драку — тот решил, что ему жизненно необходимо защитить честь своего друга и его жалкие десять тысяч вон) и курить за углом университета. Вторые же — чаще всего были просто безнадёжно уставшими студентами с кучей подработок и болезненной тенью под глазами. А вот это описание больше подходило уже самому Минхо. — Пусто, — обречённо озвучивает он после того, как они прочёсывают все задние ряды, ползая под партами и заглядывая под скамейки. — Жалко, наверное, кто-то уже забрал… — Нашёл! — Минхо вдруг выглядывает из-под самой последней парты, вскинув вверх руку с шелковой тканью в горошек. — Он немного испачкался, но… Парень, перескочивший сразу несколько ступенек, с радостным визгом прижимает шарф к груди, и опомнившись, протягивает ему руку — помогает подняться и выпрямиться в полный рост. — Спасибо, лапуля, это была очень дорогая для меня вещь, — он улыбается, наспех отряхивает шарф, осматривает его придирчиво на наличие пятен; после набрасывает на плечи, без особого труда затягивая очаровательный узелок поверх одной из своих многочисленных цепочек. — Не за что, сонбэ. — Я Ёнбок, — он впервые вспоминает о приличиях, и то на половину: только чуть наклоняет голову вперёд, не переставая при этом улыбаться. Минхо по-настоящему редко удавалось завести новые знакомства. Окружающие к нему не сильно тянулись, да и он сам не делал ровным счётом ничего, чтобы начать общение хоть с кем-то: не принимал участия в мероприятиях от университета — потому что терпеть не мог шум и большие скопления людей, в кампусе вёл себя тихо и сдержанно — потому что ещё со школы помнил о том, что лучше не высовываться; а любое предложение выпить вместе на выходных — вежливо отклонял (потому что алкоголь он терпеть не мог, да и не было у него лишних денег чтобы расхаживать по барам). Через какое-то время все вокруг привыкли, что он немного «с приветом» — так шепотом о нём отзывались девочки, посещавшие вместе с ним курс истории искусств — и отстали от него: оно, быть может, и к лучшему. Сынмин с Хёнджином были исключением. Знакомство с этими двумя — настоящий подарок судьбы, хотя в благосклонность Вселенной к себе он уже давно перестал верить. — Ли Минхо, первый курс, — он вежливо склоняется перед старшим, прижимая ладони к бёдрам. — Рад с тобой познакомиться, сонбэ. Ёнбок дробно смеётся где-то сверху, и он тут же распрямляется, удивленно глядя на него: неужели сделал что-то не так? — Ты правда самая настоящая лапу-у-уля, — хихикает он, и с такого расстояния между их лицами с лёгкостью можно разглядеть россыпь солнечных веснушек на его щеках. — Я угощу тебя обедом. И возражения не принимаются, Ли Минхо. Собирай свои вещички и топай за мной. «Вот и доделал работу по академическому рисунку…» — проносится в его голове, когда он смахивает скетчбук в сумку и закидывает её на плечо. Ёнбок уже бодро спускается вниз по амфитеатру, перескакивая через одну ступеньку; лакированные берцы всё также звонко, мультяшно практически, поскрипывают, и подвитый ультрамариновый хвостик раскачивается в такт его шагу. Какое-то время после того, как Минхо разбирается со своими вещами и нагоняет его, они идут молча, и он начинает чувствовать себя неловко: не из-за внезапно напряжённой тишины, а потому что на них со всех сторон косятся. То ли из-за цветного бардака на голове его нового знакомого, то ли от того, как контрастно они смотрятся вместе: синеволосый парень в потёртых «скинни» и пиджаке, усыпанном английскими булавками, и младшекурсник с угольным гнездом на голове в палёном «адидасе» — ну, просто команда мечты. — Откуда ты вылез такой чудной? — А? — Минхо подвисает, изучая переливающееся серебром ухо Ёнбока: «гвоздик» в виде сердечка, россыпь простеньких колец и металлическая штанга-индастриал поперёк ушной раковины — да на нём свободного места для новых проколов уже не было. Тот оглядывается на него через плечо с абсолютно беззлобной улыбкой. — Ты с какого факультета, говорю? — Архитектура… — он немного медлит, ловя солнечные блики в серебре форменного «гвоздика»: надо зарисовать. — А ты, сонбэ? — Юриспруденция, — Ёнбок, когда замечает удивление, исказившее лицо напротив, слегка склоняет голову набок. — Что, я больше похож на чокнутого гика-графического дизайнера? — Что-то вроде того… — бурчит младший, тут же снова проваливаясь в свои мысли. Надо зарисовать. Что именно? Минхо ещё не знает точно: просто ощутил привычный зуд в кончиках пальцев, пока глазами ловил солнечные лучи в серебре чужой серёжки — руки сами просили карандаш без особой на то причины. Он возвращается в реальность только тогда, когда на автомате сворачивает в сторону столовой, но оказывается вовремя пойман за лямку рюкзака; Минхо от этого заносит так, что прежде, чем впечататься в Ёнбока, он чуть не сталкивается с группкой хихикающих девочек, сбившихся в кружок в самом центре коридора. — Куда собрался? — парень заглядывает ему в лицо. — Сбегаешь от меня, Ли Минхо? — Я думал, мы идём в столовую… — Считаешь, я буду угощать того, кто помог мне найти такую ценную вещь, в университетской столовой? — он оправляет лямку его рюкзака и сбившуюся с плеча кофту, глядя на него при этом как на душевно больного. — Я отведу тебя в кофейню неподалёку, там делают восхитительные брауни. — О… Минхо предпочитал обедать в столовой: это гораздо дешевле и не нужно далеко идти (а это значит, есть больше времени на то, чтобы спокойно обсудить все миллион тем, что накопились у Хёнджина за несколько часов отсутствия общения с друзьями). К тому же, после того как Сынмин в самом начале их дружбы отвёл его в дорогущее кафе — стоимость одной позиции меню которого примерно равнялась его зарплате в магазинчике возле дома, и была практически в два раза больше той, что он получал в ресторане по выходным — у него отпало всякое желание принимать предложения пообедать за пределами университета. Тем более за чужой счёт. — У них недавно появились брауни со вкусом «виски-чили», я просто обязан это попробовать, — начинает разговор Ёнбок, когда они выходят на залитый солнцем университетский двор, и тут же поплотнее закутывается в полы своего пиджака: сентябрь стоял удивительно тёплый, но майка в облипку вряд ли спасала его от ветра. — Раньше у них уже был «виски-карамель» или что-то в этом духе… Правда тогда получилась фантастическая гадость, и они убрали его из продажи. Но всё равно попробую, живём один раз, да? — он пинает камешек, попавшийся ему под ноги, и тот врезается в сбитый носок кроссовка Минхо; он осторожно подталкивает его поближе к траве, и Ёнбок тут же находит себе новый. — Там как-то был вкус «водка-клюква», вот это реально стоило своих денег. Кстати, у тебя есть паспорт с собой?.. Минхо улыбается, почему-то абсолютно уверенный в том, что расщедрившаяся Вселенная, кажется, прислала ему ещё один подарок.***
— Цены здесь просто космические… — он в лёгкой растерянности отстраняется от витрины. — Ты уверен, что правда хочешь угостить меня, сонбэ? Мне хватило бы простого «спасибо» или талона в столовую, на крайний случай… И даже его он принял бы скрепя сердце. — Во-первых, я угощаю, так что мне решать, — Ёнбок поправляет лямку сумки на своём плече, внимательно изучая сладости за стеклом. — Бери всё, что хочешь и ни в чём себе не отказывай, лапуля… О, «вишня-бурбон»! Так вот… Никогда не прибедняйся, лапуля, особенно если тебе светит бесплатно попробовать самые вкусные брауни, по крайней мере в пределах Кванакку Приглянулось что-нибудь? Минхо не то чтобы не любил сладкое: скорей возможности пробовать все его разновидности никак не представлялось. Его вкусы ограничивались достаточно небольшим количеством продуктов без особого уклона в экзотику, поэтому такие изыски, совмещавшие в себе абсолютно несочетаемые между собой продукты — были в новинку. — Выбери что-нибудь на свой вкус, сонбэ. Ёнбок морщит нос, оглядываясь на него с видом крайне недовольным. — Хорошо, только если перестанешь звать меня «сонбэ», — он распрямляется, вытягиваясь в полный рост, и оправляет свой пиджак. — Здравствуйте, один «вишня-бурбон» и два «молоко-печенье», один с собой. И два айс американо, — снова оборачивается к нему, после того как прикладывает карту к терминалу. — «Хён», если тебе уж так сильно хочется. Но лучше просто Ёнбок. — Ёнбок, — протягивает Минхо, задумчиво разглядывая россыпь солнечных поцелуев на щеках. — Видишь, не сложно же, да? Чувствую себя старым, когда меня зовут «сонбэ»… У нас ведь с тобой разница всего два года, лапуля. — Тогда… Не мог бы ты не называть меня так, сон… Ёнбок? — Как «так»? — старший снисходительно улыбается. — «Лапуля»? Но ты ведь просто лапочка. Минхо открывает было рот, но тут же закрывает его снова, призадумавшись: возразить на это было особенно нечего, да и неприлично это — пререкаться с сонбэ, который к тому же угощает тебя обедом. Лапуля так лапуля. Они устраиваются вместе с кофе и брауни у окна, с легкостью выбив себе лучшее место, что неудивительно: Минхо уже почему-то был искренне убеждён, что Ёнбок всегда и везде берёт только самое лучшее. — Чего ты один в аудитории кис? — первым заговаривает Ёнбок, даже не думая о том, что сначала стоит прожевать, и только потом — говорить. — Ты изгой или типа того? Да, прямолинейности этому сонбэ не занимать. — Нет, просто мои друзья были заняты, — Минхо осторожно делает первый укус и растерянно замирает, не решаясь начать жевать. Его вкусы были довольно ограничены, а любимым десертом лет с четырнадцати был шоколадный пудинг «jell-o» за две тысячи вон. Но это определённо было самое вкусное, что он когда-либо пробовал в своей жизни: нежный молочный шоколад и настоящее сладкое безумие из разнообразных начинок. Почему-то это в очередной раз напомнило о его новом знакомом и россыпи серебряных серёжек, отбрасывающих солнечные зайчики на крохотный столик между ними. Чем больше времени он проводил с этим «ультрамариновым сонбэ» — Минхо хихикает про себя — тем больше руки просили карандаш. В голове привычный творческий бардак. Так было всегда, когда встречаешь новых людей. Сейчас в голове были одуванчики, искрящиеся серебром звёздочки и капельки дождя — теплого и нежного, как в середине апреля; мягкий воздушный зефир, очаровательно розовый, и молочный шоколад. — Я уже было подумал предложить тебе дружить со мной. — А? — Устроить вместе клуб аутсайдеров или что-то в этом духе, — Ёнбок ловит губами цветастую соломинку. — Ну, знаешь, сборище одиноких и недопонятых… А ты, оказывается, уже пристроен. — Не может быть, что у тебя нет друзей. — удивленно тянет Минхо. — Да с тобой точно половина университета хочет общаться. Ёнбок замирает. — Не думаю, что хоть кто-то с тобой согласился бы… — бормочет себе под нос старший, с хрустом дробя лёд в своём стаканчике. — Что? — Говорю, что ты самая настоящая лапуля, — Ёнбок улыбается ему, и у него на щеке крошка «бурбон-вишня». — Удивительно, как твои друзья оставили тебя одного: украдёт ведь кто-нибудь, — он хихикает и делает очередной укус. — Я не против. — Что? — Не против дружить с тобой. Старший смотрит на него странно, и Минхо не уверен в том, что может прочитать его выражение лица. — Лапуля, ты чудной, ты же в курсе?***
Погода начала стремительно портиться ещё в тот момент, когда они с Ёнбоком распрощались на пороге кафе: тот с улыбкой вручил ему пакет с ещё одним «даже не думай отказываться от него, лапуля» брауни и своим номером, наспех выведенном на краешке салфетки; с Минхо взамен — только обещание непременно ему написать и снова пообедать вместе завтра, потому что: Ты сказал, что хочешь дружить со мной, лапуля. Теперь от меня не отделаешься. Он махнул ему ладошкой, увешанной кучей браслетов, уже когда переходил дорогу, и на прощание блеснул серебром крошечных гвоздиков в ушах. Одуванчики, искрящиеся серебром звёздочки и капельки дождя — теплого и нежного, как в середине апреля. «Ультрамариновый сонбэ» — новый контакт стал третьим в телефонной книге Минхо, сразу после Сынмина и Хёнджина, которые уже успели его потерять: оставили ему с десяток звонков и сообщений. Что, на самом деле, было совсем неудивительно — общаться с кем-то кроме них для Минхо было в новинку, поэтому он никогда раньше не пропадал из их поле зрения так надолго. На подходе к кампусу стремительно портящаяся погода сделалась просто отвратительной, и, хотя Минхо и пытается искать во всём плюсы, даже он не видит ничего хорошего в грозовых тучах в начале сентября. Сезон дождей давно закончился, и вплоть до самого ноября единственной погодной неожиданностью мог бы стать мелкий дождик или разгулявшийся ветер. А тут, судя по всему, намечался настоящий ливень. А ведь дома только перестало пахнуть сыростью… — И как прошло твоё свидание, хён? — Минхо, пользуясь редким случаем, смотрит на Хёнджина сверху вниз: тот развалился на ступеньках на входе в корпус и буквально источал во влажный осенний воздух волны вселенского разочарования. Сынмин справа от него сосредоточенно печатал что-то в своём айпаде и тоже особым оптимизмом не блистал. — Это было не свидание, — фыркает так, как будто это совсем ничего не значит. — Я просто угостил Чонвона обедом. — Поэтому он лип к тебе последние две недели? — Хён, — пресекает его Минхо: они встречаются глазами, пару секунд смотрят друг на друга, и Сынмин снова утыкается взглядом в экран. — Так всё-таки…? — Хочу поплакать и пересмотреть «Ходячий замок», — обречённо заявляет Хван, потирая лицо ладонями. — Желательно заедая всё это мороженым. С виски. — Это примерно двенадцать из десяти разочарованных Хван Хёнджинов? — выплёвывает Ким, не отрываясь при этом от планшета: судя по тому, с какой скоростью пребывали новые сообщения, в чате студсовета сейчас что-то намечалось. — Или всё-таки тринадцать? — Почему? — Ли осторожно толкает Хёнджинову коленку и присаживается рядом, игнорируя нападки Сынмина: хён перебесится и успокоится. — Что случилось? — Не хочу с ним больше видеться. Опять всё тоже самое. — Что, не разглядел твоего лица за набитым кошельком? Ах да, кажется, я о чём-то таком предупреждал тебя в этот четверг, потому что этот полудурок обсуждал прямо в кабинете студсовета, как… — У вас на филологическом что, не учат подбирать слова? — Минхо бросает многозначительный взгляд на Кима, увлечённого перепиской, и придвигается к Хёнджину поближе. — Всё настолько плохо, хён? — Тринадцать разочарованных Хван Хёнджинов из десяти, — глухо отзывается он из-под ладошек. — Вообще-то даже четырнадцать, потому что у меня сейчас две лекции по деонтологии подряд. Лучше бы остался обедать с вами… И если ты ещё раз скажешь «я же говорил», Мин, то будешь сегодня смотреть со мной «Ходячий замок» и слушать моё нытьё, ясно? — Боже упаси. — Может, хоть у тебя новости хорошие? — с надеждой осведомляется Минхо. — Не-а, — мотает головой Сынмин, раздраженно зажимая кнопку блокировки айпада: сообщения всё приходили и приходили, но теперь он не обращал на них никакого внимания. — Похерили всё, что мы сделали в прошлом семестре для подготовки, и если фестиваль в этом году пройдёт без особых происшествий… — Валить тебе надо из этого студсовета. Они тебе на шею сели ещё на втором курсе и ножки свесили, Мин. Очнись, господин председатель, тебя ис-поль-зу-ют. — Начну слушать твои советы, когда ты перестанешь пропускать мимо ушей мои, — спокойно отзывается Сынмин, даже не глядя в его сторону. — Семестр только начался, а я, кажется, уже седею… — Или лысеешь? — Заткнись. — Сам заткнись. — Ребята! — Минхо, пользуясь тем, что сидит между ними, успешно пресекает ссору. В очередной раз. — Значит… Значит, теперь вы оба торжественно поклянётесь больше не бросать меня во время обеденного перерыва? — он улыбается, и Сынмин в ответ тихо хмыкает. — Если наш ромео снова не… — Сынмин-хён. Хёнджин вдруг оживляется, поднимает голову, но вопреки ожиданиям смотрит совсем не на Кима, а на Минхо: — А ты? Где был ты? — Я… ну… — младший нервно трёт шею. — Заводил друзей? Сынмин с Хёнджином переглядываются, пару секунд молча играют в гляделки — хоть эти двое и делают вид, что не ладят, за последние полгода они стали понимать друг друга без слов — после чего оба возвращают своё внимание к Минхо. — Рассказывай.***
Минхо не устал. Да, глаза слипаются, но он ведь студент-первокурсник архитектурного факультета: недосып — это его визитная карточка. А ещё ноги побаливают, хотя не то чтобы ему было на что жаловаться — сегодняшняя смена прошла практически без происшествий, и пару раз ему даже удавалось заняться делами по учёбе. Главное, что сейчас он получит деньги и наконец-то отправится домой, где… — Ровно сорок две тысячи вон. И проверь здесь всё перед закрытием. — Но должно ведь быть пятьдесят две… Я… — Сам же сказал, что касса не сошлась. Господин Чхве — недостаточно старый, чтобы Минхо уважал его априори, и недостаточно молодой, чтобы его образ жизни ещё можно было бы списать на юношескую глупость — стал его начальником совсем недавно. Он, судя по всему, стремительно подбирался к шестому десятку (хотя довольно сложно судить о возрасте человека, который не отлипает от бутылки с самого студенчества), но при этом имел за плечами только скверный характер и древний «Chevrolet Spark», который заживо съедала ржавчина на парковке перед магазином. Его мать, пожилая госпожа Чхве, которая и приняла Минхо на эту должность, была очаровательной старушкой: щипала его за щёки и всегда приносила к его смене чапчхэ. В последнее время она всё чаще жаловалась на больные ноги и сына, который переселился к ней и «наверняка ждёт, пока я отброшу коньки и оставлю на него магазин». Поэтому Минхо совсем не удивился тому, что теперь он всё реже видел в магазине пожилую госпожу Чхве, и всё чаще спорил перед закрытием с её сыном, который, как оказалось, помимо дурного характера имеет ещё и привычку прикарманивать себе его деньги (будто их и так не было ничтожно мало). — Но несостыковка была ещё до того, как я пришёл… Вам нужно спросить Хисына, это ведь в его смену… — Парень, тебе что домой не надо? Забирай сорок две штуки или не бери ничего. Минхо сцепляет зубы, нервно разглаживая купюры перед тем, как спрятать их в кошелёк. На десять тысяч вон меньше, чем он должен был получить за сегодняшнюю смену. В прошлый раз это были пять тысяч вон — за «ненадлежащее выполнение рабочих обязанностей» (и он был крайне удивлён тому, что господин Чхве вообще способен на составление таких сложных словесных конструкций). Что будет в следующий раз? Он заберёт половину? Минхо не устал. Денег меньше, чем должно было быть, но это же все ещё деньги, правда? Деньги, на которые можно жить. Дом встречает его тишиной, темнотой и привычным запахом сырости: он только смог избавиться от него после прошедшего сезона дождей, и природа даже дала ему насладиться этим целый месяц, прежде чем снова прошёлся тропический ливень. Минхо тыкает в кнопочку на осушителе воздуха, и тот отзывается приглушенным урчанием. Он, конечно, всё равно не справится с тем, чтобы избавиться от сырости полностью: это всё-таки банджиха, а не пентхаус в центре Каннама — но квартира хотя бы не будет вонять, как мокрая и тошнотворно грязная тряпка, которой господин Чхве сегодня натирал кофейный аппарат. Минхо, кажется, ещё пару лет не сможет пить кофе. Для уверенности он пускает в работу вентилятор, будто тот хоть немного поможет разогнать сладковатый запах сырости. После работы времени оставалось не так много, особенно с учётом того, что человеческий организм имел очевидный изъян — жизненно-важную необходимость спать хотя бы по несколько часов, чтобы продолжать функционировать. Поэтому надо было быстро закинуть в себя что-нибудь, разобраться с заданиями на завтра, и попытаться поспать хотя бы… Просто попытаться поспать. Он усаживается на пятки, пододвигается поближе к низкому столику. Равномерно гудящий вентилятор рассеивает отдающий специями пар, что исходит от рамёна, и желудок предательски скручивается. Вообще-то, он соскучился по нормальной домашней еде, теплу газовой горелки и пониманию того, что именно ты отправляешь в свой собственный желудок (в покупной еде быстрого приготовления состав он предпочитал не читать для собственного спокойствия). Но когда ты студент-архитектор, подрабатывающий буквально семь дней в неделю, времени не остаётся даже на то, чтобы насладиться здоровым восьмичасовым сном, не говоря уже о приготовлении полноценного ужина. Да и не только ужина… К тому же… это было дешевле. Восстановление его дома после очередного сезона дождей в этом году обошлось в целое состояние (теперь оставалось надеяться только на то, что больше погодные условия не будут ставить под угрозу сохранность его жилья, по крайней мере до следующего июля). И он знал, что из-за этого придётся затянуть пояс потуже, но не думал, что настолько. Учебники в этом семестре — даже с учётом того, что Сынмин помог ему найти поддержанные среди старшекурсников (от помощи Кима непосредственно в покупке учебников он, естественно, отказался), встали ему в сто сорок тысяч вон; а художественные принадлежности — тот самый минимум, обозначенный преподавателями — и того больше. И это просто неподъёмно дорого, когда твоя почасовая ставка — самая минимально возможная по закону, без учёта штрафов и вычетов, задержек выплаты и прочее-прочее-прочее… А всё заработанное при этом идёт на оплату учёбы. Пока долг растёт, и капают проценты. Он думал, что в этом семестре будет полегче, ведь ему удалось разобраться с документами на дом, он смог с горем-пополам восстановить его после очередного затопления и навести уют; он ведь даже нашёл ещё одну подработку на выходные. Но становилось, кажется, только хуже. Признаться честно, Минхо немного устал. Но только совсем чуть-чуть.