Подстреленная птичка

Хакон лежит у изножья кровати, не находя в себе ни физических сил, чтобы подняться, ни моральных, чтобы разбираться с тем пиздецом, что происходит вокруг. Он проебал всё: договоренности, планы, мечты, свою жизнь. Злость и обида клокочут в горле и за грудиной даже спустя час после того, как Эйден ушёл, хлопнув дверью. Пошёл он к чёрту! Призрак сестры этому упрямому идиоту оказался важнее их договоренностей, дружбы, партнерства, блять! Этот город всегда полнился аморальным дерьмом, даже миротворцы не были святошами, и работа на Вальца — это ещё не худшее, что город может предложить. Но пилигрим, всепрощающий и помогающий даже тем, кто едва ли этого заслуживал, решил именно в этот раз изменить себе и послать единственного полезного для него человека нахер. Хакон спас Эйдена от виселицы, рискуя собственной жизнью отвел в госпиталь за биомаркером, помог обжиться в Старом городе и обзавестись полезными связями, сколько раз спасал его от смерти — легче перечислить, чего он не успел сделать для парня за несколько недель знакомства. И теперь всё это можно выбросить в трубу, потому что, оказывается, это ничего не значит, если семь лет назад он выбрал работать на Вальца ради спасения дорого человека. Эйден должен был его понять… Чёртов эгоист! Матерясь сквозь сжатые зубы, Хакон с трудом подбирается и затягивает импровизированный бандаж, сделанный из найденных тряпок и хоть как-то фиксирующий арбалетный болт в груди — полное дерьмо, но на несколько часов сойдет. Артерию не задело, так что время ещё есть… или было. Мысли прерывает звук шагов на мостках, скрип досок перед дверью, которую Эйден, не жалея сил, впечатал в косяк. Может, вернулся под гнётом совести и чувства вины? Или это снайпер пришёл его добить? А может, миротворцы, по горячей наводке от пилигрима, пришли арестовать его и проводить до эшафота?.. Когда дверь открывается с гнетущим скрипом, Хакон сжимает ладонь на рукояти ножа — едва ли это поможет, но без боя он не сдастся. Внутри все обмирает, и заготовленная речь встает комом в горле, когда порог перешагивает ренегат — лицо скрывает маска без номера. — А вот и наша подстреленная птичка нашлась, — глубокий хрипловатый голос звучит угрожающе, и шесть с лишним футов роста только дополняют образ палача. Хакону не нужно видеть чужого лица, чтобы понять, кого за ним послали — одного из личных псов Вальца. Идейные и в той же мере ебанутые наёмники, отдавшие свою верность доктору еще до Падения и тогда же получившие усиливающую сыворотку. — Ты… — Хакон упирается лопатками в каркас кровати, края досок впиваются в плечи, отползать ему некуда. — Ты в меня стрелял? Он чувствует, как сердце начинает гулко стучать в ушах, вторя шагам приближающегося ренегата. Наёмник всего один, но ужас все равно накатывает волнами, и хуже всего ожидание. Ренегат не спешит отвечать на вопрос, а за маской не видно лица, так что тот выглядит безразличным к происходящему. Он обходит лежащего на полу Хакона полукругом, осматривает убежище девчонок: проводит пальцами в перчатках по корешкам книг, пинает носком тяжёлого армейского ботинка поленницу возле плиты, заглядывает в настенные шкафы, перебирая колбы с травами, и с интересом осматривает детали для уфэшек из новой партии. Хакон остается на месте, не двигаясь, только следя глазами за чужими действиями и напрягаясь, когда наёмник заходит за спину, пропадая из поля зрения. Ренегаты любят играть, в том числе и на нервах, прежде чем убить и взять всё. Хакон не обманывается затянувшейся паузой — к его совместным с Сарой и Яной пожиткам очевидно прицениваются. Обычно к этому моменту что выжившие, что миротворцы срывают голос в мольбах о пощаде — это ренегатов только развлекает. — Нет, — наёмник отзывается глухо и со скукой в голосе. — Это была какая-то девчонка с арбалетом. И довольно быстрая. Интонация в чужом голосе меняется на заинтересованную. Поймать, изучить, разобрать — как Вальц на операционном столе своих подопытных. Спустя семь лет в рядах ренегатов Хакон насмотрелся разного дерьма, и с уверенностью может сказать, что Вальцевы псы все до единого психи и аморальные уроды, один другого хуже. Девчонка с арбалетом? Софи, что ли? Хакон задумчиво склоняет голову к плечу и сразу морщится от боли. У Софи определенно был бы резон и мотивация в виде мести за брата, которого взяли под стражу миротворцы. И хотя именно Хакон подкинул Барни татуировку Лукаса, Софи неоткуда было об этом знать, и она скорее мстила бы Эйдену. Тогда кто? Лоан? Возможно она всё-таки подловила идеальный момент и подстрелила его. Всё-таки несколько недель пряток в запертом снаружи Старом городе его порядком измотали, и он мог потерять бдительность. Во всех смыслах, если решил довериться пилигриму и сорваться на исповедь, думая, что рана смертельная, думая, что… А, к черту! — Что тебе нужно? — Хакон сдается первым. Хотя болт в ране и не даёт ему истечь кровью, общее состояние все равно ухудшается — голова кружится. Ренегат резко оказывается гораздо ближе, чем был минуту назад — Хакон вздрагивает: для кого-то таких габаритов тот слишком тихо передвигается. Наёмник тяжело опускается на корточки, даже так нависая, будучи выше и шире в плечах, и красно-чёрная броня только усиливает ощущение угрозы. От ренегата тянет гарью, потом и кровью. Возможно по дороге сюда он заглянул на огонёк к миротворцам — их пылающий ветряк было видно даже от туннелей. — Ты знаешь, что мне нужно, — ренегат хмыкает и протягивает раскрытую ладонь, обтянутую чёрной кожей перчатки. — Ключ ВГМ. Отдай его мне. Хакон чувствует, как земля резко уходит из-под ног — прыжок из вертолета и нераскрывшийся парашют. Холод пробегает по спине, напоминая о ледяной воде, лениво стачивающей скалистый берег, где вероятностей разбиться больше, чем выжить. Неудачная высадка времен службы в спецназе встает перед глазами, как будто и не прошло двадцать три года с того дня, как их перебрасывали на тот богом забытый объект в Нормандии. Грохот волн мешается со звуком вращающихся лопастей — или это кровь шумит в ушах. Хакон не сразу слышит и узнает собственный голос сквозь этот гул: — Пилигрим забрал ключ, когда меня подстрелили. Но клянусь, я достану его, мне нужно ещё немного времени, — он пытается скрыть нервную дрожь в голосе, но получается с трудом. Ренегату ничего не стоит прямо сейчас дотянуться до топора на своем поясе и снести ему голову, за ненадобностью. — Босс пришёл на встречу лично, и если из-за этого у него возникнут проблемы — шкуру спустят с тебя. Я понятно изъясняюсь? — низкий раздражённый голос напоминает рычание дикого животного. Никто из простых смертных не смел отрывать Вальца от работы в лаборатории, только Полковник, личная охрана или посланники со срочными донесениями имели на это право. И Дилан, как единственный друг, а теперь покойный предатель, за которым Вальц отправился лично. Хакону была оказана великая честь, шанс выслужиться, и он этот шанс проебал. И если из-за его исповеди пилигриму Вальца арестуют миротворцы… Хакон не хочет даже думать о том, насколько страшной, долгой и мучительной будет его собственная смерть, потому что о приказе знал только он сам и Вальц. Ренегат сдёргивает с пояса рацию и ловит нужную волну — в треске помех Хакону мерещится голос, зачитывающий смертный приговор. — Прием, босс. Это Альфа. Насчёт Маттиаса, — наёмник не успевает договорить, когда сквозь помехи прорывается знакомый ледяной голос: — Маттиас отправил пилигрима с ключом прямо мне в руки. Миссия завершена. Возвращайтесь на базу. Отбой. Рация замолкает, и в наступившей тишине Хакон обмирает. Жизнь решила наказать Эйдена за предательство и эгоизм по-своему, и по-своему жестоко. Брошенное в пылу ссоры «ты никогда не найдешь свою сестру» оказалось пророческим. Хакон всё ещё злился и проклинал парня, но не желал ему такой участи — столкновение с Вальцем закончится для него либо травмами, несовместимыми с дальнейшей пилигримской жизнью, либо смертью. — Считай, что тебе повезло. И правда получил отсрочку, — ренегат снова двигается, напоминая о своем присутствии, теперь в его руках моток бинтов. — Твой бандаж полное дерьмо. Хакон соглашается молча, только кивает — эмоциональные горки порядком его вымотали, а сболтнуть чего лишнего или личного ему совершенно не хочется. Он сжимает челюсти, за неимением бруска — понимает, что снова придется терпеть боль, много боли. Когда ренегат вздёргивает его выше, в положение сидя, стрела дёргается в ране, и у Хакона перед глазами темнеет. — Когда пойдешь к боссу на ковёр, придумай историю получше, чем рассказал мне, — наёмник обламывает болт, посылая ещё одну волну боли, и Хакон едва не задыхается от этого — и от осознания, что он теперь в долгу перед Вальцевым псом. Тому ничего не стоило выслужиться, рассказав иную версию событий, об очередном проёбе Хакона с этим проклятым ключом ВГМ, но этого не произошло. — Почему? Хакон не сопротивляется, когда ренегат склоняется неприятно близко, чтобы размотать лоскуты ткани — сильнее пахнет гарью и потом. Он чувствует себя слишком дерьмово, чтобы позаботиться о себе самостоятельно. Наёмник же довольно быстро и ловко скатывает ткань в рулончики, закрепляя ими болт в одном положении, и обматывает всё бинтом — туго так, что почти больно. — Почему что? — ренегат насмешливо хмыкает, наверняка прекрасно зная, о чем именно речь. — Почему ты мне помогаешь? Наёмник завязывает последний узел и поднимается: — Из Ночных бегунов в ренегаты, семь лет на службе у Вальца — и умереть из-за такой глупости? Считай, что у меня личный интерес в наблюдении за тобой и за тем, как ты из раза в раз балансируешь на острие ножа, — ренегат усмехается и протягивает руку. Хакон верит в такой интерес едва ли наполовину, к тому же он не видит лица ренегата и не может с точностью сказать, сколько там правды, а сколько лжи. Но все равно принимает руку помощи. И тут же жалеет об этом, когда боль простреливает от груди и по позвоночнику. В глазах темнеет, голова идет кругом, резкий перепад давления бьёт в виски, тошнота подступает к горлу — редко когда прежде Хакон чувствовал себя так дерьмово. Ноги подкашиваются, он качается куда-то то ли вперёд, то ли вбок и утыкается в жёсткие пластины ренегатской брони. Merde. Он недооценил своё состояние. — Сам не дойдёшь, понял, — ренегат придерживает Хакона за здоровое плечо, достаёт из поясной сумки ингибитор и вкалывает его в открытую шею. Укол от иглы совсем не ощущается на общем болевом фоне. Инъекция поможет Хакону продержаться, но обойдётся в двенадцать часов невменяемого состояния позже, когда эффект спадет. И болт потом придется вырезать, из-за ускоренной регенерации. — Обвяжу тебя верёвкой, понесу на спине. На плечо закидывать не буду, истечешь кровью раньше, чем доберемся до ближайшего аванпоста. — Allez, fais-le, — Хакон огрызается на чужую нерасторопность, за что тут же расплачивается грубым толчком в грудь и жёстким падением на матрас. — Полегче! Ренегат нависает над ним, упирая колено в край кровати, верёвка в его руках похожа на орудие пыток. Снова накатывает страх — лояльность Вальцева пса, психопата, вещь хрупкая. — Ещё скажи — нежнее, — ренегат глухо смеётся под маской и приступает то ли к морским, то ли к пожарным узлам. Хакон упрямо смотрит левее и выше плеча ренегата, игнорируя собственное уязвимое положение, и поэтому первым замечает, как открывается дверь. Сара и Яна решили вернуться в убежище именно сейчас, чтобы застать его в самой компрометирующей позе, обвязанным на манер шибари и с ёбаным ренегатом сверху — не иначе, карма постаралась.