Только лишь во сне

С самого детства ему снились эти сны — целый новый мир. Далёкий, загадочный и такой… Такой большой и шумный, в отличии от уединённой фермы Ритвельдов. Каз был влюблён в автомобили, телевизоры и самолёты. Он каждый раз просыпался и принимался с воодушевлением рассказывать брату и отцу обо всех чудесах техники, получая в ответ только улыбки и восклицания о его богатой фантазии. На это он хмурился и изучал карты, тщетно пытаясь найти на них тот самый Нью-Йорк. Потому что там, помимо всего прочего, жила мама. Яркая и улыбчивая, она каждый день готовила им завтрак и отводила их с Джорди в детский сад. И папа там улыбался больше, потому что мама была рядом. Вечерами Каз рассказывал Джорди о маме, пока однажды брат не накричал на него, сказав, что это всё глупые сны и ничего правдивого в них нет. С тех пор — ему было лет шесть или семь — Каз начал держать эти образы из снов только при себе. И — позже он будет проклинать и одновременно благословлять это — тогда же он начал активно рисовать. Из-под его маленькой детской ручки выходили корявые портреты родителей и брата, сидящих вместе за небольшим кухонным столом в Нью-Йорке. Или они же, все вместе, в гостиной перед телевизором. Их небольшой автомобиль, вид из окна их с Джорди комнаты. Улицы и людей в такой одежде, которую он никогда не видел ни на ферме, ни в Лиже на ярмарках. Эти рисунки он складывал в старую кожаную сумку и прятал под кровать. После резких слов брата и снисходительных улыбок отца у Каза пропало всякое желание делиться снами. Это стало его личным секретом и подарило мечту — вырасти, поступить в университет и изобрести всё то, что он видел во сне. Одни только мобильные телефоны — как средство связи — заслуживали права на существование в реальности. Но его мечте не суждено было сбыться. Когда отец умер и им с Джорди пришлось продать ферму, они собрали необходимый минимум вещей и уехали в Кеттердам. Брат обещал ему хорошую жизнь, но Каз чувствовал его неуверенность. И пока Джорди ходил по улицам в поисках работы, Каз старался найти выход из ситуации во снах. Спрашивал родителей — живых там — как он может заработать. Но они — слишком беспечные от хорошей жизни в городе — лишь смеялись над девятилетним мальчиком и вручали мелочь на шоколадки. Каз стал ненавидеть сны. Там было слишком тепло и хорошо. Его семья улыбалась и обнимала его, и не было никаких проблем. Просыпаться и осознавать настоящую ситуацию было больно. Хотелось собрать все рисунки, что он привёз с собой развесить по их комнатушке, чтобы и в реальности наблюдать за счастливыми лицами. Но рисунки он не развешивал, по-прежнему пряча от Джорди, и лишь рисовал новые — теперь не только Нью-Йорк и его красивые улицы, но и родную ферму. Но настоящий ад Каз познал, когда Якоб Герцун исчез, оставив сирот Ритвельдов с парой крюге на руках и без надежды. Когда засыпать и просыпаться приходилось на улице, а во сне его единственной проблемой была не сделанная домашняя работа. А когда во сне он провёл с родителями и весёлым братом целый день в парке, когда объелся сладкой ваты и накатался на аттракционах — почему-то совершенно не вспоминая о реальном мире… И потом очнулся рядом с холодным братом, ощущая жар собственной лихорадки, он окончательно уверился, что эти сны — его проклятье. Дальше он провёл несколько отвратительных часов, борясь с собственным сознанием за то, чтобы не отключаться. До последнего оставаться в Кеттердаме, с братом. Когда сборщик стянул их тела с улочки на свою баржу, голос изменил Казу. Не было сил подать знак, что он жив. Но даже тогда он запретил себе терять сознание — несмотря на всё ему не хотелось умирать. Хотелось доказать миру, что он не филя и не слабенький мальчик. Хотелось отомстить Герцуну. Но он также знал, что, если сейчас сдастся, уснёт и хоть на минуту окажется тёплом мире со своей семьёй — он уже не найдёт в себе сил вернуться сюда. Каз не знал, сколько он провёл в этом состоянии — без сил пошевелиться и вызывая под опухшими веками лицо Якоба Герцуна, чтобы не забыть. Чтобы найти и забрать то, что принадлежит ему по праву. Не помнил, в какой момент сборщик тел сгрузил все трупы на Барже Жнеца. Не осознавал, что крепко сжимает руку брата, как всегда делал, когда боялся потеряться. Не ощутил даже, что в какой-то момент почти оказался под водой — только голова над поверхностью и осталась. Но он был уверен, что желание мести помогло ему сохранить рассудок, а холодная вода сбила жар. Загадкой оставалось только то, откуда появились силы преодолеть расстояние от Баржи до берега. Впрочем, то наверняка было обычное желание жить. Жить несмотря ни на что. Тот Каз, что вылез на берег, был полным порождением Бочки. Перемолотым и вновь собранным. Он был тем, кто не сдастся и не остановится ни перед чем — особенно пока в нём горело желание мести, благодаря которому он выжил. Я уничтожу тебя, Якоб Герцун. Кирпичик за кирпичиком я приведу тебя к краху. Жестокие мысли, слишком грубые и неправильные для девятилетнего мальчишки. Но таков был его мир. Каз задвинул все воспоминания о снах в самые глубины сознания, равно как и все сентиментальные чувства вроде жалости, сострадания, скорби. Прикрыл на секунду глаза, чтобы полностью осознать, кем ему нужно стать, чтобы выжить. И — если бы Каза спросили — он бы сказал, что Грязные Руки родился именно в этот момент. Дальше его действия были просты — отобрать деньги у мальчишки, заставив того снять штаны, чтобы сразу не помчался за помощью, купить хлеб. Вернуться в переулок, где они ночевали с братом, перекопать их сумки и накрепко запомнить их содержимое: две грязных футболки; запасные брюки Джорди; кошель с тремя жалкими монетками, найденными ими на мостовой; рисунки Каза, которые они даже не пытались продать — Джорди и не знал, что они у Каза были, а Каз знал, что его рисунков всё равно никто не поймёт; и колода карт. Колода карт, которая стала его спасением. Потому что до того, как он научился успешно обчищать карманы и вскрывать замки, ему довелось немало времени провести, выступая на улицах за копейки. А сны тем временем не прекращались. И Каз с мрачным удовольствием наблюдал, как его семья — по-прежнему живая там ­– качает головами и недоумевает, почему же он стал таким угрюмым, замкнутым и отстранённым. И каждые выходные он проводил в комнате, тренируя ловкость пальцев на картах и монетках, заставляя появляться и исчезать тогда, когда ему нужно. И пусть он обнаружил, что во сне лишь одного желания достаточно, чтобы монета исчезла, так было не интересно. Наработка ловкости была важнее, чем тешить своё сознание мнимой магией сновидений. Но по вечерам, когда заканчивалась учёба у него и Джорди, а родители приходили с работы, вся семья собиралась за ужином. И Каз позволял себе полчаса не думать о Кеттердаме. Он наслаждался временем с родителями и братом, запоминая каждую чёрточку их внешности — потому что времени рисовать у него теперь почти никогда не было — и расслабляясь. В конце концов, это были лишь сны. И никто не обязывал его быть моральным уродом там. Тем не менее, Каз позволял себе лишь полчаса роскоши живого уютного общения. Ровно столько он днём мог задвинуть в своём сознании под прочный замок в дальний угол сознания. Иначе он грозил размякнуть от этих мыслей — что в Бочке было равнозначно смерти. В школе же — во сне, разумеется, — Каз так и не сумел толком ни с кем подружиться. Он был слишком угрюм и задумчив, но на фоне других детей. Им было некомфортно с ним, ему — с ними. Всё общение сводилось к просьбам списать домашку — Каз не отказывал, ему было всё равно — и к просьбам показать карточный фокус. От последнего Каз тоже никогда не отказывался, и даже почти наслаждался своими выступлениями и восхищением на лицах вокруг — эмоции детей начальной школы разительно отличались от эмоций взрослых Керчийцев. Только Кеттердамские туристы иногда поражались как дети. Так, в относительной стабильности, прошло два года. А вот с его одиннадцатого дня рождения всё пошло наперекосяк. Во-первых, он перешёл в среднюю школу. И само по себе это не было ужасным событием, скорее интригующим — Каз с наслаждением приходил в школу, чтобы изучать новых людей. Профессиональным взглядом жулика Бочки он оценивал всех и каждого. И если людям в коридоре просто не везло ощутить на себе странно-цепкий и холодный взгляд от Каза, то его одноклассникам пришлось тяжелее. Каз методично изучал их одного за одним, наблюдал за их действиями, запоминал привычки, вычислял слабости и сильные стороны. Не грубил и никому не отказывал в помощи, но и не собирался ни с кем сближаться. И, будь он в реальном мире, уже продумывал бы в голове различные варианты, как стать известным в школе и укрепить свой авторитет — в Бочке без этого было бы не обойтись. Но он был не в Бочке. И за последние годы он научился прекрасно закрывать свою гнилую часть сознания и быть почти нормальным. Он позволял себе просто учиться и изучать мир вокруг, технику и интернет. О, Гезен, сколько же времени он проводил в интернете, читая интересные статьи и учась торговать на бирже. А уж написание собственных кодов и взлом чужих оказались так же увлекательны, как взлом замков. И так бы Каз и жил, если бы не Джеспер Фахи — гиперактивный одноклассник, который с чего-то решил, что Каз станет для него отличным другом. Сначала Каз старался вежливо избавляться от компании долговязого мальчишки, который выглядел так, словно был родом из Нового Зема, потом начал использовать грубые слова. Но Джеспер словно не умел обижаться дольше десяти минут и каждый раз, каким-то непостижимым образом, находил Каза, даже когда тот прятался в библиотеке. В конце концов, Каз смирился с компанией Джеспера. Тем более, что с ним бывало интересно — неугомонная энергия парня постоянно приводила их малоприятные ситуации, из которых требовалось срочно найти выход — а Каз любил такие задачки для разминки мозга. И так у Каза Ритвельда — обычного парня, который жил в Нью-Йорке, — появился первый друг. Каз Бреккер, что жил в Кеттердаме, каждое утро просыпался и тратил пять секунд на то, чтобы скрыть все эмоции в самых глубинах сознания. Чтобы вспомнить, что он — канальная крыса, у которой нет друзей. Что он не способен ни на дружбу, ни на банальные рукопожатия кожа к коже — роскошь, пусть и с боем, но доступная ему во сне. Вторым же переломным моментом в его одиннадцать стала смерть семьи. Нет, разумеется, Каз знал, что на самом деле все Ритвельды мертвы уже давно. И, разумеется, в реальной жизни он даже не скорбел по ним. Но вот тот мальчик, которым он был во сне… Тот мальчик испытывал сильные и неприятные эмоции. И где-то на границе между сном и реальностью, когда обе части его сознания встречались как равные, он позволял себе кривую усмешку. Каз Бреккер мог тонуть в своих кошмарах и прошлом, но Каз Ритвельд закрывал глаза и видел перед веками пляшущее пламя пожара. Пожара, в котором сгорел уют его сонного мира. Сгорели и родители, и брат. Запах их горящей плоти напоминал запах, витавший на Барже Жнеца. А сознание издевалось и говорило, что его опять спас брат. Пожар начался ночью — Каз так и не узнал, что послужило причиной — и к тому времени, как он проснулся, квартира была в дыму, а щёки жгло от жара. Джорди буквально вытолкнул его в окно — они жили на втором этаже, и Каз даже умудрился сгруппироваться перед падением. Он обернулся, ожидая, что Джорди спрыгнет вслед за ним. И в этот момент в квартире что-то взорвалось. Сердце Каза ухнуло куда-то вниз, и все мысли пропали из головы. Осталось только несколько секунд звенящей тишины, прежде чем он потерял сознание. Сразу же очнулся в ночлежке отбросов, жадно глотая морозный воздух, пахнущий грязью немытых тел. Выбрался из своего закутка и выскользнул на улицу, радуясь, что мороз и расположение убежища, разогнали туристов в этот тёмный час. Он забрался на крышу, подальше от глаз любых случайных прохожих, понимая, что в этот раз ему потребуется больше пяти секунд, чтобы прийти в себя. Тем же утром, когда небо немного посветлело, позволяя различать окружающие детали, Каз спустился с крыши на несколько минут, чтобы взять свою сумку, и вернулся обратно. Он вытащил свои детские рисунки, осторожно их расправил. Провёл рукой по последним портретам матери и отца — он сделал их не так давно и гордился тем, как они получились. Он запомнил их улыбки и взял в руки портрет брата. Это был ещё незаконченный набросок и Каз всё смотрел на рисунок, где его брату целых пятнадцать лет. Теперь ему точно не повзрослеть, даже в подсознании Каза. Видимо, мой мозг решил, что пора окончательно прощаться с детством. Что ж, давно пора. Каз встал, собираясь спускаться с крыши, и снова сложил рисунки аккуратной стопкой. Хотелось избавиться от них — но разорвать не понималась рука, а сжигать или топить, казалось жестоким, по отношению к изображённым людям. Так или иначе, он лишь сложил листы обратно в сумку и спустился вниз, снова оказываясь на дне Бочки. Боль в правой ноге он списал на то, что сидел на крыше в неудобной позе и проигнорировал её. И когда он снова лёг спать в окружении потных тел отбросов — тех, кто теперь действительно его семья — и проснулся в больнице Нью-Йорка, он не плакал. Он был абсолютно адекватен и воспринимал происходящее, выслушал от врачей полную историю того вечера и мысленно поблагодарил родителей из сна за то, что их квартира была застрахована — часть этих средств ушла на оплату его больничного счёта. Остальные средства были переведены на его банковский счёт, но Каз знал, что сможет распоряжаться этими средствами только после совершеннолетия. Итак, из больницы он попал в детский дом. А оттуда — буквально через пару месяцев — в новую семью. Извращённый юмор его подсознания иногда пугал. Новая фамилия Каза теперь и во сне была Бреккер. Бреккеры, к их чести, оказались понимающими людьми. Они дали Казу время и свободное пространство, чтобы привыкнуть к новой жизни. Они не стали выяснять, сколько денег осталось на счету Каза и не стали пытаться получить к ним доступ. Они окружили Каза заботой и всеми необходимыми вещами, тратя средства из собственного кармана. Ему даже почти стало стыдно, что он, как вор, носит фамилию таких честных людей. Но, в конце концов, он знал, что его подсознание таким образом за что-то издевается над ним. А ещё — в этом Казу было бы сложно признаться даже во сне — он был благодарен Джесперу. Друг, узнав о произошедшем, старался максимально его поддержать, и при этом, когда Каз дал понять, что не хочет, чтобы его ситуация становилась достоянием общественности, не трепал языком. Фахи, на удивление, умел быть молчаливым когда хотел. О произошедшем с Казом всё равно узнали все одноклассники — но тут была вина городских слухов. Да и появившаяся хромота, и изменившаяся фамилия буквально кричали о произошедших событиях. Третьей неприятной вещью, произошедшей в мире снов, и каким-то странным образом повлиявшей на мир реальный, стала травма ноги. В тот вечер, когда Каз был вытолкнут из окна, он повредил кость на правой ноге — ничего серьёзного, но временами накатывала достаточно сильная боль. Бреккеры, посоветовавшись с врачом, купили Казу трость. Он ненавидел эту деревяшку, но не мог не признать, что она временами облегчала его существование. Хотя, в удачные дни, он мог просто носить её под мышкой, как обычную палку. Хуже было то, что и в реальном мире правая нога стала иногда болеть. Каз игнорировал боль и отрицал повреждения. Это лишь игры подсознания. Только в четырнадцать, упав с крыши банка, Каз усмехнулся в небо и, оглядев ногу, из которой торчала кость, признал — теперь ему действительно понадобится трость. О том, как он ковылял до знакомого сердцебита, который смог лишь немного подлатать ногу, но не обеспечить правильное срастание кости, Каз предпочитал не вспоминать. Зато ему нравилось вспоминать, как на пару с фабрикатором они разрабатывали эскиз трости. И то, как правильно она легла в руку в тот самый момент, когда он впервые сжал набалдашник в ладони. Так Каз Бреккер, ублюдок бочки, заявил о себе — всё в нём было переломано и собрано по кусочкам. А деньги, вырученные с ограбления того самого банка, были пущены в дело — начался капитальный ремонт здания, что позже было именовано Клёпкой. В это же время обычный четырнадцатилетний школьник Каз Бреккер перешёл в старшую школу и начал набирать популярность в школе, быстро и дёшево решая любые проблемы с техникой. Разбирать, чинить и собирать чужие телефоны и компьютеры ему нравилось почти так же сильно, как находить в них всю личную информацию и сохранять её себе. Но он никогда её не использовал — лишь хранил на всякий случай. Обладание таким количеством компромата успокаивало его душу. Кроме популярности, переход в старшие классы принёс ему новых друзей — Нину и Инеж. И, как бы он ни старался это отрицать, как бы ни пытался избегать эмоций уюта, но обеды в кафетерии с Джеспером, Ниной и Инеж, стали для него такими же минутами расслабления, как когда-то были ужины с семьёй. Но настоящий покой Каз находил только в библиотеке — большое здание, в котором стояли сотни книг. Там можно было затеряться среди стеллажей, уходя вглубь за более древними и интересными книгами. Можно было занять самый дальний стол или вообще устроиться на широком подоконнике и не бояться, что тебя кто-то потревожит. Это было то, что Казу особенно нравилось в его снах. После шума Кеттердама, после дня обдумывания планов, он мог выдохнуть и набраться сил. А ещё, к собственному удивлению, Каз обнаружил, что подобное спокойствие ему дарит Инеж Гафа. Она была молчаливой — но не от стеснения или ещё чего-то, нет. Она просто не тратила время на лишние слова и ценила тишину, как Каз. Инеж явно была не глупой, о чём говорили её оценки и выбор книг в библиотеке. Инеж была наблюдательной, всегда знала, кто в школу пришёл и кого нет, кто с кем встречается и что будет на обед. Инеж была проницательной, она всегда замечала, если Нина или Джеспер были расстроены и почти всегда понимала причину и парой слов приободряла, но к Казу с подобным никогда не лезла. Инеж была уставшей почти всегда, Каз видел это по тому, как заторможены бывали её движения, как её реакция замедлялась на доли секунд, видел синяки под глазами, которые она пыталась замазывать. Инеж была… Почему-то просто была. Везде и постоянно. В мыслях Каза и рядом с ним в школе. И он сам почему-то был рядом с ней. Но стоило сесть с ней за одну парту, его окутывало коконом её тишины. Каз этим наслаждался и почти не видел причин отказывать себе в нахождении рядом с девушкой, если она дарила ему комфорт и отдых. Почти. Потому что он ощущал, как его тянет к Инеж. Не только потому, что она — это тишина. Но потому, что в самой девушке было что-то необычное, в её действиях была красота и изящность, в её глазах мерцала какая-то тайна. И Каз очень боялся, что новое чувство заинтересованности будет прорываться в его реальный мир. Нельзя так сильно привязываться к девчонке из сна. Поэтому Каз начинал сближение осторожно, сначала просто молчаливо составляя ей компанию. Потихоньку они начали вместе обсуждать домашние задания, а потом и свою жизнь. Хотя Каз обычно переводил тему, рассказывая лишь небольшие воспоминания из детства и не затрагивая смерть родителей и брата. И тщательно выбирал слова, чтобы рассказывать только факты из этой сонной реальности. Отчего-то не хотелось разрушать магию сна, упоминая Кеттердам и Бочку. Он уже давно договорился с собой, что во снах он свободен от той грязи. Как и в реальном мире освобождён от всего человеческого, что чувствует во снах. Убедившись, что днём его броня держится крепко и не пропускает мыслей об Инеж, Каз начал чуточку больше открываться девушке. И почему-то ему начало казаться, что эта привязанность во сне делает его сильнее в реальности. Каз фыркал на собственные мысли и возвращался к текущему шагу — к очередному кирпичику — к пополнению рядов Отбросов своими ровесниками. Теми, кто будет предан ему. И когда в реальности — в Кеттердаме — Каз начал встречать людей из своего сна, большая часть его сознания отнеслась к происходящему весьма настороженно. Но, в общем и целом, у него появилось всего две теории — он когда-то в детстве уже видел этих людей, либо у него едет крыша. Поскольку второй вариант его совсем не устраивал, Каз предпочёл верить в избирательную память и извращённую работу своего подсознания. Тот факт, что он каким-то образом уже знал их имена, был проигнорирован. Тем не менее, работать с Аникой, Пимом и Ротти было немного странно. Странно было чувствовать, что он доверяет этим новеньким Отбросам больше, чем остальным, потому что в его сне они одноклассники. Каз злился на себя и гонял ребят больше необходимого, но, кажется, это только шло на пользу его имиджу. И позже, когда к нему в команду попадали Большой Боллигер и ещё несколько несколько ребят, которые во снах Каза то и дело мелькали в коридорах школы, у них в умах плотно закрепилось, что Каз — их босс, никакого панибратства можно не ждать, а работу следует выполнять только на высшем уровне. Но когда в Кеттердаме появилась Инеж, Каз Бреккер оказался близок к краху. Как никогда близок. Только шестилетняя выдержка помогла ему удержать лицо, лишь смерив девушку холодным взглядом, когда она заявила, что может помочь ему, и покинуть Зверинец. Той ночью Каз едва уснул, и весь сон он пристально сканировал подругу взглядом, пытаясь выгнать из головы её образ в фиолетовых шелках. Там, в Зверинце, она была такой хрупкой и замученной, но держалась со всей возможной гордостью, с прямой спиной и неслышной походкой… Это был первый раз за долгое время, когда Каз так сильно не хотел просыпаться. Когда хотел, чтобы сном оказался Кеттердам. Утром Каз ещё раз обдумал произошедшее в Зверинце, вспомнил походку сулийки и её незаметность и пришёл к выводу, что ему необходим такой паук как она. И он был полон решимости вытащить девушку из дома удовольствий, каких бы унижений перед Хаскелем это ни стоило. Каких бы усилий, чтобы не выдать свою к ней привязанность, ему это ни стоило. Уже через несколько часов Инеж Гафа — узнав её имя, Каз подумал, что всё же сошёл с ума — была в Клёпке. И он знал, через какой ад ей придётся пройти, чтобы стать здесь своей. Чтобы выжить в Бочке. Чтобы выкупить контракт и вернуться к родным. Но он также знал, что не оставит её одну. Что будет прикрывать её спину и давать самые выгодные дела ей. И что никогда не позволит никому узнать о его эмоциях, потому что это подвергнет её опасности. А значит, ему придётся стать ещё большим ублюдком. Но он был готов. Потому что во снах Инеж продолжала одаривать его тишиной и спокойствием, а в реальности… А в реальности у каменного ублюдка было больше шансов уничтожить Пекку Роллинса. Но видит Гезен, лучше бы она просто осталась девчонкой из сна.