Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала — тоже! Прохожий, остановись!
Одинокая могила стоит около ворот старого кладбища, на которое выходят окна общежития. Как верно подметил Фёдор, в этой стране вообще не принято селиться в общежитиях, это присуще только приехавшим по обмену студентам. Впрочем, он не жаловался: Йокогама была не таким плохим городом, каким он себе представлял. Нередко расхаживая в свободные минуты по кладбищу, Фёдор невольно засматривался на фотографии умерших людей и их годы жизни. Пройдя могилу неведомого темноволосого мужчины, он остановился и сверху вниз посмотрел на очередной камень серого цвета. На каменной плите была словно напечатана фотография довольно молодой девушки, лет максимум двадцати двух. Безжизненными, будто под стать этому месту карими глазами она смотрела точно прямо, не улыбаясь. Фёдор чуть пригнулся, дабы безошибочно перевести выцарапанные иероглифы на плитке.Прочти — слепоты куриной И маков набрав букет, Что звали меня Мариной И сколько мне было лет.
太宰治 («Дазай Осаму», — перевёл Фёдор) 1991—2010 Фёдор отчего-то долго и завороженно глядел на эту девушку, а она, вечно спящая, ничего вокруг не замечала. Эта девушка умерла так рано… Всего девятнадцать лет от роду. И Фёдору сейчас девятнадцать, но можно ли в таком случае считать их с Дазай Осаму ровесниками? Ведь она, если так задуматься, старше на девять лет. Однако есть одно русское «но»: Дазай Осаму никогда не исполнится двадцать. А Фёдор доживёт до двадцати, как и до тридцати, и до сорока, и до шестидесяти, и, если повезёт, умрёт «своей» смертью. Если противоположного решения не примет Бог, разумеется. И отчего могла так рано умереть такая молодая особа? Остановка сердца? Другие проблемы со здоровьем? Убийство? Самоубийство, в конце концов? Фёдор задумчиво опустил голову, выпрямившись. Он верил в загробную жизнь, как ни странно, поэтому был уверен, что эта девушка где-то сверху (а может, где-то снизу) наблюдает за ним, хохоча безжизненным смехом. Таким же безжизненным, как её глаза. Фёдор почему-то усмехнулся. Просто усмехнулся, и смешок этот, кажется, не нёс никаких эмоций в себе.Не думай, что здесь — могила, Что я появлюсь, грозя… Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
Кажется, эта тишина, словно обвевающая могильный камень, при желании могла бы поглотить любого. Однако Фёдор неизменно стоял и смотрел, пока это столь «интересное» занятие не прервал посторонний голос: — Ещё один пришёл на её могилу! Всем вам, туристам, интересно! Фёдор оторвал взгляд от камня и повернулся к говорящему. Им был невысокий (действительно невысокий!) мужчина в шляпе и в довольно сложной одежде, описание которой может продлиться долго. Под его шляпой была видна заплетённая в невысокий хвостик рыжая копна волос. Выглядел он так, словно после похмелья, и то оно сошло с него, видимо, не до конца. — Простите? — Фёдор заглянул прямо в мутные, словно сонные карие глаза мужчины. — Я не турист, а студент по обмену, приехал сюда учиться из России. Почему вы говорите, что «всем интересно»? Мужчина удивлённо и чуть пьяно вскинул брови и шире раскрыл глаза. — Ты недавно тут, раз не знаешь… — мужчина, пошатываясь, подошёл к Фёдору, пока тот безмолвно и с долей опаски глядел на него. Незнакомый и вдобавок пьяный человек на кладбище — наверное, не самая лучшая обстановка для встречи с подобным индивидом. — Мы учились в этом университете вместе… а потом она умерла. — Отчего? — Фёдор немного нахмурился. — Неизвестно! — чуть громче обычного отозвался мужчина. — Но абсолютно все вокруг сделали вывод, что это самоубийство. Тц — бред! — Дазай, сколько я её знал, пыталась убить себя далеко неоднократно, а тут получилось всего лишь из-за пары ножей! Говорю я тебе, это было убийство! Дазай у-би-ли! Фёдор задумался, переводя в голове услышанное, после чего произнёс: — Почему вы настолько в этом уверены? — Это очевидно, — мужчина пьяно усмехнулся. — У неё было дохера недоброжелателей… — Вы были друзьями? — Чего?! — мужчина сморщился и вскочил с могилы, на которой до этого сидел, в процессе чуть не упав, и со стороны это смотрелось довольно комично. — Да я ненавидел её! Я только рад, что она наконец сдохла! Была бы моя воля, я убил бы её сам! И хотя мужчина говорил это так яростно и так уверенно, Фёдор считал очевидным то, что его слова — ложь. Если бы он и впрямь ненавидел её, то не приходил бы, как минимум, на могилу и не распугивал своим пьяным видом прохожих и просто посетителей. — У неё и семьи-то не было, кроме приёмного папаши, которому был интересен лишь её интеллект, так что по ней никто не может скорбить! Просто не будет! Она была умной, но совсем не привлекательной! Тьфу, что я с тобой разговариваю! И мужчина побрёл в сторону кладбищенских ворот, оставив Фёдора задумчиво оглядывать могилу Дазай Осаму. Однако вскоре он тоже, развернувшись, пошёл в сторону общежития, напоследок сорвав несколько ягод земляники, растущих около могилы кареглазой девушки.И кровь приливала к коже, И кудри мои вились… Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!
* * *
Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед, – Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет.
Ещё многие месяцы Фёдора не отпускали воспоминания о вкусе крупных красных ягод и о пустых карих глазах девушки на фотографии. Бессонными ночами он ворочался в своей скрипучей постели, прокручивая в голове воспоминания о безжизненных глазах так рано погибшей девушки, о разговоре с рыжим мужчиной и о прочих мелочах. Он бережно хранил у себя в памяти каждую мелочь тех дней, когда мог приходить на то кладбище и подолгу рассматривать могилу. А когда приходилось уходить ввиду позднего времени, то он часто спрашивал себя, отчего снова и снова приходит на это старое кладбище. И каждый раз отвечал одинаково: «я не знаю». Фёдор любил подолгу слушать рассказы Чуи Накахары — так, оказывается, звали словно вечно пьяного бывшего друга (?) Дазай Осаму — о его школьных годах, проведённых совместно с этой необычной девушкой. Например, Фёдор узнал, что темноволосый мужчина, могила которого стоит ближе всех к надгробию Осаму Дазай, являлся приёмным отцом этой девушки, который скончался вскоре после смерти падчерицы. Сводной сестрой Дазай Осаму являлась Элис Мори — родная дочь Огая Мори, которую, по рассказам Чуи, всегда любили больше, — и что Элис до сих пор проживает где-то в этом городке. Фёдор также узнал, что Дазай Осаму была довольно весёлой до ненормальности девушкой, которую мало кто любил в школе. На этих словах Чуи Фёдор невольно вспомнил своего друга Николая, который также подходил под это описание. А ещё Дазай Осаму с самого детства — лет с двенадцати, если точнее, — мечтала безболезненно покончить с собой. Чуя рассказывал, что по всему телу — по крайней мере на руках, шее и ногах — были бинты. Впрочем, про бинты «на ногах» Чуя сам узнал только тогда, когда Дазай Осаму, раздражённая, пришла на школьный выпускной в платье до колен — видимо, по настоянию отчима — ибо, по словам её самой, она до чёртиков ненавидела платья и юбки, оттого никогда в них не ходила.Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь. Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.
Сколько бы Фёдор ни пытался заставить себя позабыть могилу, он снова и снова приходил к ней, и снова встречал уже, кажется, привычного и словно вечно находившегося в лёгком опьянении Чую Накахару. Впрочем, напивался он не так уж часто. А если напивался, то довольно сильно. Чуя Накахара выглядел так, словно был разбит жизнью. И хотя он не раз говорил Фёдору, что утомился рассказывать о «ненавистной Дазай Осаму», всё равно продолжал вновь и вновь заводить о ней — зачастую сам — разговор. Дазай Осаму хотела умереть. Дазай Осаму зачастую получала травмы, что заставляло её отчима, работающего врачом, снова и снова перебинтовывать ей кровоточащие места. Дазай Осаму ненавидела жизнь. Не именно свою жизнь, не то, что с ней самой происходило, а в общем факт того, что она зачем-то появилась на свет, только чтобы погибнуть по абсолютно любой причине. Дазай Осаму ненавидела боль — и душевную, и физическую. Дазай Осаму ненавидела своего отчима, хотя со сводной сестрой у неё были отношения многим лучше. Дазай Осаму была несказанно ленивой, часто отлынивала от работы, однако её способности «демонического вундеркинда» признавали все вокруг. Дазай Осаму… ещё много чего. Для ненавидящего эту загадочную девушку Чуя Накахара знал её слишком хорошо. Знал много подробностей: её точную дату смерти и рождения, её любимые цветы и любимый цвет. Знал, кажется, больше, чем хотел знать, иногда удивляясь самому себе: «погоди, откуда я это знаю?» А сегодня был отчего-то холодный июньский день. И последний в этой необычной, как отмечал Фёдор, стране. Однако он уже настолько свыкся с иностранным языком, на котором не разговаривал только в редкие моменты уединения сам с собой или Николаем и Иваном, которые приехали сюда вместе с ним, что невольно задумывался: а как он будет возвращаться к своей обычной манере речи в родном краю? Чуя Накахара словно ждал студента на привычном месте встреч, о которых оба не договаривались, ибо это происходило так, само по себе, без повода. А он разве нужен? — Так и знал, что ты придёшь, — в этот раз Чуя, видимо, не был пьян. Как и, если подумать, во многие разы их встреч. Однако от пьяного Накахары можно было ждать больше искренности, чем от трезвого, и такие встречи больше запоминались, как отметил Фёдор. — Я завтра рано утром отправлюсь обратно в Россию, — сказал тот. — Хочу в последний раз посетить это место, Чуя-сан. — Ясно. — Чуя подошёл чуть ближе к надгробию. Спустя пару минут гробовой под стать этому месту тишины он проговорил: — Когда Дазай умерла, я открыл бутылку вина, чтобы отпраздновать это. И делал так каждый год тридцатого июня — это дата её смерти. Пока не осознал, что это для меня был не праздник. Фёдор кивнул. — Дазай Осаму умерла девять лет назад, — продолжил Чуя. — Уже… девять лет назад. С «праздником» тебя, Фёдор. Наверное, в честь такого можно было бы и напиться. — Знаешь, а ты напоминаешь мне Дазай, Фёдор, — и Чуя больше ничего не говорил. Тридцатое июня — последний день пребывания Фёдора тут и по совместительству последний день жизни Дазай Осаму, чья душа, кажется, была мертва задолго до того рокового момента. Её карие глаза так и будут безжизненно смотреть точно вперёд, на ноги прохожих, а душа на небесах будет заливаться радостным смехом, радостным оттого, что мечта её жизни — смерть — сбылась. Последний разговор с Чуей Накахарой закончился лишь одной фразой: — До свидания, Чуя-сан. Чуя же молча стоял, смотря в глаза девушки на камне. И Фёдор, устремив взгляд туда же, произнёс: — Прощайте, Дазай Осаму.Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли… — И пусть тебя не смущает Мой голос из-под земли.
© Марина Цветаева