«сделай больно мой славный
щелкни пальцами мне по ****ьнику посмотри на меня и я рухну как старое здание»
Эмоциями Майлза можно вскрывать глотки. Они крошатся зубной эмалью, сыпятся солью сквозь немеющие пальцы и разлетаются глянцевыми осколками чёрного зеркала, рассекая глазные яблоки. Они — кости вперемешку с фаршем, запах горелой плоти, чахлые обрубки; весь мир съеживается в дымку и снова раскрывается — память теперь тоже осколочная, лоскутная, шалая, как и пустые мысли-склянки с пустыми фразами на клочках. Глупо. Прозрачно. Сердце сводит острыми спазмами. Губы кривятся в мозговыносящей ухмылке с примесью металла — выдохнуть бы что-нибудь трескучее и пренебрежительное, но взгляд у Вейлона нейтрализующий — по-нежному, сука, обдающий, штилевой, до зияющей дыры в центре черепа и того самого т е п л а. Неправильно. До белеющих костяшек раздражающе. Расфокусированно-отстранённо. Четыре пальца спокойно и холодно пересчитывают обтянутые кожей позвонки, минуют шею, касаясь линии небритого подбородка и ведя выше, за ухо. Словно пса хвалить собрался. Перекинутая через шею чужая рука лениво гладит по плечу. Сердцебиение Вейлона беспокойно врезается в грудь скалящегося Майлза. Ступни разъезжаются по простыням — вторая рука скользит ниже, чертя кривую, по бедрам, подхватывая под согнутое колено. Дыхание. Нужно следить за дыханием. Майлз обхватывает подбородок Вейлона, приподнимая. Нажимает на нижнюю губу большим пальцем, просовывает внутрь средний и указательный, перекатывая язык и несильно зажимая его меж целыми фалангами, надавливая и поглаживая подушечками, на которых скапливается вязкая слюна. Оба синхронно давят вымученную лыбу. Скорее даже пародию на неё. Шутка зависает в воздухе, но Вейлон молчит-мычит, потому что его рот теперь немного занят, а Майлз... потому что, ну. Нахуй слова. А что тут ещё скажешь? Кожа горит — сухо, ошпаренно и, черт возьми, головокружительно; кровь разгоняется, кипит, стягивает, лихорадочно приливает к щекам — дыхание перехватывается. Сознание шатается-болтается на тонкой потёртой верёвочке. Майлз будто на поверхности чёрной штормовой воды барахтается, выброшенный за борт без предупреждения; Вейлон всё-таки перехватывает его кисть у основания, наклоняясь ближе. Облизывает подрагивающие пальцы, прислоняет костяшки к губам, целуя. — Как мило. — Но тебе ведь нравится? — Заткнись. Тихий смех. Весь из себя дым, истома и обезбаливающее с ментолом. Ему идёт этот лунный свет. Безупречный мрамор. Молочно-голубой поверх серого. Вейлон — квинтэссенция ёбанного спокойствия и смирения. Неплохо для человека, потерявшего всё, но Майлз осознаёт, что из их восхитительно разъёбанного дуэта хоть кто-то должен продолжать бороться. Майлз осознаёт, что с ним сложно. Чертовски сложно. Он отвратительно шутит, заводится с пол-оборота, шлёт нахуй Вселенную и в порыве самого Вейлона, швыряет тарелки в стену в попытке заглушить голоса. И Вейлон молчит. Терпеливо и виновато. Не потому, что боится хтони за грудной клеткой, а потому, что понимает и, что самое мерзкое, ж а л е е т. Вейлон лишь обнимает его со спины, утыкаясь в макушку, и треплет по волосам, не упрекая. Майлзу хочется рыдать, потому что он, блять, этого не заслуживает. Сделай ты уже хоть что-нибудь, думает Майлз, выгибаясь и запрокидывая раскалённую голову, подставляясь под прикосновения, вырви мне лёгкое наживую, проткни кожу ногтями, вскрой череп кувалдой. Преврати моё ебучее лицо в кровавую кашу. Разбей меня полностью, молю, я выдам тебе чёртовую л и ц е н з и ю. У выцветшего Майлза в глазах жгучая амальгама. Наниты под эритроцитами — сродни зудящим электрическим разрядам. Четырнадцать пуль, намертво забившихся в застывшие ткани. Из горла словно торчит толстая силиконовая трубка, пока он сам безжизненным и застывшим, как замерзший труп кошки, телом дрейфует в жидкости за стеклянным сосудом. Совсем как тот бедняга Билли. Билли Хоуп, так его звали. В Майлзе нет н и ч е г о. Ни хорошего, ни живого, но безукоризна в слёзно-чистом полупечальном взгляде Вейлона закладывает тошнотворные сомнения. До гадкого покалывания под полуприкрытыми веками. Ему страшно до онемения. Страшно в пустоту и из пустоты — вокруг всё такое зыбкое и ненадёжное, будто карточный домик, что глаза всегда удаётся открыть только с третьей попытки, словно приходишь в сознание прямо на операционном столе, и кровь переливается меж рёбер вперемешку со рвотными спазмами — реальность проступает странным, рваным, тягучим пятном. Страшно однажды разомкнуть веки и обнаружить висящую в воздухе развороченную белизну. Замороженное мясо, алебастрово-серое нечто, покрытое помеховой рябью, за которым нет н и х у я, кроме глухоты и боли. «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, скажи, что это правда, скажи, что ты реален, вейлон парк, скажи, что ты не плод моего воспалённого воображения, не выстроенный нанитами образ скажи что эта квартира не рухнет и не обвалится и за её стенами не окажется лаборатория прекрати на меня так пялиться и скажи уже хоть что-нибудь невыносимый голубоглазый идиот» — Всё хорошо, Майлз, — на выдохе хрипло шепчет Вейлон в его искусанные губы, двигаясь плавно и медленно. — Всё в порядке. Не закрывай глаза. Они такие абсурдные идиоты. Давно могли бы сложиться во что-то разумное и целесообразное, но обломки рухнувшего здравомыслия уже начали обветриваться. Широкие ладони ныряют под поясницу, поднимая и ненавязчиво притягивая ближе. К теплу. — Б-блять, полегче, Вей, — Майлз стонет, жмурясь. Шумно дышит, царапая плечи; по хребту проносятся мурашки. Их покрытые испариной лбы сталкиваются. Нос к носу, нутро к нутру, живое к мёртвому — Вейлон красив, пиздецки красив, и Майлз даже застывает на мгновение, потому что границы собственного тела туманятся и растушёвываются. Вымываются из плоти в сток бледными, розоватыми и кривыми струями на белой плитке. — Извини. Извини. Больно? — ладонь накрывает волосы на затылке, перебирая. Губы дотрагиваются до мокрого лба. Почти выстрел без права на отсрочку. Блестящий хэдшот. — Нет. Меж бёдер липко. Майлз снова целует Вейлона, задыхаясь. Зарывается восемью пальцами в отросшие волосы. Кусает горячие, припухлые губы — жадно и нетерпеливо; отчаянно цепляется, как за единственное спасение. Майлз просто надеется, что не выглядит жалко, пока Вейлон кладёт руки ему на ягодицы, с тихим стоном отвечая на смазанный поцелуй.