Начинаются летние грозы

Дождь тяжелыми каплями барабанит по крышам. Даже если я закричу, ты меня не послушаешь — Просто не сможешь услышать. Четкий взор размывают теплые капли — слезы. Пора очнуться от грез — начинаются летние грозы.

      Они идут под одним зонтом, который явно не был рассчитан на двоих. Хайд держит его над головой пианиста, а сам прижимается рядом, чтобы промокнуть как можно меньше — несмотря на дневную жару, летний дождь, на удивление, холодный, практически ледяной, да и вокруг стало гораздо прохладнее даже по меркам наступающей ночи.       Лоулесс дует на свои ладони, которые успели немного замерзнуть, а Лихт, уловив это действие, берет руку сервампа в свою, переплетая их пальцы. — Так будет теплее, — говорит он в ответ на удивленный взгляд вампира. Но у Лихта самого кисти бледные и ледяные, словно у мертвеца.       Хайд замечает, что резко сменилась не только погода: вокруг них ни единой живой души, даже за витринами магазинов не видно силуэтов людей. Вся дорога пуста, только лишь на парковке стоит несколько одиноких брошенных машин. Как будто люди заранее узнали о такой непогоде и скрылись в надежных укрытиях до лучших времен, бросив все как было. Не слышно даже собственных мыслей, только завывающий ветер, дробь дождя и какой-то неприятный едва уловимый писк, источник которого невозможно определить.       И ведь еще пару часов назад они наслаждались пикником за городом, в тени деревьев у чистого озера с зеркальной гладью, где солнечный свет не мог навредить вампиру. Было приятно наконец вырваться из будничной суеты и вдохнуть свежий воздух, а также вслушаться в легкую птичью трель, не прерываемую шумом многоголосой толпы и ревом бесконечного потока автомобилей. Если бы не плотный график обоих, Лоулесс бы вытаскивал Лихта отдохнуть куда-нибудь почаще просто ради того, чтобы порадовать своего, с недавних пор можно сказать возлюбленного.       Пианист легко и неспешно плел в своих руках небольшой венок из полевых цветов, собранных возле озера, его пальцы сами собой переплетали тонкие стебельки, пока взгляд провожал на алом горизонте лучи заходящего солнца. Лоулесс дремал у него на коленях, разморенный летним зноем, от которого спасала только наступающая вечерняя прохлада. Он слегка приоткрыл глаза и посмотрел на пианиста, а затем по-доброму усмехнулся. — Что? — недоумевая спросил Лихт, переведя взгляд на сервампа. — Ничего, Ангел-чан, просто у тебя красивая улыбка, — честно ответил Хайд, протягивая руку к лицу возлюбленного, чтобы слегка, аккуратно и нежно коснуться пальцами возле губ.       Раньше пианист бросил бы в ответ что-то колкое, съязвил или даже ударил бы вампира за такую фразу. Но сейчас он просто еще раз улыбнулся в ответ, не широко, а только слегка приподняв уголки рта, но это все равно было тепло и искренне, а затем положил уже готовый венок на голову Лоулесса. Они наслаждались любой свободной минутой наедине друг с другом, прежде чем им снова придется окунуться в рутину репетиций и концертов.       …А затем город встретил их внезапной летней грозой и утопающими в мелькающих ниточках дождя вечерними огнями, сверкающими в наступающей темноте.       Дождь и ветер постепенно усиливались, превращая грозу в настоящую бурю. — Ангел, пожалуйста, давай остановимся и спрячемся в магазине? Оттуда хотя бы можно будет вызвать такси до отеля, — уже в который раз просит вампир, но Лихт будто не хочет его слышать или же действительно не слышит из-за нарастающего шума. Он продолжает идти вперед, ускоряя шаг, а его рука постепенно выскальзывает из ладони сервампа. Хайд не успевает и глазом моргнуть, как начинает отставать от хозяина. — Лихт, постой! — кричит он, пытаясь снова поймать пианиста за руку. — Отпусти меня, — спокойным ледяным голосом говорит тот даже не обернувшись. Холодные пальцы исчезают, едва соприкоснувшись с рукой вампира.       Лоулессу кажется, что здесь определенно что-то не так. Он чувствует, как резкий могильный холод пробирает его не только от внезапного ливня и порывов ветра, но теперь исходит и прямо от Лихта. Все меняется слишком резко, слишком быстро и неправильно. Будто действия происходят в наспех поставленной пьесе. И сейчас все подходит к неожиданной кульминации действия. Сквозь шум вокруг проскальзывает единственная мысль: «Нельзя отпускать Лихта». Но приходит она слишком поздно. Вампир лишь успевает заметить, как что-то проносится мимо прямо в паре шагов от него, а затем видит своего Ангела уже на другой стороне улицы. Его потухшие темно-синие глаза смотрят на сервампа с горечью, сожалением, но при этом и с укором. — Тебе пора отпустить меня, Хайд, — единственное, что произносит он, а затем отворачивается и ускоряет шаг. Замерзшие пальцы ослабляют хватку — и черный зонт вырывает порывами ветра из руки и уносит прочь.       Силуэт Лихта удаляется прочь, далеко-далеко в ночную тьму, где не видно даже мерцания фонарей и ярких вывесок. Постепенно он размывается то ли из-за капель дождя, то ли из-за застилающих взор слез, скопившихся в уголках глаз, а в конце и вовсе исчезает, словно смытые с холста ливнем пятна краски. Огни города слишком ярко светят прямо в лицо, будто пытаясь ослепить, каменные небоскребы наваливаются сверху, давят всей своей массивностью. Хочется закричать, побежать вперед, но легкие зажаты в тиски — нельзя сделать ни единого вдоха, а тело будто парализовало и приковало к одному месту — не сделать ни шага. И шум, разрывающий барабанные перепонки — раскатистый гром, звонкие капли дождя, разбивающиеся словно хрусталь об асфальт, стекла и крыши домов, и ненавистный нарастающий писк, перебиваемые оглушающим стуком собственного пульса в висках.       «Пожалуйста,» — мысленно взывает Лоулесс ко всем известным Богам, не в силах произнести ни звука. — «Я должен вернуть его!» Но Боги жестоки, не слышат они молитв ни обычных людей, ни тех, кто уже давно пал.       Ливень все усиливается, превращаясь в мощный водный поток, и Хайду кажется, что он тонет в пучине отчаяния, захлебываясь собственной беспомощностью, а груз вины черными и скользкими, как у утопленника, руками утягивает его глубоко на беспросветное дно. Последнее, что успевает увидеть вампир — яркая вспышка молнии, раскалывающая на мелкие осколки небосвод, а затем все вокруг заполняет белый свет и прорывающийся сквозь сознание длинный писк кардиомонитора.       Прости, я не хотел тебя отпускать…