Технономикон (Его Совушка)

       Мужчина продолжал терпеливо держать раскрытым удостоверение, а Дэнни выискивал следы подделки. Доки — слишком уж лакомый кусок, чтобы ни одна из банд не решила его прибрать к рукам. Эберт-старший пока что успешно справлялся.       «Лейтенант Рупер МакМахон, 10-й участок BBPD». Рядом с удостоверением — номерной жетон. Вроде настоящий коп.       Дэнни, кивнув, устало помассировал веки:       - Извините, лейтенант, слишком уж часто сюда заглядывают всякие засранцы с фальшивыми корочками.       Полицейский скупо кивнул:       - Понимаю, мистер Эберт.       - Так чем же вызван… ваш визит?       Коп снял шляпу, как-то болезненно вцепился в неё пальцами — и Дэнни отчётливо понял, что следующие слова разделят его жизнь на до и после.       - Сожалею, сэр, - сказал полицейский. - Но ваша дочь, Тейлор Эберт, скончалась.       Уши словно заложило ватой, а перед глазами запорхали чёрные мушки, стремительно превращаясь в огромных бабочек. Гулкие барабаны ударов сердца сорвались в заполошный ритм.       - Как... Как это произошло?       - Несчастный случай, сэр, - ответил коп. И, помявшись, добавил: - Очень странный несчастный случай, если между нами.       Больше Дэнни ничего из сказанного лейтенантом не расслышал. Он чувствовал, будто его засовывают в огромный кусок желе, и он погружается в него мучительно медленно, неторопливо - но совершенно неотвратимо. Почти так же, как это было с Аннет, но в этот раз - ощущение было всеобъемлющим, бесконечным, беспросветным.       Гулкое эхо сердцебиения заглушало мысли, давило чужие голоса, уничтожало собственный голос. Жуткое чувство сосущей пустоты внутри не проходило, только росло, начисто лишая разума, возможности мыслить, понимать...       Где-то рядом неотрывно маячил Курт.       В полицейском участке — перечитывая вслух по нескольку раз то, что Дэнни давали на подпись — раз за разом, пока Эберт-старший не кивал согласно, что всё, вплоть до последней запятой, ему понятно. В морге — когда из холодильника выкатили поддон с неподвижным телом, накрытым простынёй, сквозь которую проступали потемневшие пятна крови. Курт не дал ему упасть, когда под сдвинутой тканью Дэнни увидел бледное, спокойное лицо Тейлор. Ссадина на виске — по форме напоминающая след от дужки очков. Искусанные буквально в мясо, посиневшие губы. Заострившийся нос. Неестественная, буквально восковая бледность кожи. И широко распахнутые глаза, словно и в посмертии что-то страшное мешало их крепко закрыть, зажмуриться, спрятаться.       Дэнни опустил её веки, втайне надеясь ощутить тепло, едва заметное дыхание, возможно, подёргивание жилки под слабым током крови… Но нет. Чуда не произошло. Ни тогда, когда практически здесь же лежала Аннет, изломанная, искалеченная — не живая, ни сейчас, когда здесь лежала уже их дочь.       Их дочь.       Последнее, что ещё удерживало старшего Эберта от скатывания в пучину ужаса и деградации.       Вскрытие назначено через два дня, раньше просто некому провести все необходимые процедуры: один специалист вне города по семейным обстоятельствам, другой — только-только должен выйти с больничного.       Дружище Курт сопровождает его до дома — пустого, теперь совершенно чуждого. Предлагает остаться — чтобы не оставлять Дэнни один на один с неподъёмными, нечеловечески тяжкими мыслями.       Один только Господь, отвернувшийся в этот день от Эберта-старшего, знает, сколько сил приложил Дэнни, чтобы не согласиться на слова друга. Остатками разума он знает — сейчас он опасен. Опасен для окружающих в первую очередь. Наверно, Курт это видит в его глазах — и понимает, что так действительно будет лучше.       А когда машина друга отъезжает, и габаритные огни растворяются среди струй ледяного январского дождя, Дэнни идёт на кухню, открывает нижний шкафчик, достаёт бутылку виски — и, сорвав пробку, жадно присасывается к горлышку.       Ему не нужен свет, ему не нужно ТВ, всё, что требуется — алкоголь. И чем крепче, тем лучше — лишь бы забыться, выдавить из головы жуткую пустоту, в конце концов, утопить её в спиртовых парах. То, что не позволяло ему сорваться в затяжной алкотрип после смерти любимой жены, худо-бедно удерживало на плаву всё это время, сегодня умерло.       С каждым глотком алкоголя отчаяние давило всё сильнее, и без того поверхностные мысли становились ещё тоньше, ещё незаметнее, и столь же успешно их заполняла тихо прогревающаяся ярость, бурлящая, клокочущая где-то глубоко внутри.       Дэнни когда-то был на редкость горячим парнем, буйный нрав которого смогла усмирить только Аннет… И вот прошлое вновь догоняло его.       Сложно назвать слепым дураком того, кто в студенчестве не видел разницы между словами «отдых» и «хороший мордобой». Дэнни прекрасно понимал места расположения кровавых пятен на простыне, укрывшей тело Тейлор. Сорванные в кровь костяшки, локти, колени.       Его девочка умирала в муках, но билась до последнего.       Случайно поскользнулась и упала в шкафчик.       Да-да, именно так, что дверца захлопнулась следом.       И навесной замок сам вделся в проушины и закрылся.       И все проходившие мимо разом оглохли.       Ярость требовала выхода, желала выплеснуться — пусть коротким, но разрушительным приступом.       Первым улетело в стену что-то лёгкое, прямоугольное, вытянутое. Вероятно, пульт от телевизора.       Следом кресло снесло телевизор. Оглушительно хлопнул экран, комнату на миг осветило вспышкой разлетевшейся электро-лучевой трубки…       А потом комната погрузилась в кромешную тьму, а Дэнни впал в амок.                     — Сэр, разрешите войти? Сэр?       Луч фонаря выхватил из темноты Эберта-старшего.       Жалкое зрелище. Прошло меньше суток с тех пор, как этот же коп видел мужчину прямым, стойким, зарывшимся в тонны бумаги едва ли не с головой… Оплывшее, обрюзгшее, опухшее нечто сейчас едва ли можно было опознать как Дэнни Эберта. Внушительная батарея пустых бутылок и одинокий стакан намекали, что отец погибшей плодотворно взялся за уничтожение своего бара — и немало в этом преуспел.       Взгляд, лишённый кого-либо намёка на вменяемость, равнодушно скользнул по источнику шума в его жилище — и вернулся обратно к электронной фоторамке, стоящей на столике.       — Сэр, вы меня сл… — полицейский торопливо поправил обращение: — понимаете?       Никакой реакции.       — Сэр… Разрешите осмотреть жилище… Тело вашей дочери пропало из морга, мы должны убедиться, что здесь… Здесь его нет.       До жути пустой, равнодушный взгляд.       Напарник, войдя щёлкнул выключателем, протяжно присвистнул.       — МакМахон, слушай, мне кажется, ему нужно в реанимацию.       — Сэр… Мы вызовем медиков, вы согласны?       Ноль реакции. Пустые глаза смотрят на рамку.       Под подошвами хрустит битое стекло, что-то чавкает — и тут же в воздухе расползается запах спирта и кислятины. Следом приходит понимание: мужчина заливался алкоголем под завязку, бегал блевать, пока мог, в санузел, потом на кухню — она ближе, а после и вовсе тошнился там, до куда мог свеситься с дивана.       На экране фоторамки изображение его дочери сменилось семейной фотографией: высокая, красивая женщина, очень похожая на неё улыбчивая девочка, в которой с трудом можно было узнать ныне покойную Эберт-младшую, и сам Дэнни Эберт — ещё подтянутый, высокий, только-только начинающий лысеть.       — Дежурный? Мы у Эбертов, — коп поспешил связаться с участком. — Мужик проспиртован насквозь. Судя по бутылкам, он со вчера отсюда не выходил. Думаю, его нужно доставить в госпиталь, как бы интоксикацию не схватил.       — Принято, — коротко отозвался дежурный. Через минуту скупо добавил: — Едут. Ждите.       Переглянувшись, напарники молча двинулись вглубь дома: пусть это не очень законно, но можно будет сослаться, что мистер Эберт сам кивнул, разрешая. В конце концов, не каждый день тела подростков пропадают из городского морга.       Они заканчивают осматривать подвал, когда слышится новый голос:       — Кого тут нужно прокапать?       МакМахон с напарником поднимаются наверх.       Чтобы растерянно уставиться на пустой диван, окружённый широкой стеной пустых бутылок — и не менее удивлённого парамедика.       Помимо Дэнни в комнате не хватает только одной вещи. Фоторамки.       

***

      Уверенное гудение болгарки сменяется въедливым жужжанием дремеля. Басовито шипит гидравлика неизвестно каким путём оказавшегося тут промышленного пресса. Провода, словно паутина, опутывают огромное помещение. Здесь жарко — но снаружи это невозможно заметить: сверхэффективная система теплопоглощения и многодиапазонного камуфляжа надёжно скрывает любые следы присутствия здесь человека.       Голый по пояс Дэнни стоит, с трёх сторон окружённый верстаками, с горой заваленными запчастями, деталями, электротехническими элементами, назначение и структура которых его современникам неизвестна.       Безумная улыбка озаряет его вдохновлённое лицо.       Дэнни Эберт здесь лишь телом.       Его разум далеко.       То, что ведёт и направляет его руки, специалисты по паралюдям называют технарской фугой.       Состояние безумного вдохновения, когда кейп работает на износ, не замечая ничего вокруг, не чувствуя усталости, голода, жажды, желания посетить туалет. Фуга редко заканчивается благополучно, если рядом нет никого, способного каким-либо способом нейтрализовать Технаря.       Дэнни некому остановить.       В нескольких цистернах булькает горячая жидкость, ядовитые испарения поднимаются вверх — и деактивируются наспех собранной системой рециркуляции воздуха.       Эберт-старший ужасающе худ: технарская фуга съедает его в считанные часы, пивное брюшко, днём ранее задорно раздвигавшее ткань между пуговицами рубашки, исчезло, сухие мышцы впалого живота позволяют с лёгкостью пересчитать все кубики пресса, опознать все мышцы.       Металл плавится под его пальцами, течёт, меняет форму и суть, обретая новое назначение, новые свойства — зачастую невозможно далёкие от первоначальных.       На уровне его глаз висит электронная книга, уместившаяся в круглой корзине антиграва. Схемы, чертежи и распиновки сменяют друг друга с невероятной скоростью, но, кажется, Дэнни всё успевает увидеть, всё понять и применить.       Не одна только одержимость гонит его.       Под столешницей одного из верстаков стоит ванна, полная льда. В ней покоится тело его дочери.       Он не помнит, каким образом выкрал её, кажется, в этом ему помогли экзоскелет, сделанный из запчастей велосипеда и старого холодильника, и оптический камуфляж, собранный из останков ТВ-пульта, нескольких десятков ярдов проволоки и полипропиленовой плёнки. Это не имеет значения. Важно лишь то, что он успел спасти тело своего ребёнка до того, как коронер или патологоанатом успели безнадёжно испортить органическую компонентную базу.       Освободив столешницу, собрав нагромождение деталей в нечто осмысленное, Эберт одним рывком сбрасывает наспех сколоченные доски. Вовремя. Лёд почти растаял. Дэнни снимает с тела дочери утяжелители, не дававшие ей всплыть, поднимает девушку из воды, пинком ноги возвращает столешницу назад — и осторожно кладёт Тейлор поверх.       Подчиняясь одной только мимике, загораются яркие лампы, лишая рабочее пространство какой-либо тени. Оживают манипуляторы, десятками лапок подхватывая детали, унося их во тьму.       Электронная книга — нечто гораздо большее, чем просто сборник схем, — занимает место в специальном слоте. По экрану бегут сложные символы, каждый из которых словно нарушает мерность, ограниченную тремя осями координат.       Дэнни ласково называет эту сущность Технономикон.       Помощник, способный преодолеть смерть. Воплощение сил, способных вернуть жизнь.       У всего есть цена, и Дэнни готов платить. Он уже платит.       Пока манипуляторы, подчиняясь воле, воплощённой Технономиконом, соединяют россыпь железяк, с каждой секундой придавая ей что-то осмысленное, узнаваемое, понятное, новорожденный Технарь запускает множество сканеров, собранных буквально из подножного хлама и старых компьютеров. Разноцветные лучи жадно скользят по хрупкому подростковому телу, обшаривают каждый квадратный дюйм кожи, проникая излучением куда глубже костного мозга — описывая, структурируя каждую её клетку, координаты каждого атома. Избыточная информация? Возможно, для кого-то да, но не для Эберта-старшего. Когда дело касается его дочери — ничто не может быть лишним.       С трудом дождавшись серии коротких вспышек, ознаменовавших окончание биологической инвентаризации, он вынимает носитель данных из слота центрального сканера, чтобы подключить его к Технономикону. Потеряв какой бы то ни было интерес к действиям сущности, Дэнни аккуратно — насколько это возможно делать в состоянии постоянного нервного подёргивания — сбривает волосы с головы трупа, маркером наносит разметку на бледную кожу, стараясь не замечать тёмных, напитанных портящейся кровью пятен вдоль затылка, спины… Подушечки пальцев едва касаются уплотнений на висках и за ушами, и проблеск памяти озаряет сознание: вот в огромном шприце пузырится тёмная смесь, а вот он вкалывает в голову дочери консервант, созданный с единственной целью — затормозить дальнейшее разрушение мозга.       Скальпель входит в кожу, с лёгкостью прорезая обескровленные ткани. Дэнни не глядя ставит позаимствованные в морге распоры, обнажая розоватые кости черепа. Здесь он не доверяет механизмам ни на йоту. Только ручной труд, только личная ответственность. И технарская фуга внезапно даёт спокойствие и плавность его рукам, наделяя движения совершенно нечеловеческими точностью и лёгкостью.       Лучковая ножовка с полотном по металлу легко входит в кость, процесс пиления внезапно не вызывает избыточного напряжения. Не видя глазами, мистер Эберт прекрасно чувствует, когда нужно остановиться, переместить точку приложения давления или, наоборот, усилить нажим. Постепенно убирая распоры, Дэнни спиливает верхушку черепа дочери. Работа филигранна. От наружной среды мозг теперь защищают только мягкая оболочка и тонкий слой желеобразного консерванта.       Несколько долгих секунд спустя мозг Тейлор бережно покоится на широких ладонях отца. Консервант не даёт ему соскользнуть и упасть.       С осторожностью водрузив его на стенд, Эберт-старший равнодушно ждёт, пока из окружающей тьмы вынырнет новая машина. Почти всё время технарской фуги он провёл, создавая механизмы для создания более сложных механизмов для создания ещё более сложных конструкций… И теперь смотрел на результат, которому, пожалуй, мог бы позавидовать любой Технарь его мира.       Там, в глубине совершенного механизма, сейчас заканчивались тесты ещё более совершенного детища неземной науки.       Стенд постепенно скрывался под сотнями и сотнями тонких игл, полых нитей, сверхмалых манипуляторов, и в это же время набирала обороты, выходя на максимум выходной мощности, энергоустановка.       Фуга отпускала мужчину, Дэнни чувствовал, как проваливается в забытье… И не мог быть уверенным — что не в окончательное. Всё, что ещё удерживало его в сознании — лишь ожидание успешного начала процедуры. А остальное…       Увидев серию мягких зелёных вспышек, Дэнни наконец-то закрыл глаза.       Что ж, такова цена.                     Он вынырнул из небытия, широко распахнутым ртом судорожно хватая плотный воздух. Долгие, невозможно мучительные секунды он потратил на то, чтобы вспомнить, кто он, где он, и зачем это всё.       Лампа дежурного освещения да экран Технономикона — вот и все источники света. Голод и жажда разрывали бренное тело, но Дэнни, перевернувшись на живот, упираясь костяшками в решётчатый пол, сумел подняться. Сцапав банку энергетика, даже не с первой попытки её вскрыл, жадно припал к кисло-сладкой газированной жидкости.       Лишь отбросив пустую банку, он с содроганием увидел безжизненное тело дочери. Непонимающе посмотрел на подрагивающие пальцы, отказываясь поверить, что это он сам, вот этими вот руками вскрыл её черепную коробку, извлёк законсервированный мозг, чтобы… Чтобы — что?       Жадно шарящий взгляд остановился на стенде. органическая масса, некогда, вероятно, бывшая мозгом его ребёнка, расползлась, стекла на столешницу, частично упала на пол… И от мгновенного сердечного приступа его уберегла только одна вещь: рядом, в захвате манипулятора, тихо пульсировал невидимым светом объект, которого при неудачном стечении обстоятельств здесь быть не могло.       Кивнув самому себе, Дэнни смело взял матово-чёрную сферу в руки и, пошатываясь, побрёл во тьму. Там, где он проходил, вспыхивали лампы, выхватывая из темноты аппараты, механизмы, машины, а вместе с ними и металлические стены, покрытые капельками конденсата.       Наконец, Эберт-старший остановился перед объёмным танком, с его крутого бока свисал пульт с призывно мигающей кнопкой.       Издав тихое рычание, Дэнни вдавил кнопку локтём…       И цепи, погружённые в ёмкость, пришли в движение.       Внутри что-то гудело, булькало, звенья неторопливо наматывались на валы. Томительные минуты ожидания наконец-то закончились, когда из толщи жидкости вынырнуло металлическое ложе с лежащим на нём девичьим телом.       Тейлор.       Это определённо была она.       Мокрые волосы тяжёлой копной лежали на решётке, бледная кожа, сквозь которую можно было рассмотреть голубоватые жилки, не выглядела мёртвой, лишь отсутствие какого бы то ни было движения грудной клетки и чуждое живым спокойствие лица давали понять, что перед ним лишь пустая, мёртвая оболочка.       Но память возвращалась, руки, напитавшись силой, сами, в обход тормозящего, изнасилованного фугой сознания, подтаскивали ложемент к наспех приваренным направляющим, фиксировали агрегат, подтаскивали огромного сечения провода в чудовищно толстой оплётке.       Несколько лёгких касаний в странном порядке — за ушами, под челюстью, вновь за ушами…       И грудная клетка, приподнявшись, раскрывается, и вместо человеческих внутренностей Дэнни видит обнажённое посадочное гнездо, идеально подходящее для сферы тёмного металла. Осторожно опустив его внутрь, мужчина с лёгкой улыбкой смотрит, как под прозрачным металлом загорается едва видимый свет, подсвечивая что-то, отдалённо похожее на трёхсекционный мозг, отлитый из вещества, что невозможно назвать ни металлом, ни органикой. Мгновение спустя искусственный мозг оказывается заперт в бронекапсуле, а грудная клетка возвращается на место.       Дэнни проводит подушечкой пальца по груди дочери, от ямки между ключиц до мечевидного отростка, не чувствуя ни одного шва, ни одного зазора или стыка. Только тёплая кожа.       Тканевыми ремнями он бережно фиксирует тело, хотя уже снова помнит, что эту квазикожу не всякая пуля сможет взять. После дёргает рычаг, приводя направляющие в действие, чтобы поставить ложемент почти вертикально. В решётке обнаруживаются отверстия, идущие вдоль позвоночника.       Собрав пучок проводов, Дэнни не глядя втыкает их между позвонков — или между суставами того аппарата, что имитирует главную опору тела. Самый толстый провод цепляет к атлантову позвонку и смело дёргает рычаг рубильника.       Тело вздрагивает, по нему пробегают высоковольтные разряды — их жгуты сначала тонки, но с каждой секундой становятся всё толще, всё опаснее. Воздух гудит, гул складывается в слова неизвестного языка, забытого миллионы лет назад — в миллиардах километров от Земли. Бесшумно подлетевший Технономикон покидает антигравитационную подставку, самостоятельно оборачивается вокруг предплечья мужчины, становясь неотличимым от его собственной плоти — растворяется в ней, врастает в тело. Выдернутая из небытия, созданная для решающей битвы — и на неё бесконечно опоздавшая, вновь оказаться забытым изделием мёртвой цивилизации эта сущность просто не могла.       Дэнни слушал речитатив древних слов, понимая, что в этих заклинаниях науки больше, чем где бы то ни было. С каждым непривычным законченным ритмом жгуты разрядов сплетались в новое кольцо, раз за разом, до тех пор, пока всё искусственное тело не покрыл энергетический купол.       Близость чудовищной структурированной энергии заставляла кожу чесаться и болеть, глаза слезились, остатки опалённых волос буквально вибрировали от остаточных токов.       Но всё заканчивается — закончилась и накачка внешних оболочек, собрав достаточное количество энергии для запуска пустотного энергогенератора.       Дэнни не очень понимал, на каком этапе усложнения техпроцесса и миниатюризации потерял понимание лавинообразного совершенствования источника питания, но это его и не заботило.       Одно за другим пропадали энергокольца, следом за ними опадали провода тестовых систем, последней отсоединилась магистраль стартера.       Вернув ложемент в прежнее положение, мужчина устало побрёл к верстакам.                     Он сидел на столешнице, рядом с накрытым простынёй ледяным трупом Тейлор. Под ногами же лежала приличная горка пустых банок из-под энергетика, что его-прежнего наверняка бы убило давно и надёжно. Но он-нынешний был максимально далёк от того отчаявшегося, потерявшегося человека.       Надо придумать, что делать с телом.       Но это потом.       Позже.       Он не услышал невесомых шагов босых ног. Не увидел бледный силуэт, постепенно проступающий из темноты. Не услышал дыхания.       Но ощутил искры разума.       Почувствовал, как ровно и уверенно бьётся вместо сердца миниатюрная чёрная дыра, заключённая в надёжную луковицу из холодной протоплазмы и силовых полей.       Тейлор шла неуверенно, привычно щурила глаза, ещё не осознав, что очки ей больше никогда не понадобятся. Осторожно переставляла ступни, знакомясь с новым телом. Зябко куталась в его рубашку, испытывая фантомный холод.       — Па… Папа!       Дэнни повернул лицо к своей дочери. Слёзы застилали взгляд, текли из глаз, прокладывая горячие дорожки по грязной коже и среди щетины. Что-то в горле мешало вздохнуть, комок давил на гортань, заставлял безобразно расплываться лицо, превращая его в ревущую харю, но Дэнни не мог остановиться.       Не хотел.       Тейлор — его Тейлор! — невесомо и стремительно подбежала, схватила, сжала в объятиях бережно, и разрыдалась.       Они ревели на пару, не стесняясь своих чувств, ощущая, как со слезами вымывается из них что-то чёрное, мрачное, угрюмое.       — Совушка… Моя Совушка, — выдыхал Дэнни в макушку вновь живой дочери.       — Да папа, это я, — кивала девушка, и горячие слёзы обжигали его грудь…       …А потом они сидели на борту полузатонувшего корабля, кутаясь в одно одеяло на двоих, и смотрели на горизонт.       Внизу, в трюме, растворялось в одной из цистерн бывшее тело Тейлор.       Потягивая кофе, разлитый из прихваченного термоса, отец и дочь строили планы по легализации себя.       - Можно сказать, что почувствовал моё дыхание, - предложила Тейлор. Слова пока ещё давались ей с определённым трудом, всё же речевой аппарат теперь не имел ничего общего с тем, что было ранее. - И выкрал, чтобы меня не разделали заживо, ведь лекарства от летаргии ещё не придумали.       Тейлор запустила свободную руку в волосы, замерла.       - Скажем, что возил по хостелам и церквам, колдунам и кейпам, возил, пока я не очнулась.       Дэнни устало хмыкнул, после приступа сотворения говорить что-либо было не просто тяжело, а просто таки мучительно больно. Но он чувствовал, что говорить надо. Нужно. Необходимо. В конце концов, несколько дней назад он уже не успел ничего сказать дочери — и теперь не собирался отступать из-за какой-то там сверхчеловеческой усталости:       - Шершаво, конечно, но не лишено логики. Хорошо, дочь. Примем за основу такую линию поведения, а корректировки внесём в процессе. - Мужчина внезапно нахмурился: - Совушка, один вопрос...       - Эмма, Мэдисон Клементс и София Хесс.       - Эмма… Барнс? Мне казалось, вы с ней подруги?..       - После смерти мамы она решила, что ей необходимо прикончить - хотя бы морально - и меня...       - Вот же дрянь!..       - И не говори, - кивнула Тейлор, положив голову на плечо отца.       - Надо что-то делать... - Дэнни, наконец, прервал затянувшееся, но чертовски комфортное молчание. Очень уж оно убаюкивающе действовало на вымотанный парачеловеческим напряжением организм. - Как легализуемся, могу затребовать перевести тебя в другую школу. Например, в Аркадию?       Тейлор холодно улыбнулась.       - Нет, папа. Уинслоу, так Уинслоу, - девушка погладила его кисть, взглянула в слезящиеся, покрасневшие от недосыпа, плохого освещения и испарений глаза. Прижалась щекой к твёрдым пальцам, пахнущим металлом, маслом, химией и кровью: - Спасибо, папа… Спасибо за второй шанс.       Растрепав тяжёлые пряди волос, Дэнни прижал девочку к себе.       Теперь никто не тронет его дочку даже пальцем.       А если посмеет...       Что ж, Технономикон дал ему достаточно знаний и сил, и Дэнни понимал, как воспользоваться этим преимуществом самым неприятным для оппонента способом.       Самым.