Пурпурный рассвет

Канаде не удаётся бесшумно подняться по лестнице. Половицы то и дело поскрипывают под подошвами, стоит ей сделать неосторожный шаг. В этих звуках — завываниях призраков — ей чудится на мгновение что-то зловещее и таинственное, готовое вот-вот напасть на неё из тёмного угла, когда она этого меньше всего ожидает. Сколько она себя помнила, этот дом, чьи половицы недоброжелательно скрипели, чьи стены безутешно утопали во мраке, храня на себе отпечаток пройденных лет, олицетворял собой… одиночество. Каждый раз переступая порог этого дома, Канада испытывала, как в груди распространялось гнетущее чувство, а вместе с тем — как начинали стены сдвигаться, вот-вот норовя раздавить её существо, будто какую-то букашку. Дом этот принадлежал никому иному, как самому Англии, её отцу и бывшему опекуну. И ничто не могло сказать больше об Англии, как его безмолвный мрачный дом-крепость. Впрочем, он и сам был таковым. Канада не заставала моментов, где бы отец проявлял тёплые чувства; он всегда оставался холодным, надменным, равнодушным, умеющим заглядывать своим проницательным взглядом в самые потаённые глубины души и выставлять без капли стыда на всеобщее обозрение чужие огрехи. Одним словом: статуя. Она наконец преодолевает расстояние до его кабинета и костяшками пальцев негромко стучится в дубовую дверь, оттуда раздаётся приглушённое: «Войди». Отреставрированная со времён Второй мировой войны обстановка, судя по всему, не подверглась каким-либо изменениям. Если закрыть глаза на наличие современных вещей, можно было подумать, что Англия переживает Викторианскую эпоху, самый пик своего могущества. Что прошлый Англия, что нынешний — не отличить особо: также, как и прежде, лениво, с особым изяществом в неторопливых движениях раскуривает сигару, неотрывно глядя в окно и размышляя о чём-то. Маргарет не могла себе с особой точностью представить, какого рода мысли таились в голове отца, но догадывалась об их общих чертах. Что-то, связанное с вопросом философского характера. Она предположила, что, возможно, он вынужден много предаваться философским размышлениям в связи с утратой Индии и последующей за ней утратой статуса великой державы, чтобы успокоить себя. Или же она ошибалась, а в его рассуждениях всплывал вопрос совершенно другого характера. Как бы то ни было, прочесть мысли отца было невозможно; его лицо напоминало собой совершенную маску. Маргарет подошла к письменному столу, что разделял их, и вопросительно взглянула на отца. Тот ухом не повёл, продолжив безучастно оглядывать раскинувшийся сад под его окном, что подтолкнуло Маргарет к принятию решения выразительно прокашляться. Эдгар, легонько стряхнув с лацканов тёмно-синего атласного халата пепел, повернулся к ней боком и, коротко окинув оценивающим взглядом свою дочь, обошёл стол, положил ладонь ей на плечо и указал в приглашающем жесте на оттоманку, где они секундами позже расположились. Она была заинтригована и в то же время встревожена. Отец по телефону дал ясно понять, что хотел бы поговорить с ней с глазу на глаз; естественно, он приехал бы к ней сам лично, но Маргарет настояла на том, что в том нет нужды и она сама к нему приедет, сославшись на то, как долго они не виделись и как сильно она по нему соскучилась (на самом деле, она ни разу не скучала, но сочла нужным солгать, дабы отец не вздумал покидать пределы Британских островов, так как это могло привести к ухудшению его здоровья. От последствий Второй мировой он не успел до конца оправиться). Она приготовилась было к худшему, но не тут-то было; вместо ожидаемых неутешительных новостей в воздухе повис вопрос: — Может быть, чаю? Канада вопросительно изогнула брови, взглянув на Англию с выражением непонимания. Эдгар проследил за её реакцией и отобразил то же недоумение на лице, затем поинтересовался: — Что-то не так? Канада покачала головой и, решив, что ей нечего скрывать, поделилась своими мыслями: — Я думала, случилось что-то серьёзное. Обдумав слова Маргарет, Эдгар опустил глаза — он всегда так делал, дабы не позволить собеседнику лицезреть в его взоре пустоту — и выразил в словах сожаление для приличия, хоть и не испытывал его: — Мне жаль, что я побеспокоил тебя и вынудил преодолеть столь долгий путь, но… Англия замолк и проникновенно посмотрел ей прямо в глаза. Канада немного опешила, привычное неприятное желание спрятаться от этих холодных голубых глаз охватило всё её существо, и в такие моменты ей начинало казаться, что каждая мысль в её голове проносилась под его внимательным взором, словно она была выставлена напоказ нагишом. Затем она вдруг подумала об Аароне, своём брате. «Испытывал ли он то же самое?», — задалась она вопросом. Эдгара и Аарона связывали сложные неоднозначные отношения. Несмотря на то, что в двух Мировых войнах они стояли бок о бок в качестве союзников, а поныне их объединяло идеологическое противостояние с Советским Союзом, они не могли найти взаимопонимание, присущее членам одной семьи, отцу и сыну. Она помнила, как в 45-м, когда они собрались всей семьёй в доме у Эдгара по случаю победы над Германией, они переругались между собой из-за колоний Англии; Америка напоследок сказал с притворным сожалением и звенящей сталью в голосе что-то о потраченном впустую времени и стариках-империалистах, не желающих расставаться с источником своего обогащения и громко захлопнул дверью. То, как отреагировал Эдгар, Маргарет, к сожалению, не могла с точностью воспроизвести перед взором, ибо она сразу побежала вслед за Аароном, нагнала его, а он выдавил из себя ободряющую улыбку и, успокоившись, согласился с ней пройтись по улицам Лондона, навевавшего тоску и одновременно радовавшего глаз своим относительно уцелевшим видом после бомбёжек. Пускай она упустила тогда из виду реакцию отца, но она кожей почувствовала исходящее от него раздражение и ещё кое-что, природу чего ей не удалось распознать. Пусть ей и не удалось распознать, зато этих ощущений хватило, чтобы убедиться в наличии чувств у Англии. Хватало и других воспоминаний, доказывавших, что её отец — не статуя; в них Англия, по обыкновению, взаимодействовал с Америкой, и в них же прорывались наружу его неподдельные эмоции. Самое интересное заключалось в следующем: Эдгар давал волю чувствам рядом с Аароном, находясь вблизи именно своего первенца, а не кого бы то ни было ещё. Не то чтобы Маргарет завидовала — завидовать тут было явно нечему, ибо Эдгар проявлял по большей части гнев: либо ледяной, либо обжигающий. И Канаде, испытывающей не самые приятные эмоции от внимания холодного отца, стало любопытно, каково приходится Аарону. Что же он чувствует, когда видит, что Эдгар оттаивает, и в нём просыпается человек, пусть и гневающийся? Или же Аарон был настолько слеп, чтобы замечать очевидное? Вряд ли. Америка читал людей, как открытую книгу, и ему не составляло труда на раз-два раскрывать их помыслы. Страны — существа весьма необычные, но от людей мало чем отличаются. — Маргарет, — отвлёк от размышлений голос Англии. Канада обратила на него внимание и кивнула, мол, слушаю тебя, и он спросил: — Ты меня слушаешь? — Извини, я отвлеклась. Так о чём ты хотел поговорить со мной? — Это касается твоего брата. Маргарет уже догадывалась, о ком пойдёт речь, но это не помешало ей задать вопрос: — Какого из?.. — Ох, моя милая Маргарет, ты ведь знаешь не хуже меня… Это всегда касалось твоего старшего брата. Канада изобразила лёгкое удивление на лице… Если же быть точнее, попыталась изобразить, но у неё, как всегда, ничего не вышло; актриса из неё была никудышная. А тем временем Эдгар продолжил: — Со дня нашей последней встречи прошло десять лет, и за всё это время Аарон ни разу не навестил меня. — Но ты ведь и сам в курсе, что он очень занят, — стала оправдывать Америку Канада, всё ещё не до конца понимая, чего хотел Англия. — Не пойми меня неправильно, у меня нет в намерениях упрекать его. Должен заметить, что прошло десять лет с того момента, как были объявлены всему миру наши «особые отношения». Но Аарон… остаётся непреклонен. Все мои попытки связаться с ним, наладить с ним контакт… он будто не замечает. Я понимаю, что в 45-м мог задеть его, но десять лет обижаться по этому поводу, на мой взгляд, просто смешно. Маргарет вспомнила тот самый диалог, в ходе которого Эдгару приходилось со стиснутыми зубами, недовольно поджатыми губами и испепеляющим взглядом, полным злобного бессилия, выслушивать обвинения своего дорогого сына, Аарона, без стеснения указывавшего ему, что делать, а именно — предоставить Индии независимость, с бережливостью обращаться с «его деньгами», «не швыряться ими куда попало», «не задумываться об удержании своих колоний и… — … Прекрати уже наконец на что-либо надеяться, — холодно произнёс Америка, глядя на Англию. — Тебе следует смириться с существующим геополитическим положением. Твоя империя мертва…» Маргарет, естественно, видела их после того разговора, не могла не видеть: они вынуждены были высвечиваться вместе в том или ином месте в качестве верных союзников и изображать из себя дружных отца и сына. Впрочем, с последним у них всё было прекрасно, актёры из них были превосходные (не то что она), однако Канада на инстинктивном уровне ощущала их враждебность по отношению друг к другу. — … Так вот, к чему я всё это веду? Я хочу помириться с ним. Маргарет неверяще изогнула бровь. Не успела она задать ему какой-либо вопрос, как Англия заявил в своей непререкаемой манере, как если бы он отдал приказ, подобно королю: — И ты мне в этом поможешь.