Миро

солнечный Таким был этот еврейский мальчишка. Когда он растягивал в улыбке свои пухлые девчачьи губы, Дима умирал. Слишком доверительным был этот жест, слишком интимным. Потому что мальчишка не улыбался чужим. С ними он только плевался ядом и ссутуливал плечи, нервно дёргаясь. Мальчишке было восемнадцать, звали его Мироном. У него были огромные голубые глаза с длинющими ресницами и мягкие тёмные кудри. Дима, конечно, их не трогал, но выглядели они щёлковыми. Он был щуплым и невысоким, его руки-ветви уж слишком длинны. Когда мальчишка напряжённо думал, то морщил свой еврейский шнобел. Но Дима, конечно, не знал об этом. Он приходил в димину однушку в панельке на окраине. Иногда брал с собой книгу и погружался в чтение, но чаще всего забирался на древний матрас с ногами и говорил. Болтал мальчишка без умолку. Дима внимательно слушал, не понимая половины. Потом мальчишка плакал. Некрасиво поджимал губы и беззвучно рыдал. Он никогда не говорил почему. А Дима уходил на кухню. Заваривал дешёвый чай в пакетиках, делал бутерброды и ждал, когда мальчишка проревётся, а после возвращался к нему с едой. Обязательно захватывал с подоконника сигареты. Димино одеяло лежало у мальчишки на плечах, он шустро жевал бутерброды, запивая их горячим чаем, и смеялся. Смех у него был заливистый и высокий. Диму знатно крыло. У мальчишки были записи от психиатра, порезанные руки и отличные оценки. Его губы вечно искусаны, а главная мечта — съехать от родителей. Ресницы отбрасывали тень на бледные щёки и мелко подрагивали, когда он уходил. Дверь хлопнула и до диминого слуха долетели гулкие шаги. — Приходи ещё, Миро, я буду ждать...