Тигнари поясняет за анекдот

      Тигнари чуть ли не пинал Сайно, пытаясь спихнуть его с себя, пока тот продолжал нежно выводить всë новые анекдоты. Кто как не Тигнари знал о бесчисленной библиотеке ужаснейших шуток, которая хранилась в голове генерала — казалось, ей нет конца, причëм Сайно ни разу в жизни не повторял одну и ту же шутку дважды, по крайней мере, насколько Тигнари помнит. Сам выдумывает их на ходу, что ли?       — Не брыкайся так, я же даже помылся, — Сайно лезет мягкими тёплыми руками и ласково гладит руки, плечи и живот, прекрасно зная, как это обезоруживает. — Не к тебе первым делом побежал, а в ванную.       — Верно, иначе я бы тебя к себе не пустил, вонючка ты пустынный, — Тигнари максимально незаметно принюхивается. На всякий случай. — Ты помнишь наш уговор.       — Кстати об уговорах. Слышит как-то Аль-Хайтам стук в дверь, думает: «Кавех»…       Тигнари протяжно хрипит от раздражения и целится ногтями прямо в лицо Сайно. Тот даже не пытается отступать и глупо лыбится, довольный весьма тем, что происходит. Ставший обыденностью, своего рода ритуал: сначала долгие прелюдии и шутки, затем нежнейшее единение и тихие признания в любви. Сайно привык, что Тигнари, спокойного и собранного Тигнари, выводит из себя разве что череда заранее припасенных каламбуров — в каком-то смысле, Сайно нравилось чувствовать себя особенным. Тигнари в принципе в особенности убеждает, что в Сайно, что в собственной, и это беспредельно прелестно. «Прелестный», — кивает Сайно своим же мыслям и хмыкает, вспоминая что-нибудь ещë.       — Вот ты наверняка думаешь сейчас, я это всë не серьёзно, а потом плакаться будешь. Сколько раз я выделял выходные, чтобы позже выслушивать твои непристойности? — Тигнари уже не пинается, даже навстречу родным пальцам льнёт, но недовольную гримасу сохраняет. Пока что. Сайно знает, что это всë до той поры, пока они оба не останутся голыми. — Сайно, что Коллеи подумает.       — Что я отличный шутник и ей следует бы поучиться не только у тебя, Нари, — Сайно почти мурлычет, щупая прямо под тканью футболки Тигнари и ощущая давно знакомую, но оттого не менее любимую кожу. Тигнари бледнее Сайно, но у него есть целые россыпи и созвездия веснушек, на плечах особенно и на скулах. — Нари, Нари, Нари…       Сайно принимается обцеловывать те самые, что под грудью, и Тигнари обвивает его туловище лодыжками, пятки бороздят загорелую спину. Сайно же прикусывает ему кожу с чувством какого-то вдохновения, присасываясь в чувственном поцелуе. Торопиться некуда, главному дозорному леса дозволено запираться в своей палатке, теряя голову от касаний кожи к коже, а уж генерал Махаматра, как окружающие привыкли, и не скрывает своих порывов каждый раз сбегать к этому дозорному, чтобы колени выцеловывать, аккуратно сжимая мягкие груди и считая минуты до того, пока Тигнари не сдастся на его, Сайно, милость.       — Нари такой вкусненький, — хихикает Сайно и прижимается сильнее, вздыхая в предвкушении. С Тигнари тепло и хорошо. Это их общее гнёздышко, и даже сам Тигнари давно не называет комнату лишь своей комнатой. Нет-нет, что ты! общая спальня. — В тебе точно есть душа поединка, да? А иначе почему я каждый раз, вкушая тебя, так тянусь к своей колоде? Понял?       — Я тебя выпну отсюда и месяц не пущу.       — Тогда пусти солнце! Нари, Нари, Нари, — Сайно напевает с широчайшей улыбкой и стягивает уже с Тигнари штаны, аккуратно складывая одежду в стопку.       — Об пень тебя приложу, как только выйдем, ясно?       — Один аранара давеча научил меня языку деревьев, — не унимается Сайно, мягко ведя самыми подушечками пальцев по оголённым рëбрам Тигнари. — Поэтому теперь мне ясен пень.       Сайно сыпет анекдотами так же невзначай, как дышит, а потому даже не поднимает глаз. Тигнари начинает дрожать, и, ожидая увидеть ярость клокочущую у него на лице, Сайно с ухмылкой приподнимается на локтях. И замирает.       Бледные щëки Тигнари покрываются едва заметным румянцем, оттеняя веснушки.       — Дурак ты, Сайно. Что головой об пень, что пень о голову, всë дурак.       И жмурится, посмеиваясь. Святая Дендро Архонтка.       Сайно приподнимается ещë выше, опираясь уже на костяшки, и морщится. Тигнари заламывает бровь.       — Ты чего, реветь собрался?       — Я так счастлив… Ты посмеялся над моей шуткой… — всхлип, ещë один, сопли. Хорошо, что без слюней.       — Тебя убить мало.       — Отстань, я на седьмом небе. Это как найти лимитированную карточку Священного Призыва Семерых с блестящей ламинацией и цветной рубашкой со скарабеем, только в тысячу раз лучше. — Сайно утирает нос и задумывается. — Нет, погодь, карточка всë лучше.       — Избавь меня от этого всего, или никакого секса.       — Неееет, ты не понимаешь! — Сайно снова по-детски комично хнычет и льнёт сильнее, пока Тигнари снова на грани раздражения. — Тебе никогда не нравились мои анекдоты!       — Нравились, только когда их в меру. А ты не знаешь меры, Сайно.       — Чтоооооо. Я ни разу не видел, чтобы ты смеялся! И как Альбедо ты тоже не реагируешь! — Сайно дуется и сжимает бледные плечи. — Как я должен был догадаться, что ты в восторге от меня и моих историй?       — Ни слова не было о том, что я прям уж в восторге.       — Не придуривайся, я по глазам вижу, что ты без ума. Ты мой самый преданный фанат в мире! Я знал, я знал! — Сайно спрыгивает с кровати и начинает приплясывать вне себя от счастья. Без своего шлема, без топа и штанов. И без трусов. — Нари, Нари, Нари, люблю тебя так, Нари!       Оставленный на кровати полураздетый Тигнари наблюдает за этой сценой и всë не может понять, страшно ли ему повезло или нужно от страха уносить ноги. Быть может, ему повезло, потому что как раз пока ещë есть возможность унести ноги.       — Я и представить не могу, что творится в твоей голове сейчас. И не хочу представлять.       — Одна похабщина! — гордо задирает подбородок Сайно. — Какого откровения мне ждать дальше? Что тебя возбуждают шутки про трактористов? Про нюанс?       Тигнари без слов швыряет подушкой в лицо Сайно, но тот лыбится только шире и снова липнет.       — Любименький мой, родимый!       — У меня пропало настроение, иди в лес. Ничего не хочу.       — Нари-и, лисичка моя пушистенькая, цветочек мой, как же хорошо! Наверное, всë же лучше, чем найти лимитированную карту! Чуть-чуть, — Сайно подбегает и всë лицо исцеловывает, будто пьяный. — Почему ты раньше не сказал, что тебе нравится? Сколько упущенных возможностей! Столько бессонных весёлых ночей!       — Потому и не говорил, зная, как отреагируешь. Ты ж как грибосвин под мятой, крутишься волчком, а потом на головную боль жалуешься! Попей ромашки, успокойся, во имя Семерых! — Тигнари не отстраняется от поцелуев и едва сдерживает мурлыканье. Сайно стягивает и футболку с него тоже, мягко, не настойчиво, удостоверяясь, что Тигнари не против. — Ну что с тобой делать…       — Снимать трусы и бегать.       — Сколько тебе лет, пять?       — Достаточно, чтобы мечтать вечерами о твоих вкусненьких тёплых бочках, подсолнушек, — хихикает Сайно и щекочет шею, чтобы после с чувством провести по ключицам, наконец вырывая у Тигнари из горла полувздох-полустон. — Моë ж сокровище пустынь, моя ж ты драгоценность, изумрудик.       — Ну будет тебе, — Тигнари млеет и прикрывает глаза, снова обвивая голову Сайно, а голос его мягкий, сладкий и тягучий, мëдом отдающий. — Сейчас все прозвища переберёшь, мне ничего для тебя не останется.       — Прояви фантазию, Нари. Не мне же одному импровизировать, — Сайно трëтся носом о живот Тигнари и с восторгом издаёт булькающий звук, будто пародируя его кишечник. — Ты китёнок! Что кушал на обед?       — Я думал, ты станешь моим обедом, — ухмыляется Тигнари и нежно проводит по серебряным волосам, вырывая восхищённый вдох у Сайно. — А ты вон какой оказался, опять шутки шутишь не умолкая.       — Мы ж уже выяснили, что тебя это возбуждает.       Тигнари молчит долго-долго, обдумывая, как бы остроумно уколоть в ответ, но не успевает. Сайно снимает его нижнее бельë и фамильярно, даже несколько неаккуратно раздвигает бëдра, с упоением отмечая влажность. Тигнари ему позволяет, следя, как Сайно всë ещë шмыгает носом — неужели всерьёз так растрогался?       Если так подумать, Сайно всегда чрезмерно нежный, когда дело касается семьи, а Тигнари ему именно что семья, как он с гордостью заявил на один из вопросов Кавеха за выпивкой. Тигнари тогда посчитал, что Сайно пьян и забудет поутру, но Сайно был абсолютно трезв в тот вечер. И шутить о настолько важных вещах не собирался. Что в словах, что в его прикосновениях, невозможно было уловить ни грамма злой насмешки или покровительства, для Тигнари Сайно всегда оставался понимающим, тающим перед ним и его охренительно вкусным травяным запахом (не забывает подмечать каждый раз!), любовником, которому можно было доверить и тело, и душу, и даже разбитую в крошку спину, когда-то задетую молнией. Тигнари не проговаривал вслух, но каждым жестом и каждым актом уязвимости перед ним признавался, что, тоже, примет любым. Вонючим, чистым, голодным и оттого нетерпеливым или сытым и медленным, в сезон дождей весенних, когда босые пятки шлёпают по древесине, или в прохладе приближающейся осени, с клеймом завитых в спираль лент на руках или совершенно нагим. Тигнари откровениями Сайно питался и сам откровенничал, позволяя разуму и телу стать его свидетелями.       Сайно медленно входит и осторожно цепляется за плечи, теперь подёрнутые румянцем, когда Тигнари начинает тяжело дышать. «Тише-тише, рыбка», — шепчет Сайно и ушко прикусывает, улыбаясь приторно. Тигнари расслабляется медленно, как обычно, ему это даётся нелегко, особенно когда ведëт Сайно, но Сайно терпелив и подождёт, только спустя время начав движения. Тигнари одной рукой держится за каркас кровати, а другой ладонь Сайно сжимает, жмурясь от неумолимого приближающегося удовольствия, всë думая, как же лучше ответить, ведь Сайно с молчанием оставить нельзя, сразу же за победу собственную засчитает.       — Может, и возбуждает, — наконец выпаливает Тигнари, надеясь втайне, что Сайно не услышит. Сайно старательно делает вид.       До той поры, пока у Тигнари не начинают дрожать лодыжки и он не выстанывает, как ему хорошо и приятно, когда его избранник толчками врывается в его тело, и это ощущается так правильно, как будто руинная головоломка складывается, загорается звёздами в глазах, как будто два сгустка жизненной энергии становятся единым целым.       Сайно усмехается и наклоняется к самому уху Тигнари, бороздит нарочно губами его жёсткую шёрстку там и низко, зная, как такая интонация заводит, говорит:       — Слайм повесился.       Тигнари поворачивается к нему с таким лицом, которое выражает только жажду убийства. Сайно щурится с самой широкой улыбкой и шепчет ещë:       — Что сказал слепой пустынник, заходя в бар? «Всем привет, кого не видел».       Тигнари всеми силами старается контролировать дыхание, но дрожью всë тело заходится и голос срывается на хрип, когда Сайно вытягивается, опираясь локтями, и заставляет согнуться чуть ли не пополам в неге сладко-сладкой, вгрызаясь ему в загорелую шею. Сайно посмеивается в предвкушении и наклоняется к другому уху, сдвигая бережно серёжку:       — Авидья — очень странный лес. Сначала я ходил за грибами, а потом они за мной.       — Клянусь самой Властительницей, если ты продолжишь, я тебя препарирую, понял?       — А ты сам понял шутку? — насупился Сайно, готовый всë расставить по полочкам, каждую мысль, каждое слово, чтобы Тигнари понял, в чëм прикол. — Когда поешь непригодных грибов, многие виды могут иметь галлюциногенный эффект, поэтому герою шутки кажется, что уже сами грибы…       Тигнари хватается-царапается за его щëки и целует глубоко, душно, мокро, до ниточки слюней у рта, до стона в горло, до мурашек.       — Просто заткнись… Ты меня трахаешь или вечер комедии устраиваешь?       Сайно возмущённо ахает и приставляет палец к его губам.       — Откуда ты понабрался таких грязных непристойных слов! Нари, родимый, мы никогда не «трахаемся», мы занимаемся любовью, причëм самой чистой и прекрасной, хорошо? Чтобы больше я таких мерзостей от тебя не слышал.       — Ты будешь мне указывать, что такое мерзости? Ты, кроющий меня анекдотами, пока я-аах… — Тигнари не может, физически не может разозлиться, потому что Сайно снова в него врывается, обвивая руками уже талию, и Тигнари стонет.       — Потому что я заметил, как тебе от них хорошо становится. Вон как громко, понравилась шутка значит! — и сияет, и сияет безудержно, гордый и довольный собой и своим партнёром. — Сам признался только что!       — Сайно-о, — трясётся Тигнари, не в состоянии заотрицать или хотя бы оправдаться. Да не заводят его эти шутки, просто иногда Сайно слишком мило выглядит, когда ждёт ответной реакции после истории очередной. Когда вот так с трепетом и лаской проводит по макушке, удостоверяясь, что не больно. Когда терпит минуту безмолвия неловкую, а после, как щенок, чуть ли кипятком от восторга не писается, зная, что Тигнари в любом случае не оттолкнёт от себя и примет. Даже после «нюанса».       Сайно еле сдерживается, чтобы не пересказать весь архив своих смешных историй, прижимаясь близко-близко и всего Тигнари собой заполняя в экстазе, пока тот рвётся и мечется между диким хохотом и желанием Сайно снова поцелуем заткнуть, чтобы поскорее кончить. Даже когда в ход идут угрозы отрезать член, Сайно не унимается и липнет в упоении, радушно обнимая вспыхивающего от возбуждения и раздражения с гневом Тигнари. И, как назло, Сайно припас самые тупые и откровенно не смешные шутки, чтобы шептать именно в те моменты, когда Тигнари не контролирует свои порывы кричать и плакать от наслаждения. Сайно на самом деле очень хитрый.       Тигнари приходится выносить ещë добрых несколько минут, а после, на шумном выдохе выливаясь и чувствуя чрезмерную заполненность, утирать пот со лба и вес Сайно на груди принимать.       — Поверить не могу, я ж получается всë это время на лезвии ножа ходил, когда прилюдно шутил, — ухмыляется Сайно, и зубки показывает, и весь до сих пор светится, совсем не уставший будто. — Ты ж мог и наброситься на меня, страстное моё солнышко, а места публичные.       — Будешь спать на коврике.       — Сегодняшняя ночь такая хорошая! Ругаешься непривычно много, правда, но это потому что правду говорю, хехе, — чмокает ласково пальцы Тигнари и поглаживает щëку. — Обычно ты более нежен, я разбит!       — Нет, не правду. Ты нарочно меня анекдотами крыл, когда у меня голова кругом шла. Это вообще не доказательство.       — Не бойся, Нарюш, изумрудик мой, я сохраню твой небольшой секретик. И впредь постараюсь не так часто шутить в присутствии других людей, вдруг возбудишься. Всё ради твоего комфорта! Смотри на какие жертвы ради тебя иду.       Сайно подмигивает игриво, на что ему снова прилетает подушкой. Тигнари лишь надеется, что с этих пор выслушивать отвратительные и совсем не смешные шутки Сайно действительно придётся не так часто.       Надежда умирает последней. А после неё уже Сайно. Сайно живучий и умолкать не собирается.