Herz aus eis

      Иногда Ире казалось, что Марьяна над ней просто издевается. Еще чаще ей казалось, что Марьяне на ее существование просто наплевать, но когда ее рука осторожно — будто бы боясь спугнуть — касалась плеча, все подобного рода мысли тут же уходили на второй план, попросту растворялись в этом горячем вакууме, который создавался из-за отсутствия воздуха между ними.       Порой Ире хотелось кричать, бить посуду, но гораздо чаще ей хотелось прощать. Прощать эту невыносимую женщину, которая в очередной раз приходила с букетом роз, которые, к слову, Игнатенко терпеть не могла, но так у них повелось, что Марьяне действительно плевать на чужие интересы, а Ира от цветочков никогда и не отказывалась, даже если и терпеть их не могла.       Марьяне, в свою очередь, Ира чересчур какой-то истеричной казалась. Все время ее что-то не устраивало, часто она попросту отстранялась, но возвращалась всегда, будто верила в то, что их отношения не обречены, и будто все у них как у нормальных людей. Но почему-то Ира напрочь отказывалась принимать тот факт, что люди Марьяне надоедают быстро. Настолько, что Ире не хватило бы этого времени, чтобы разобраться в том, что за «история» у них выйдет в конечном счёте.       Марьяна же их будущего не видела вовсе.       — Уходи, — Романова стоит в домашней футболке, а ее черные волосы небрежно спадают на плечи.       Ира же, в свою очередь, стоит как нашкодивший котенок и сверлит взглядом пол. И она прекрасно знает, что провинилась.       — Ты меня слышишь? — вновь раздается голос, лишенный каких-либо эмоций. — Я тебя не ждала сегодня, можешь уходить, Ира.       — Марьян, мы ведь взрослые люди, но почему ты думаешь, что проблемы решаются банальным отстранением и сплошным игнором? — Ира и правда не понимает, в чем проблема поговорить и решить все раз и навсегда, но Марьяна отстраняется. Холодом от нее так и прет, особенно сейчас.       — У меня нет желания с тобой разговаривать.       И пока Ира не успела возразить, Марьяна захлопывает дверь прямо перед ее носом.       А Игнатенко чувствует пустоту внутри. Подобный жест от Марьяны был чем-то в роде пощечины — вроде больно, а вроде и отрезвляюще.       Ира все еще стоит, будто пытается прийти в себя — ей кажется, будто все невзаправду. А ей так кажется практически всегда, и практически всегда это давящее внутри чувство — а давит оно то ли на легкие, то ли на душу, если у Иры она, конечно, была — распространяется быстрее, чем рак. А главное, что их отличает — отсутствие лечения. Отсутствие какого-либо препарата, и все, чего нужно было Ире — эта ёбнутая Марьяна.       А Марьяне Ира не то чтобы нужна.       С ней можно было интересно, быстро, беспоследственно.       Но порой Марьяне казалось, что всё совершенно будто бы бессмысленно.       Но Ира в эти недоотношения вкладывалась целиком. Игнатенко в 22:42 Может ты соизволишь мне объяснить, что не так?       Сообщение оказывается чуть ли не сразу прочитанным, ответа на него Игнатенко не получает, но знает точно, что Марьяна опять свои глупые и, кажется, совсем бессмысленные игры затеяла, в очередной раз кидая Иру в игнор.       Когда-нибудь гордость постучит снизу, и Ира начнет зеркалить, начнет отвечать тем же. Но пока она свою гордость умело скрывала, прятала, маскировала и не давала разглядеть Марьяне, ведь иначе неинтересна ей станет в разы быстрее. Будто Марьяна от подобного кайф получала — а она получала, ядом брызгая и свою гордость, которая со временем в гордыню превратилась, напоказ выставляла, когда вновь игнорировала сообщения и Игнатенко в целом.       Ей всегда казалось, что мир вокруг нее одной крутится, что Иры всякие сами собой притянутся и никуда не денутся, если ей их присутствие, конечно, не разонравится. И не ошибалась, в принципе.       Они встретились совершенно, кажется, случайно. Друг друга сразу в толпе нашли, и вскоре Ира начала замечать, что холод, веящий от Марьяны, ее даже трогает как-то по-особенному. Задевает. Но вида не подавала, ведь как ещё могут вести себя женщины в роде Марьяны.       «Они же все суки, — думала иногда Ира, — а я просто мазохистка какая-то».       И действительно: эта влюбленность, в отличие от всех предыдущих, как-то по-иному внутри откликалась, по-другому что-то внутри «ёкало». Игнатенко в 22:46 Марьян, я правда уже устала от наших отношений. Кто мы вообще друг другу? Романова в 22:46 А кем ты хочешь, чтобы мы были?       Ира сообщения не читает. Спускается по ступенькам, а в голове разные мысли крутятся.       Обшарпанный подъезд создает еще более угнетающую обстановку, чем в целом все, что между ними происходит. Кажется, тоска и так непосильная, но от вида улицы и жалкого фонаря, освещающего поганым желтым дорогу, хочется только повеситься. И не совсем, как Маргарита на осинке у мостика, а дома, чтобы пропажу обнаружили не сразу. Особенно не хотелось, чтобы об этом узнала Марьяна. Так или иначе от ее сжигающего внутри безразличия уже на стенку лезть хотелось, а Ира была уверена, что с того света — если он, вдруг, есть — ей по-прежнему на это не будет все равно, а вот Марьяне очень даже.       Ира достает телефон уже на ходу. Игнатенко в 22:49 Если честно, я уже ничего не хочу.       И это была очередная ложь. Конечно, Ира хочет, чтобы все было как у всех: конфетки, букетики, взаимные чувства, разговоры о будущем, даже если его и нет, и каждый это прекрасно понимает. Просто сам факт наличия заинтересованности. Не сказать, конечно, что Марьяна в Ире не заинтересована, но на любовь или чувства ее действия, мысли и поступки не тянут. Лишь на пустой звук чего-то стеклянного, что в Ире, собственно, уже давным давно разбилось.       Игнатенко заворачивает за угол дома, а дальше — пустая дорога, что даже удивительно. Ира достает пачку сигарет, выуживает одну, кладет в рот, придерживая двумя пальцами, зажимает губами, проводя языком по фильтру, и чиркает зажигалкой. Подносит к сигарете и втягивает дым. Щурится от жжения в горле, прячет зажигалку и выдыхает безобразный клуб дыма. Откашливается и глубоко вздыхает. Оборачивается, будто боится, что ее кто-то застукает. Хотелось, конечно, чтобы это была Романова, но той гордость не позволила бы и из квартиры выйти, что уж говорить о том, чтобы бросаться вдогонку.       Для Иры курение — лучше секса. И процесс, к слову, такой же интимный, а может, даже интимнее и гораздо нужнее. Романова в 22:50 Тогда не приходи больше.       Последнее сообщение остается непрочитанным. Точнее, оно прочитано, но Ира в чат не заходит и вовсе его удаляет.       Иногда она чувствует себя ребенком, который впервые влюбился, но влюбился, очевидно, не в того человека. Точнее, как считала она: «Не тех людей не бывает, и каждый зачем-то нужен», но как показывала практика: она Романовой и не нужна вовсе, а вот ей Романова была нужна по горло.       Проходит чуть меньше месяца перед тем, как Романова вновь заявляется на порог квартиры Игнатенко с букетом красных роз, наспех упакованных в целлофан. Ира вначале даже оттолкнуть ее хочет, но потом ее все еще детское сердце переполняют эмоции, которые отдают в виски неприятным монотонным «Бум-бум-бум», а после и вовсе проносятся по всему телу, застывают где-то под грудью — в легких, отчего дышать становится сложно, а земля начинает уходить из-под ног. Ира букет принимает, но ей кажется, что она вновь свои принципы предает, но даже не подозревает, что принципы были преданы уже давно. В тот самый день, когда Романова по-хозяйски сжимала двумя пальцами подбородок Игнатенко, а после углубляла поцелуй и по-собственнически располагала вторую руку на талии.       Тогда-то и мир заиграл другими красками, и сердце, кажется, совсем биться перестало. А сейчас об этом даже говорить не стоит — Ира все еще надеется, что не примет букет, но руки ее не слушают.       — Ты это, прости за тот раз, — тянет Романова. — У меня тогда день не самый удачный выдался.       Ира хочет возразить, что это не повод срываться на других, тем более на близких людей, но не говорит — не хочет вновь выглядеть инфантильно, глупо и так, будто ее что-то не устраивало. К подобному она уже привыкла, а вот Романова к оспариванию собственных решений — нет.       — Я понимаю, — кивает Игнатенко, собственное чувство гордости глубже в себя пихая, чтобы не огрызнуться никак, чтобы ее сердце очередной удар не пропустило. — Будешь проходить?       — Приглашаешь?       — Соглашаюсь.       Марьяна делает шаг и закрывает за собой дверь. Осматривает квартиру — все так же, как и всегда.       — Что делать будем? — задает вопрос Игнатенко, приглашая гостью на кухню, чтобы чаем напоить. Цветы она кладет на тумбочку в прихожей, надеясь на то, что не забудет их в воду поставить.       — Поговорить хочу, — честно признаёт Марьяна, а Ира дрожащими пальцами сахар в кружку насыпает.       Когда Марьяна хочет поговорить, для Иры это значит, что вскоре стоит ждать явного пиздеца, но пока об этом старается не думать — как-никак Марьяна ещё не начала.       — Ириш, ты только не злись, ладно?       Ира ставит чай на стол и прикусывает губу, все еще стараясь не выдавать волнения, но сама знает, что Марьяна чертовски внимательная, и давно это заметила.       — Нам надо пересмотреть наше общение, — выдаёт Романова, пока Ира внимательно на нее смотрит; изучает будто в первый раз видит, а в глубине души, в самых-самых закромах, восхищается тому, какая Марьяна красивая и чертовски привлекательная. — Точнее, как пересмотреть? Взять паузу в отношениях, если это можно так назвать.       — А наши отношения можно назвать отношениями? — Ира совершенно случайно делает упор на слове «можно», будто сама уже все давным-давно решила. Так или иначе, думала над этим вопросом Игнатенко достаточно.       — Думаю, что нет, — жмёт плечами Романова, которой на мгновение становится жаль Иру, — Ты ведь и так понимаешь это.       — Возможно, — соглашается Ира, — Но ты все равно знаешь, что я думаю иначе.       — То, что ты думаешь, не отменяет факта, Ир.       И Ира снова соглашается, но в этот раз про себя, чтобы Романова не думала, что права абсолютно всегда. А она абсолютно всегда права, как казалось Ире.       Марьяна делает глоток чая, прикрывает глаза и ставит чашку на стол. Она долго молчит, глядя на то, как Ира неловко водит по столу пальцем, а затем взгляд её поднимается выше.       — Можешь хоть на этот раз объяснить причину? — с надеждой спрашивает Игнатенко, и чтобы губы не дрожали, — а у неё они всегда дрожат от особой мирской несправедливости — она их стискивает с такой силой, что те побелели. — И, возможно, объяснить мне, что я делаю не так?       А Марьяне хочется выплюнуть едкое «себя не уважаешь» или что-то в роде, но она держится, ведь Ира совсем будто бы ещё ребёнок. Марьяна держит в голове факт того, что ей уже больше тридцати, чтобы в конечном счете не поддаться на подобные провокации.       — Ты слишком отдаешься в и без того обреченные отношения, Ира, — честно отвечает Марьяна, глядя на то, как рука Игнатенко невольно тянется к пачке сигарет. — Просто понимаешь: мы взрослые люди, а ты буквально убиваешься из-за меня, как чёртов подросток, ну правда. И кстати, ответ на вопрос: рядом с собой мне хотелось бы видеть самодостаточного человека, который не будет таким мягким и по-детски наивным, — заканчивает Романова, но добавляет: — А ты будто в отношениях ни разу не была.       Ира делает затяжку и выпускает дым.       — Ты права.       Марьяна смотрит за тем, как Ира курит. Смотрит, а Игнатенко себя чувствует как без одежды — курение для неё интимнее секса, а для Марьяны интимнее секса вот такие разговоры, потому что она совершенно не привыкла думать о чьих-то чувствах, кроме своих, и Ира за такое количество времени это, конечно же, заметила.       Хотелось тупо сбежать, бросив все. Хотелось скрыться от таких, кажется, пустых глаз напротив, которые наблюдали сейчас как никогда внимательно и следили за каждым тяжёлым вздохом, которым Ира зарывала себя все глубже, ведь тяжесть становилась физически ощутимой.       — Я права.       Марьяна делает глоток чая, не зная больше, что говорить. Ей хотелось сказать слишком много, но в итоге вышло все как всегда.       — Уходи, — тихо произнесла Ира, тыкая окурок в пепельницу, глядя за тем, как перестает идти дым.       — Ухожу, — коротко отвечает Марьяна, вставая из-за стола.       Ира её провожать не хочет — ей в целом ничего больше не хочется, кроме как сидеть и втыкать в стену, но Марьяна перед тем, как выйти, кидает на прощание:       — Напиши, когда осмыслишь сказанное, — ручка наклоняется вниз, и дверь открывается, а Марьяна добавляет: — Или когда соскучишься.       Дверь закрывается снаружи.       А цветы Ира в воду так и не поставила.