***
Она продержалась чуть дольше месяца. И в этот период Рене действительно старалась. Забыть, жить дальше, не думать о том, что было невозможно и недостижимо. Не думать о нем. Безуспешно. Она всю жизнь слышала, что время лечит, но только ей почему-то с каждым днем становилось все больней. Сказанные в сердцах при их прощании слова, что он скроил ее по своему образу и подобию, в какой-то момент стали самосбывающимся пророчеством. Когда ей было особо невыносимо, девушка пыталась взять на вооружение его же методы. Пробовала изолировать все эмоции, которые терзали ее, закрыть их в самом далеком уголке сознания. Она пыталась довести себя до онемения, до оцепенения, почти до омертвения, только бы прекратить эту непрекращающуюся ноющую боль. К началу октября ей это удалось. Такой она и представала перед людьми — с вечно учтивой холодной улыбкой на губах и пустыми глазами. В коридорах Пале-Рояль, в театрах и салонах, на нарядных, но пропахших гнилостной вонью Сены улицах Парижа. Возможно, именно это и требовалось от ее новой роли. В конце концов, главе королевских шпионов не пристало чувствовать ничего, кроме безоговорочной любви к стране и своему повелителю. Людовик явно ожидал от нее не меньшего. Он искал с ней встречи наедине — она безустанно находила предлоги, чтобы дать вежливый отказ. Рене не хотела его видеть. Не хотела слышать его комплименты, его высокие речи. Не после всего, что случилось. Не после того, что он сделал. Королевские советы проходили напряженно. Она пыталась покинуть их первой, чтобы не остаться в одной комнате с Людовиком даже случайно. Девушка не знала, что сказать. Как признаться самому Королю-Солнце, что не любит его, что не желает больше быть с ним. Как сказать правду и не впасть при этом в немилость. Как сделать так, чтобы жертва, принесенная Александром, не была напрасна. Рене надеялась, что король со временем просто устанет и охладеет к ней. Возможно, в попытке вернуть ее внимание, Людовик осыпал девушку подарками, несколько раз в неделю слуги приносили ей коробки с дорогими украшениями, вазоны с цветами. Приводили даже новых лошадей. Рене просила отослать все назад. И в какой-то момент он просто… понял. Прекратились приглашения, пропали еженедельные дары, а на Conseil du Roi он взирал на нее без привычной искры и обожания — в его глазах тлело странное смятение, почти граничащее с обидой. Сегодня на заседании Людовик не смотрел на нее вовсе. Война с Испанией мрачным грозовым облаком довлела над их головами, и никто, кроме короля, ее по-настоящему не желал. Жан-Батист был слишком обеспокоен состоянием казны, Гуго — перспективой дипломатического скандала с Голландией, Мишель — вероятностью быть зажатыми меж двух огней, памятуя о напряженности с Англией. Совет, как и многие предыдущие до этого, закончился ничем, только в этот раз Людовик еще и ударил кулаком по столу с такой яростной силой, что ониксовые фигурки солдатиков посыпались с военной карты. Министры, поклонившись, поспешно покинули помещение, опасаясь пребывать рядом с королем в момент его свирепой злости. Рене осталась. Наедине с ним. Впервые с момента отбытия из Версаля. Людовик устало провел ладонью по лицу. Он одарил ее тяжелым взглядом. В нем вновь мелькнула уже знакомая ей обида. Король отошел к окну и уперся руками в подоконник. Он смотрел на сады Пале-Рояль, но кажется, на самом деле не видел их. Меж его бровей залегла глубокая складка. Его Величество сжал кулаки. — Александр знал бы, что делать, — не то прорычал, не то прошептал Людовик. — Он нужнее здесь, чем в Тулузе или в любой другой проклятой дыре, где он нарывает сведения. Девушка вздрогнула. Король сегодня впервые за месяц назвал его имя, в первый раз упомянул о нем с момента изгнания. Все последние недели Его Величество старательно делал вид, что никакого Александра Бонтана вообще никогда не существовало. Ее сердце начало учащенно биться в груди. Она сделала несколько шагов к Людовику. — Еще не поздно вернуть его, мой король, — удалось вымолвить Рене, хотя ее горло пересохло. Его Величество оскалился, руки мужчины на подоконнике были до предела напряжены. Он медленно повернул к ней голову. — Нет, поздно. Людовик оттолкнулся от окна и стремительно пересек комнату, подойдя к графину с вином. Он налил себе бокал почти до краев. Король окинул Рене взглядом, вопросительно указав на алкоголь. Девушка отрицательно покачала головой. Его Величество кивнул, осушив свой бокал до дна в несколько больших глотков. Он немного поморщился. — Александр выпил свой яд, когда возлег с Вами, — холодно и сухо промолвил Людовик, возвращаясь к центру комнаты. — Я дал ему выбор. И он его сделал. Мы оба должны нести ответственность за наши решения. Рене устало вздохнула и прислонилась бедрами к столу, скрестив руки на груди. Она закусила губу и опустила голову. Сегодня был какой-то неправильный странный день, когда его имя звучало уже не единожды, словно отыгрываясь за тишину последнего месяца. Когда проговаривалось все то, что должно было быть сказано очень давно. Людовик подошел к ней и встал справа, также прислонившись к столешнице. — Я могу презирать Александра за его действия, — выдохнул он. — Но я все еще уважаю его за способность принять наказание за свои прегрешения. — Люди в пылу момента часто принимают решения ошибочно, — чуть слышно прошептала девушка. — Как Ваше решение отдаться ему? Немыслимо. Вопрос Людовика прозвучал так, словно он все еще питал какие-то иллюзии. Рене подняла на него глаза. Смело, решительно, почти гордо. Она не была идеальна, она жалела о многом. Но не об этом. Об этом — никогда. И она бы сделала это вновь. Отдалась бы Александру. Тысячи раз в тысяче других жизней. Челюсть короля напряглась. Девушка продолжала смотреть на него. Рене понимала, он видит — все, что она чувствует сейчас, о чем думает. Хорошо. Она хотела, чтобы у него больше не было сомнений. — Я не могу позволить Вашему роману продолжаться, Рене, — Людовик тоже скрестил руки на груди. — Это губительно для Вашей репутации. Это губительно для Франции. Глава моих шпионов имеет право любить только государство. Вы должны это понимать. Король вновь проследовал к графину с вином. На этот раз он даже не потрудился наполнить бокал, сделав большой глоток прямо с горла. — Наконец, — он сверкнул в сторону девушки взглядом, полным болезненного уязвленного самолюбия. — Это слишком унизительно для меня. Я этого не потерплю. — Я больше не Ваша женщина, — выпалила Рене. Слова сорвались с губ почти неожиданно даже для нее самой. Запоздалое признание. Сейчас уже фактически ненужное. Но по какой-то неведомой причине ей все равно стало легче. — Но Вы были моей! — рявкнул Людовик, так яростно и громко, что она вздрогнула. Казалось, что эта злость кипела в нем уже очень долгое время, и только сейчас он наконец-то позволил себе выпустить ее наружу. Какой же сегодня все-таки был неправильный странный день. День, впервые наполненный искренними, пусть и пугающими, приносящими боль чувствами, а не вечным ровным лицемерием. — Вы были моей, когда все у Вас начиналось! Были, когда продолжалось! Были, когда лежали под ним той ночью! — Людовик горько рассмеялся. — А была ли эта ночь и вовсе единственной, как Александр меня убеждал? Или это очередная выдуманная им ложь? Моя бы воля, была бы не единственной. Воображение разыгралось. Так не вовремя, так не к месту. Рене отчаянно пыталась удержать его в узде. Сердце громко стучало в груди, а щеки раскраснелись. Король сделал еще два больших глотка из графина и раздраженно, с громким звоном поставил его на стол. Вино чуть расплескалось и заляпало ему рукав дорогого, расшитого золотой нитью, камзола. Красные пятна отчетливо виднелись на белоснежной ткани. Король в досаде махнул запачканной рукой. — И Вы были бы еще долго моей, отдаваясь ему, если бы Александр во всем не сознался, — Его Величество прищурился и оскалился. — За моей спиной. Вы оба продолжали бы лгать мне в глаза. Девушка сжала кулаки. Ей было сложно в чем-то возразить Людовику. Он был прав. Она бы не прекратила видеться с Александром. Не прекратила бы заставлять его срываться, терять контроль над собой. Не прекратила бы свои попытки превратить их единственную ночь в вереницу таких же ночей. Король не ошибался, но он был непоследователен. И как же она от этого злилась. Девушка стремительно пересекла комнату и встала перед Людовиком. Она подняла голову и расправила плечи. — Тогда почему наказан только Александр? Его Величество ошеломленно выдохнул. Он сделал шаг назад, не сводя с нее удивленного взора. Рене продолжала твердо смотреть на него. Людовик молчал несколько долгих секунд, словно сам не мог разобраться в причинах своих поступков. Он запустил руку в волосы и какое-то время глядел в одну точку. — Он убедил меня, что соблазнил Вас, а Вы не ведали, что творили. Александр выдающийся лжец — Вы сами знаете, — тихо пробормотал Людовик, он выглядел как никогда печальным и уязвимым. — Я же был так подавлен открывшейся правдой, что верил в то, что хотел слышать. — Что именно он Вам сказал? Она всегда хотела знать. И всегда боялась спросить. Когда у нее была возможность, задать этот вопрос Александру девушка не успела. Сам же он предпочел не посвящать ее в подробности. А как правильно начать такой разговор с Людовиком, Рене не знала, хотя и верила, что он был им необходим. Сейчас у нее был первый реальный шанс, и она ухватилась за него, как утопающий за соломинку. Ей казалось, что она никогда раньше не ощущала такой отчаянной, такой страстной потребности узнать правду. Людовик медлил, он в неловкости отвел взгляд. Рене понимала, что ему, должно быть, совсем не просто об этом говорить. Она не торопила его. Король вернулся к столу заседаний и опустился в свое кресло. Он устало откинулся на его спинку. — Александр сказал, что вы были расстроены, что я ранил Вас своей отстраненностью из-за похищения сына. Не уделял ни времени, ни внимания, — Людовик прикрыл на секунду веки, его лицо исказилось гримасой боли. — Сказал, что Вы искали в нем поддержку и утешение. Сказал, что в один из вечеров Вы много выпили. Что он потворствовал этому. Что он воспользовался ситуацией. Что манипулировал Вашими чувствами. — Господи, — прошептала Рене. Она не выдержала и, прикрыв рот ладонью, отвернулась. Комок стоял в горле. Чудовищная. Ужасающая. Немыслимая ложь. Ей хотелось закричать. Кинуть графин вина об стену. — Сказал, что желал Вас с момента, как увидел, и безуспешно боролся с собой. Что завидовал мне, моим с Вами отношениям, хоть и пытался это подавить, — продолжил говорить король за ее спиной. — Сказал, что у Вас с ним все продолжалось после той единственной ночи только потому, что я продолжал быть эмоционально недоступен, а он не мог перестать играть на Вашей хрупкости в своих интересах. Комок в горле стал лишь больше. Классика лжи Александра — сплести реальность и выдумку, припорошить откровенное вранье частицами настоящих событий и искренних эмоций, чтобы оно звучало убедительнее правды. Она резко повернулась назад к Людовику. — Все. Было. Не. Так, — сквозь зубы, четко и медленно сказала она, делая нажим на каждом слове. — Это я уже и сам начал понимать, мадемуазель, — Людовик устало улыбнулся. — Александр вновь мне наврал. — Чтобы защитить меня, — прошептала девушка. Она чувствовала, что ее начинают душить рыдания. Рене до боли закусила щеку, не давая им выхода. Я не расплачусь перед королем. Ни за что. Его Величество облокотился на стол и положил лоб на свои ладони. Он зажмурился. — Что только подтверждает мои опасения, — тихо, но твердо промолвил Людовик. — Вы стали для него важней, чем я или государство. — Верните его, — ее голос прозвучал требовательно, Рене сделала шаг к столу. — Нет. — Нет на свете более преданного Вам человека, чем он! — вскричала она. Король резко поднял на нее голову. В его глазах читался шок. Девушка и сама испугалась своей дерзости. Возможно, все дело было в том, что сегодня был настолько неправильный необычный день, но ей почти казалось, что еще немного — и она сможет продавить оборону Людовика. Она видела сомнения в его взоре, видела колебания. Его Величество раздраженно мотнул головой, словно отгоняя их. — Верность Александра не остановила его от того, чтобы наставить мне рога, — король вновь оскалился. — Соблазнил он Вас или Вы сами того хотели — он предал меня. Кто предал однажды, предаст и дважды. Я уже выучил. Фронда быстро дала мне это понять. Рене подошла к столу и оперлась руками на его поверхность, нависнув над Людовиком. — Александр предотвратил десяток новых Фронд, служа Вам, — страстно прошептала она. — Вы знаете это, Ваше Величество. Людовик стремительно поднялся со своего места. Его ноздри раздувались. Рене видела, что он уже взбешен. Ее настойчивостью, ее желанием вернуть его. Взбешен осознанием своей собственной ранимости, своей уязвимости, своей зависимости от присутствия при его дворе человека, которого он своими же руками изгнал и теперь упрямо отказывался возвращать. — Мой ответ окончательный, герцогиня Марли! Рене сжала челюсть. Он впервые обратился к ней по титулу. Так холодно и отстраненно, словно показывая, что их прошлые персональные отношения не имеют больше власти над ним. Словно напоминая, что именно он даровал ей эту честь. Возможно, предупреждая, что он может всегда отобрать ее назад. Я сама охотно отдала бы титул, если бы только это помогло вернуть его. Девушка встретилась взглядом с янтарными глазами короля. — Я тоже предала Вас, — она вздернула бровь. — Почему же Вы держите меня при себе? — Вы были не только его любовницей, но и протеже. Единственной ученицей. Вы лучше всех знаете его методы, особенности его работы, — Людовик скривил губы. — Кто-то из Вас должен быть при мне, иначе эта страна развалится. Рене положила руку на плечо короля. Она пыталась передать сквозь этот жест все тепло, которое у нее еще осталось к нему. Последняя попытка убедить. Шанс что-то исправить. Людовик растерянно посмотрел сначала на ее ладонь, сжимающую рукав его камзола, а потом в ее глаза. — Он нужен Вам, сир, — мягко прошептала девушка. Король горько усмехнулся. — Он нужен Вам, мадемуазель де Ноай, — Людовик покачал головой. — Вам плевать на меня. Думаете, я не вижу, что Вы пытаетесь сделать? Не вижу, как Вы манипулируете моими чувствами? Моей нуждой? Рене зло сверкнула глазами. — Это неправда, Ваше Величество. Не смейте, — она сильнее сжала его плечо. — Несмотря на все, что произошло между нами, Вы — мой король. И Вы мне небезразличны. — Но не так, как он. Рене замолчала. Угли надежды догорали в тишине. Король не может простить. Ни Александра, ни ее. Девушка отпустила плечо Людовика и тяжело вздохнула. — То есть это не только его наказание, но и мое? — девушка несколько раз понимающе кивнула. — Выходит, что так, — промолвил Людовик, не сводя с нее глаз. В его голосе было сожаление. Во взгляде — тоже. Искреннее, безусловное, сырое сожаление. Возможно, ему тоже было больно, что он не может простить. — Надеюсь, Вы счастливы, Ваше Величество, — прекрасно понимая, что это не так, ядовито промолвила Рене. — Нет, я не счастлив, — горько усмехнулся Людовик. — Совсем не счастлив. — Я — тоже. Рене сделала реверанс, больше не сказав ни слова. Она развернулась на каблуках и покинула зал заседаний. Ей хотелось быстрее выбраться из удушающих стен Пале-Рояля. Она шла по коридорам, почти не замечая никого и ничего вокруг. Придворные улыбались ей, пытались завладеть ее вниманием. Кто-то кланялся, кто-то промолвил «Ваша Светлость». Рене просто стремительно шагала вперед, ничего на свете не желая сейчас сильнее, чем спрятаться внутри своей кареты. Он не вернется. Ее онемевшая душа вновь ожила. Ныла нестерпимой болью. Видимо, не было ничего хуже разбитой, полностью растоптанной надежды. Она не смогла бы сейчас выдержать даже единого, даже самого простого прошения. Ей казалось, что она может сломаться. Просто осесть на мраморный пол и остаться там навечно. Девушка вылетела во двор Пале-Рояль и чуть ли не бегом достигла своего экипажа. — Возвращаемся в Марли, — на ходу отдала она распоряжение извозчику и, даже не дожидаясь, чтобы он открыл перед ней двери, забралась в карету. Он не вернется. Рене не понимала, почему эта мысль именно сейчас начала таким острым длинным мечом впиваться в сердце, разрывать в клочья легкие. Почему так сложно дышать? Возможно, Людовик был не единственным, кто целый месяц жил в иллюзиях. Возможно, она была ничем не лучше, потому что в глубине души продолжала верить, что сможет что-то изменить. Сможет убедить короля вернуть его. Дура. Рене устало откинулась на спинку бархатных сидений. Александр, как всегда, был единственным, кто не питал никаких ложных надежд. Единственный, кто сразу смирился и принял реальность. Всегда на шаг впереди. Да, и как можно было ожидать чего-то иного после того, как он наговорил Людовику это немыслимое вранье. Оболгал себя. Обесчестил. Унизил. Рене не хотела даже предполагать, какой стыд он, должно быть, испытывал, когда прикидывался тем, кем он совсем не являлся. Лишь бы отбелить ее. Лишь бы убедиться, что для нее никаких последствий не будет. Девушка вздохнула. Неправильный, странный, слишком эмоциональный день. Ее сердце вновь дико стучало, ладони вспотели, хотелось плакать и выпрыгнуть из собственной кожи. Он не вернется. И все, что ей оставалось, — это ее воспоминания о нем. Ее мечты о нем, которым она два месяца не давала воздуха, потому что упрямо хотела видеть Александра в своей реальности. Но сейчас, когда последние надежды на это рухнули с таким оглушающим надрывным звоном, она жалела, что сдерживала себя. Жалела, что не проигрывала тысячи сценариев в своей голове, сюжеты которых точно снискали бы ей славу самой развратной и греховной женщины при дворе, прознай о них хоть кто-нибудь. Жалела, что запрещала себе думать эти два месяца о его руках, ласкающих ее кожу, о его губах, сомкнувших на ее сосках, о его плоской мускулистой груди, как она прижимается к ее спине, о его члене глубоко внутри нее. Рене тихо простонала от яркости своих мыслей. Она знала, что краска заливает сейчас ее щеки. Ей было невыносимо жарко, несмотря на прохладу октября, между ног горело. Ей достаточно было лишь одной мысли о нем, чтобы ее тело отозвалось мощнейшим желанием. Девушка вцепилась в ткань сидения, пытаясь успокоиться. Они подъезжали к Марли. Парк перед дворцом был укутан в россыпь бордовых и золотых тонов. Опавшие листья шелестели под колесами кареты. Экипаж остановился перед парадным входом. Слуга поспешно подбежал, чтобы открыть двери и помочь ей выйти. Рене сделала глубокий вдох. Свежий воздух чуть успокоил ее ревущие мысли, хотя она все еще чувствовала, как кровь стучит в венах, а щеки пылают жаром. Девушка огляделась по сторонам. Поместье жило своей жизнью — садовники возились с кустарниками, слуги готовились к завтрашнему салону. Рене уже была и не рада, что взялась за его организацию. Чуть в отдалении, в корнях раскидистого вяза сидел Клод, сосредоточенно протирая мушкет. Девушка долго смотрела на бывшего информатора Александра. Сердце стало стучать еще быстрее, хотя это казалось невозможным. Словно зачарованная, ведомая лишь своим томлением и неуемной тоской, она стремительно подошла к нему. Клод поспешно поднялся на ноги и отвесил ей неуклюжий поклон. — Ваша Светлость, — он отложил мушкет на землю. — Позвольте один вопрос, Клод, — девушка внимательно всмотрелась в его пустые водянистые глаза, от которых ей до сих пор было немного не по себе. — Вы знаете, где сейчас Ваш бывший начальник? — В данный конкретный момент времени — нет, — бесстрастно сказал он. — Месье Бонтан постоянно перемещается по стране. Душа больно сжалась. Рене заставила себя дышать. Это еще не означает, что ситуация безнадежна. Девушка сжала кулаки. — Но Вы ведь можете разыскать его? Например…, — она на секунду смущенно отвела взгляд, сама не понимая, откуда взялась эта внезапная робость. — Например, чтобы доставить письмо. Ни один мускул не дрогнул на лице Клода, но девушке показалось, что в его глазах заплясали веселые искорки. — Обычно месье Бонтан сам Вас находит, если ему это необходимо, — лениво протянул он. — Но думаю, что я мог бы выполнить Ваше задание. — Можете? — внутри радостно екнуло. — Думаю, да, — губы Клода растянулись в тонкой, какой-то странно понимающей улыбке. — В конце концов, мы с ним работаем в одной шпионской сети. Рене с трудом сдержала себя, чтобы и самой не начать улыбаться. Теплое волнительное чувство разливалось по венам. Сердце раненой птицей трепыхалось в груди. Она позволила себе лишь один удовлетворенный кивок. — Чудесно, Клод, — спокойно промолвила она. — Я вернусь к Вам чуть позже с письмом. — Конечно, Ваша Светлость, — мужчина отвесил ей еще более корявый, но низкий поклон. Рене развернулась и направилась к поместью. Теперь, когда безжизненные глаза Клода не изучали ее лицо, она позволила себе широкую улыбку. Ее душа пела. У нее все же осталась еще одна нить, которая, кажется, по-прежнему связала ее с Александром. Нить, которую не был способен отобрать даже сам король. Она сможет узнать, где он. Что с ним. Чем он был занят эти несколько месяцев. Сможет поговорить с ним — пусть не вживую, пусть не лицом к лицу, но хотя бы как-то. Возможно, ей даже удастся уловить слабый отголосок его чувств. Возможно, в его ответе сквозь, она не сомневалась, учтивые и отстраненные строки, прорвется эхо настоящих эмоций. Это были бы крохи, но она уже так голодала по нему, что согласилась бы и на них. — Рене, — окликнул ее мягкий женский голос, когда она вошла в парадный холл поместья. Девушка остановилась и обернулась, не успев спрятать улыбку. Бонна вышла к ней из столовой, держа в руках большой список с приглашенными на завтрашний салон гостями. — Я вижу, у Вас чудесное настроение, — брюнетка тоже широко улыбнулась. — Неужели Королевский совет впервые закончился чем-то позитивным? Рене тяжело вздохнула и покачала головой. — О нет, на это изначально не было никакой надежды, милая. — Что ж, не знаю, кто или что заставили Вас так светиться от счастья, но я этому очень рада, — Бонна склонила голову, в ее огромных глазах проскользнула едва заметная печаль. — Простите, что говорю это, но Вы были сама не своя в последнее время. Будто бы сама жизнь покинула ваше тело. Я волновалась. Рене опустила голову, не зная, что сказать. Наверное, было опрометчиво предполагать, что никто ничего не заметит. Бонна аккуратно дотронулась до ее локтя. — Я уже начала планировать рассадку гостей за столом, — она явно пыталась сменить тему, и Рене была ей за это благодарна. — Я помню, Вы просили меня сообщить Вам, когда я к этому приступлю. Девушка закусила губу. Все так и было, правда, она уже успела об этом забыть. Ее первый салон должен был задать высокую планку, и потому Рене не хотела упустить ни единой детали. Тем более такое скрупулезное участие в планировании отвлекало ее от постоянно норовящих прорваться в сознание мыслей об Александре. Но сейчас все перевернулось с ног на голову. Салон очень не вовремя отвлекал ее от него. Девушка в томлении подумала о листах пустой бумаги, чернилах и всех словах, которые она хотела ему написать. Невыносимое желание оказаться как можно скорее за письменным столом в своей спальне пересилило все остальное. — Я доверяю Вам и Вашему чутью, Бонна, — твердо сказала Рене. — Вы порой гораздо лучше меня информированы о том, кто кого презирает и кто кого ненавидит. Просто не сажайте этих людей вместе. — Мы говорим о дворе Короля-Солнца, дорогая. Тут порой все презирают и ненавидят всех, — рассмеялась подруга, но после спокойно кивнула. — Тем не менее, думаю, что смогу сделать так, чтобы стол не превратился в серпентарий. — Вы — чудо! Рене быстро чмокнула ее в щеку и полетела вверх по лестнице к своим покоям. Бонна проводила ее немного удивленным, но при этом полным радости взглядом. Быстро преодолев коридоры второго этажа, девушка вошла в свою комнату и закрыла за собой дверь на ключ. Ей сейчас не хотелось, чтобы кто-то ее потревожил. Казалось, что она ступила в царство своих глубоко сокровенных чувств и мыслей. Она не желала никого туда пускать. Только его. Если ей и Александру не было места в реальности, то она никого не хотела видеть в этом пространстве, которое принадлежало им. Оно существовало только для нее и для него. В ее спальне пахло свежей сосной и ее парфюмами. Роза и жасмин. Рене, не теряя времени, села за письменный стол и вытащила несколько листов бумаги. Пульс ускорился еще сильней, руки немного дрожали. Девушка сделала глубокий вдох и обмакнула перо в чернила. Александр Она вывела его имя на чистой странице, живот тут же скрутился в узел. Девушка нахмурилась. Слишком рано так к нему обращаться? Возможно, первое письмо должно быть чуть более официальным? Рене не смогла удержать улыбки. Первое письмо. Щеки опять вспыхнули. Она не успела даже ответ получить, а уже настроилась на длительную переписку. Отрицать было бесполезно — она хотела. Мечтала о частых письмах, о долгих-долгих строках, наполненных его мыслями. Возможно, так почти будет казаться, что он ее никогда не покидает. Девушка скомкала бумагу, отложила в сторону и взяла следующий лист. Губернатор Бонтан Эти два слова вырвались из нее на бумагу на автомате. Рене тяжело вздохнула. Соберись. Он уже не губернатор. Она смяла очередной лист и взялась за третий. Месье Бонтан Дальше мысли текли безудержным потоком из ее головы на бумагу. Казалось, что она не разговаривала ни с кем сотни лет. Казалось, что она молчала всю свою жизнь. Иначе объяснить этот порыв обнажиться перед ним, дать взглянуть на свою настоящую, ничем не прикрытую душу, проникнуть сквозь все слои ее обороны, было сложно. И не нашлось никаких границ этой откровенности, никаких сдерживающих факторов, никаких ограничений и рамок. Только она, этот лист и он — где-то там, затерянный на огромных просторах королевства. Строки лились: Вы сказали, что мы больше не встретимся, но ничего не говорили о переписке. Раз так, то простите мне эту вольность. Я сказала, что буду счастливой. Но признаться по правде… я теперь не знаю, как. Не поймите меня неправильно. Я не страдаю, не грущу и не убиваюсь. Меня просто объяла пустота. Я хожу по своему новому поместью. По его садам. Прогуливаюсь раскинувшимися вокруг угодьями и просторами. Проезжаю по дарованным мне владениям. И я не чувствую ничего. Я общаюсь со своей свитой. Бонна рассказывает презанятнейшие истории о жизни двора до моего появления. Мне приятна ее компания, но не более. Ни одна струна моей души не оживает. Сердце не ускоряет стук. Я улыбаюсь ей, но улыбка никогда не доходит до моих глаз. Это фальшь. Простой театр. Формальность. Я встречаюсь с гостями, бываю на различных приемах. Сейчас занимаюсь организацией своего собственного салона. Мне казалось, что это может меня растормошить. Мне всегда нравились пиршества, балы, празднества. Оказалось, что я ошибалась. На самом деле мне нравились балы, пиршества и празднества, устроенные Вами. Я всегда искала на них глазами Вас. Сначала полными страха — я так боялась, что сделаю что-то не то, разгневаю Вас, и Вы откажетесь от своего покровительства мне. Отправите меня домой. Расскажете мою тайну отцу и всему двору. Потом в волнительном ожидании — я хотела знать Ваше мнение о моих успехах, хотела увидеть Ваш одобрительный кивок, легкую улыбку, гордость в Ваших глазах. Но более всего — хотела, чтобы Вы подошли ко мне. Хотела услышать Вашу похвалу, Ваш голос — низкий и чуть хриплый. Я млела каждый раз, когда Вы меня хвалили. Жар поднимался по шее, по щекам. Неровный стук сердца стоял в ушах. Рене стиснула перо. Все наивные мысли об официальном характере письма были забыты и откинуты за ненадобностью. Ее голова была заполнена словами — бесстыдными, непристойными, недостойными герцогини словами. Словами, которые заставили бы схватиться за голову ее отца, которые не оставили бы ни единого целого камня в фундаменте ее репутации. Девушка, сглотнув, вывела первое слово, затем второе, третье, пока перо не начало вновь порхать по бумаге: И, наконец, в томлении. Я искала Ваш взгляд. Хотела вновь увидеть голод в нем, чистое желание — первобытное и пугающее своей силой. Я видела его, Александр. Я всегда его видела. Я представляла, как Вы под невинным, безусловно связанным с нашими общими обязанностями, предлогом заставите меня уйти с бала, ужина или приема, на котором я была. Представляла, как Вы уведете меня в укромное, только Вам одному известное, место, где никто нас не найдет. Представляла Ваши поцелуи, вкус Ваших губ, Ваши грубые сильные ласки, свои стоны, Ваши приказы. В моменты нашей общей страсти я всегда была готова подчиняться Вам. Быть Вашей. Без вопросов, без сопротивления. Я представляла это десятки… нет, сотни раз. Я мечтала об этом. Сейчас же во время мероприятий, на которых я бываю, мне хочется смотреть в одну точку. В пол, в стол, просто вдаль. Я знаю, что Вас нет среди гостей. Я знаю, что я никогда не поймаю Ваш взгляд, знаю, что Вы никогда не заберете меня в то секретное укромное место, в котором я бы так хотела быть. Но я продолжаю мечтать. Сегодня я присутствовала на Королевском совете. Я вспоминала те несколько раз, когда еще в Версале мы были на них вместе. И я не могла оторвать взгляда от Вашей идеально ровной спины и расправленных плеч, от шелка Ваших волос и изящного профиля, достойных икон творцов эпохи Возрождения. Я следила, как Ваши тонкие пальцы лениво стучат по столу во время скучного отчета Жан-Батиста и вспоминала, что Вы способны были сотворить со мной ими. Смотрела, как Ваши губы растягиваются в проницательной улыбке, когда Вы готовились отвесить очередную саркастическую колкость в сторону Гуго, и не желала ничего сильнее, чем ощутить ваши уста на своей коже — на шее, на ключицах, на груди, на сосках, между своих ног. Я была на совете и не была одновременно. Я слушала, но все слова пролетали вскользь, не оставаясь внутри, возможно потому что там не было места — все было занято этим неуемным непобедимым желанием. Мне хотелось, чтобы совет быстрее закончился. Чтобы все покинули комнату заседаний, оставляя нас одних. Я представляла, как Вы подойдете ко мне. Проведете одним пальцем по шее, заставив меня открыть ее Вам. Вы будете смотреть на меня своими серыми, невероятно пронзительными глазами. Полными голода, полными жажды. Легко, как пушинку, Вы поднимите меня за талию и подсадите на стол. Одним движением расставите широко мои ноги. С нажимом проскользите по ним раскрытыми ладонями, задерете мое платье вверх. Вы провели бы рукой между моих бедер и прорычали бы, ощутив, какая я мокрая, как сильно я желаю Вас, насколько я уже готова к Вам. Я бы не хотела, чтобы вы медлили. Я бы хотела, чтобы Вы овладели мной как можно скорее. Хотела бы ощутить твердость, длину и силу вашего возбуждения внутри себя. Хотела бы, чтобы Вы вжали меня в стол и грубо имели прямо в зале заседаний. Я представляла, как Вы сорвете лиф платья и приникните к моей груди, посасывая и лаская соски, продолжая погружаться в меня со все большей силой. Все глубже и глубже. И я обхватывала бы Вас ногами. Ваше тело так идеально вписывается между них, словно я была создана для Вас, а Вы для меня. Я бы стонала, кричала, выгибалась Вам навстречу. Вы были бы вынуждены закрыть мне рот рукой, но от этого владели бы мной еще грубее. Мне было бы все равно и на открытую дверь, и на то, что кто-то может зайти и застать нас вместе. Часть меня этого бы даже хотела. Но я знала, что Вы никогда бы не позволили этому случиться. Поэтому Вы никогда не подходили. Поэтому мы никогда не оставались наедине. Это просто мечты. Я не знаю, зачем я Вам это пишу. Я лгала. Мне было мало одной ночи с вами. Всегда будет мало. Возможно, мне кажется, что когда у меня была возможность, я сказала недостаточно. Возможно, мне просто нужно выговориться. Но сейчас, в эту секунду, в этот момент, когда я составляю эти строки, мне впервые кажется, что я вновь живу. Я не мертва. Мое сердце бьется. Я дышу. И я даже… улыбаюсь. И она действительно улыбалась. В ушах звенело. Все ее тело горело, требовало внимания. Грудь прерывисто вздымалась. Между ног было так влажно, что ей казалось, что промокли все слои ее юбок. Она еще раз обмакнула перо в чернильницу: Я знаю, что это письмо ничего не изменит. Возможно, оно даже до Вас не дойдет. Или Вы откажетесь его читать. Но ради этого глотка жизни, который почувствовала в момент его написания, я готова смириться с этой вероятностью. Если же Вы его все же прочитаете… Рене глубоко вздохнула. Что? Что ты от него хочешь? Она знала, но не решилась признаться. На бумаге оказались совсем другие строчки: … Напишите мне хотя бы, что с Вами все хорошо. Напишите, где Вы. Чем Вы занимаетесь. Напишите мне хоть что-то.Рене де Ноай
Девушка, тяжело дыша, отодвинула бумагу от себя, давая чернилам высохнуть. Она устало откинулась на спинку стула. Рене провела ладонью по ключицам, пытаясь хоть немного успокоить свое изнывающее по прикосновениям тело. Написание этого письма было сродни долгой страстной прелюдии. Ее руки тряслись. Желание лишь усилилось. А вместе с ним в душе внезапно возник стыд. Рене еще раз посмотрела на исписанные строками страницы. Ей казалось, что если она сейчас это все перечитает, то просто испугается и откажется от своей затеи. Поэтому девушка, пытаясь унять дрожь в пальцах, не давая себе передумать, аккуратно сложила листы, засунула в заранее подготовленный конверт и скрепила сургучной печатью. Рене встала и подошла к окну, открыв ставни, чтобы впустить внутрь немного прохладной свежести. Ей нужно было отдышаться. Привести себя в порядок. Убедиться, что щеки больше не пылают. Солнце уже заваливалось за горизонт, когда она почувствовала, что вновь достигла какого-то подобия спокойствия. Еще раз глубоко вдохнув вечерний октябрьский воздух, девушка подошла к столу, бережно подняла письмо и направилась на поиски Клода.***
Первую неделю она терпеливо ждала. Людовик при их последнем разговоре проговорился, что Александр искал сведения где-то в районе Тулузы — городе почти в противоположной части страны. Гонцу необходимо было бы время, чтобы доставить ее письмо. Возможно, бывший губернатор и вовсе оттуда уехал. Тогда еще сколько-то дней ушло бы на его поиски. Александр должен будет прочитать ее письмо. Возможно, он не сможет сделать это сразу. Возможно, не ответит в тот же день. Еще какое-то время необходимо было заложить на доставку письма назад в Париж. Рене понимала, что придется подождать. Это если предположить, что он вообще собирается писать тебе ответ. Эта предательская мысль всегда танцевала где-то на периферии ее сознания, но девушка упрямо отгоняла ее от себя. Рене вспомнила содержание своего письма, и ее щеки вновь порозовели. Он ответит. Обязательно. Дни тянулись невозможно медленно. Она пыталась занять себя как можно большим количеством дел и забот. Ее первый салон прошел с заметным успехом — Бонна умудрилась рассадить приглашенных так, что не возникло ни одного, даже самого мелкого и незначительного конфликта. Гости требовали продолжения, и герцогиня Марли назначила новый прием через три недели. Естественно все ждали еще большего размаха, новых изысков и впечатлений. Рене не собиралась отказывать им в их желаниях. Она была рада отвлечься от этого тягостного ожидания. На вторую неделю девушка почувствовала легкое волнение. Каждое утро Рене получала ворох писем — в основном отчеты своих информаторов из разных уголков страны. День за днем она надеялась найти в этой стопке конверт, где острым резким почерком было бы выведено ее имя — и раз за разом не находила его. Рене пыталась успокоиться, убедить себя, что нужно быть терпеливой, но наступало новое утро — а ответа вновь не было. Под конец недели ее сердце уже истекало от мелких порезов. Даже Бонна начала замечать, что она ждет почту с каким-то почти маниакальным интересом. Девушка несколько раз улавливала, как подруга в недоумении приподнимает брови, когда она начинала рыться в конвертах, забывая обо всем, чем занималась до этого. В начале третьей недели ее нервы уже были на пределе. После завтрака и очередного болезненного укола где-то глубоко в душе после просмотра новой стопки, где не оказалось письма Александра, Рене разыскала Клода. Он занимался своим любимым делом — стрелял по бутылкам на заднем дворе поместья. Некоторые служанки в любопытстве высовывались из окон, наблюдая за представлением, чему мужчина был непомерно рад. Его стрельба резко стала точнее и эффектнее. — Месье, можно Вас на пару слов? — громко выкрикнула Рене с террасы в перерыве между пальбой. Клод тут же кинул свое занятие и, послав особенно хорошенькой служанке воздушный поцелуй, поспешил по ступенькам вверх. Девушка хихикнула и зарделась, спрятавшись за шторой. Господи, даже у него лучше идут дела на любовном фронте. Рене закатила глаза. — Ваша Светлость, — мужчина подошел к ней и поклонился. Рене нервно сжала руки перед собой в замок. Теперь, когда ее информатор был перед ней, то, что она собиралась у него спросить, даже ей самой начало казаться жалким. Но пути назад не было. Девушка набрала в легкие побольше воздуха. — Клод, я хотела узнать у Вас…, — она не выдержала и отвела глаза, ей было стыдно. — Вы абсолютно уверены, что месье Бонтану было доставлено мое письмо? Мужчина удивленно вскинул брови, но в остальном его лицо оставалось совершенно бесстрастным. — Да, Ваша Светлость, — спокойно ответил он. — Я дал гонцу четкое указание выдать конверт месье Бонтану прямо в руки и тут же отчитаться мне. Подтверждение от него я получил восемь дней назад. Письмо у адресата. — А он не писал, прочитал ли месье его? Только слова сорвались с губ, как Рене захотелось закрыть лицо руками. Господи, не позорься. Глупее вопроса было придумать сложно. Клод стоически сохранял спокойное выражение лица. Она была ему за это благодарна. — Боюсь, нет, герцогиня, — мужчина покорно склонил голову. — Я не выдавал гонцу указаний стоять над душой бывшего губернатора, пока он читает Ваше письмо. Но если Вы попросите, то в следующий раз я обязательно отдам такое распоряжение. Губы информатора все же чуть дрогнули. Он из последних сил сдержался. Рене, напротив, — рассмеялась. Это был напряженный и немного нервный смех. Тем не менее ей стало чуть легче. — Нет, думаю, что не попрошу, — все еще слабо улыбаясь, промолвила девушка. — Спасибо, Клод. Она чуть прищурила глаза и добавила. — Ваше специфичное чувство юмора всегда скрашивало мой день. — Рад служить, Ваша Светлость, — мужчина поклонился. Рене, расправив плечи и высоко вздернув голову, направилась внутрь поместья. Она уже и не понимала, стало ли ей лучше от того, что теперь она точно знает ответ. Сердце нещадно ныло в груди. Возможно, он очень занят. Девушка не помнила, какое это уже по счету оправдание его молчанию. Возможно, ей нужно было перестать искать отговорки. Рене начало мутить. Альтернатива отговоркам доставляла слишком много боли. Она решила подождать еще немного. Александр не ответил и в конце третьей недели, а внутри Рене вместо сердца зияла огромная дыра. Ее второй салон был в самом разгаре. Она же, хозяйка вечера, не хотела ничего. Ни общаться, ни играть в бридж, ни слушать виртуозную игру струнного квартета, ни танцевать. Хотелось пить. Много пить. Именно этим она с большим успехом и занималась. Иногда кто-то из гостей подходил к ней сам. Олимпия Манчини и Анри де Пине-Люксембургский прожжужали ей все уши о каких-то спиритических сеансах. Рене с трудом сохраняла нейтральное выражение лица, выслушивая их истории. В какой-то момент у нее возникло ощущение, что все это — проделки алкоголя, ибо поверить в то, что они действительно воспринимают этот фарс серьезно, было сложно. Ей казалось, что ее жизнь будто бы осталась позади. И все, что у нее теперь есть — это беспрерывный парад заседаний и праздничных приемов. Одна и та же маленькая группа людей, тот же бессмысленный шум, одни и те же безразличные пустые лица. Было ощущение, что она стоит на краю пропасти, почти падает в нее, кричит не своим голосом, но никто не спешит ей на помощь. Никого ничего не волнует. Никто даже не замечает. — Кажется, можно с уверенностью сказать, что Ваш салон вновь прошел отменно, — услышала она справа приятный мужской голос. Рене обернулась и тут же встретилась взглядом с Арманом. Возможно, впервые за вечер она почувствовала что-то напоминающее тепло в груди. — Боже, как я рада, что это Вы, — девушка искренне улыбнулась, какое же это было освобождение и облегчение. — Если я услышу еще хоть что-то о вызове духов, то боюсь, это будет мой последний салон. — А Вы, безусловно, умеете угрожать, Ваша Светлость, — Арман рассмеялся и звякнул своим бокалом об ее, после отпив небольшой глоток вина. Рене долго смотрела мужчину. Он приподнял бровь. Возможно, она уже совсем сошла с ума, или все дело было в излишнем количестве алкоголя, но идея, что пришла к ней в голову, казалась ей все более и более удачной. Граф де Гиш выглядел человеком, который мог бы сказать что-то дельное по этому вопросу. Рене прочистила горло. — Арман, у Вас была когда-то такая ситуация, что Вы писали кому-то весьма откровенное письмо и этот человек долго не отвечал? Мужчина в это время как раз делал очередной глоток вина, а потому чуть не подавился. Он обескураженно посмотрел на Рене, а потом тихо рассмеялся. — Под «откровенным» письмом Вы имеете в виду «очень искреннее», мадемуазель? — переспросил он. Его лицо выражало настолько детскую непосредственность, что Рене не могла наверняка сказать, пытается ли он над ней подшутить или действительно неправильно истолковал смысл ее слов. Девушка чуть покраснела. Видимо, она все еще недостаточно много выпила для этого разговора. — Нет, — промолвила она, нервно покручивая в руках бокал. — Оно откровенно в несколько ином плане. Брови Армана поднялись еще выше. Рене показалось, что его щеки тоже тронул легкий румянец. — О! — только и сказал он, отведя глаза, и в некой неловкости скрестив руки на груди. — И сколько уже этот человек Вам не отвечает? — Три недели. Лицо Армана переменилось очень резко. Изумление, задор и любопытство испарились, уголки его губ опали вниз, а взгляд посерьезнел и погрустнел. Сердце Рене неприятно екнуло. Граф де Гиш взял ее за руку и мягко сжал. — Боюсь, что Вы вряд ли дождетесь ответа, Рене, — прошептал он, поджав губы. Девушка не знала, что чувствует. Арман сказал вслух то, что крутилось в ее голове уже какое-то время, но почему-то только сейчас, когда он это озвучил, ей стало кристально понятно, что все именно так, как она и опасалась. Граф де Гиш мягко провел второй рукой по ее плечу. — Я, бывало, и сам не отвечал сразу на письма такого характера. Мне хотелось подразнить. Заставить отправителя нервничать. Подогреть томление. Но три недели…, — он покачал головой и, поймав ее взгляд, грустно и мягко добавил. — Три недели означают «нет», Рене. Слово «нет» эхом начало отдаваться в ее сознании. Девушка кивнула. Ей хотелось, чтобы она вновь онемела, окаменела, омертвела, но почему-то все происходило с точностью до наоборот. В ней горело неистовое пламя. Она злилась так, как ей кажется, не злилась никогда в своей жизни. Возможно, этот огонь отобразился в ее глазах, потому что лицо Армана стало обеспокоенным. Девушка, спохватившись, подарила ему легкую улыбку. — Что ж, значит, он многое потерял, — чуть приподняв подбородок сказала она, мягко высвободив руку из ладони Армана. — Спасибо, что поделились со мной своим видением, месье. Арман все еще взволнованно смотрел на нее, словно опасаясь, что она может упасть. Он не был далек от истины. Девушка заставила себя держаться. — Он просто идиот, Рене, — страстно выпалил мужчина. — Слепой идиот. Она рассмеялась, но смех вышел каким-то истерическим. Вероятно, дело было в вине. Ей хотелось спрятаться. Просто провалиться сквозь землю. — Прошу меня извинить, месье, — успокоившись, как можно более бесстрастно сказала девушка. — Мне нужно уделить время гостям в другой комнате. — Пожалуйста, скажите, что Вы в порядке, Рене, — неуверенным голосом почти взмолился граф де Гиш, его рука чуть дернулась, словно он вновь хотел взять ее за ладонь, но передумал в последнюю секунду. — Все хорошо, Арман, — она сама ободряюще провела по его плечу. — Прошу, наслаждайтесь остатком вечера. Рене развернулась и начала плавно идти сквозь комнату, то и дело улыбаясь проходящим мимо гостям. Она очень надеялась, что это выглядит хотя бы приблизительно искренне. Ее глаза были прикованы к лестнице, которая вела на второй этаж. Она почти ничего не видела, кроме этой цели. — Рене, Вы куда? — Бонна подбежала к ней, когда герцогиня вышла в холл. Ей хотелось громко зарычать. Просто оставьте меня все. Девушка вновь заставила себя улыбнуться. — Мне немного нездоровится, милая, — Рене приправила свой голос заметной щепоткой досады. — Молю, продолжайте вечер. Если кто-то спросит, то скажите, что я безумно счастлива и благодарна, что они посетили мой салон и прошу прощения за свое вынужденное отсутствие. Бонна обеспокоенно окинула ее взглядом и, грустно поджав губы, кивнула. — Распорядиться, чтобы Вам принесли что-нибудь в покои? — подруга задумчиво нахмурилась. — Чай? Горячее молоко? Или наоборот холодной воды? — Если понадобится, я сама распоряжусь, — из последних сил улыбалась Рене. Брюнетка вновь кивнула и, одарив ее еще одним неуверенным взглядом, скрылась в шумном, полном оживленных бесед и беззаботного смеха зале. Рене чувствовала себя бесконечно далекой от этой атмосферы. Она, наконец, дошла до ступеней и начала подниматься. Значит «нет», вот как, месье Бонтан? Прекрасно. Но это будет «нет» на моих условиях. Ее душа обжигающе горела. Слова нового письма стремительно формировались в голове. И ничего на свете ей сейчас не хотелось больше, чем увидеть выражение его лица, когда он его прочитает.***
Он с силой повалил ее на стол, страстно впиваясь в губы. Ее ноги обвились вокруг его обнаженного торса. Было жарко. Невероятно жарко и душно. Его рука была на ее шее. Он чуть сжал, входя в нее со все более свирепым желанием. Она сдавленно простонала. Ее рыжие волосы растрепались по поверхности его письменного стола. Движения становились все более отрывистыми, ритм был рваным, он уже плохо себя контролировал. Она впилась своими ногтями в его спину. Он низко простонал и рывком притянул девушку еще ближе к себе за бедра, насаживая на свой член, погружаясь все глубже и глубже в ее влажную тесную теплоту. Он сходил с ума. Она выгнулась в груди и в исступлении прокричала. В дверь настойчиво стучали. Он пытался игнорировать все вокруг, вжимаясь в нее бедрами в ритме этого стука. Звук не прекращался, становился все громче. — Я должен открыть, Рене, — задыхаясь, прошептал Александр. — Нет, прошу, — сдавленно пролепетала она. — Не останавливайтесь. Пусть стучат. Здесь есть только Вы и я. И он хотел поверить ей. Хотел забыть о мире за пределами его кабинета, но стук в дверь становился все более и более раздражающим. Он пытался сосредоточиться на ее стонах. Господи, как же сладко она стонала. Александр с громким выдохом открыл глаза. Он действительно тяжело дышал. Его сердце неистово билось. Эти сны с каждым разом становились все более и более интенсивными. Он лежал на спине в своей комнате на втором этаже живописной таверны в Перпиньяне с говорящим названием «Убежище кочевника». Наверное, он мог бы так себя назвать. За последние два месяца он побывал, наверное, в нескольких десятках городов и деревушек Франции. Воздух был спертым. Конец октября оказался на редкость жарким на юге средиземноморского побережья, где он работал последние несколько недель. Стук в дверь все никак не желал прекращаться, отдаваясь дикой мигренью в его голове. Лучше бы не сном оказалось что-то другое. Александр протер веки и чуть слышно простонал. В этот момент в дверь ударили особенно сильно. Кажется, двумя кулаками. — Да иду я! — рявкнул мужчина. — Дайте одеться хоть! Все затихло. Он тяжело выдохнул. Сердце продолжало усиленно колотиться. Кожа была покрыта испариной, и он не мог понять, последствие ли это жары или того, что происходило в его голове всего несколько минут назад. Александр, откинув с лица влажные волосы, встал с кровати. Он, чертыхаясь, схватил со стула штаны и быстро надел их, небрежно затянув пояс. Сверху накинул белую сорочку, даже не удосужившись ее застегнуть. Он больше не был губернатором, не был главным шпионом, не был даже королевским камердинером. Ему сложно было сказать, кем он сейчас мог бы себя назвать. Казалось, он существовал в какой-то своей, отдельной категории. Как был, с полуголым торсом, Александр проследовал к двери и раздраженно ее открыл. — Бьянка? — он в удивлении нахмурился. — Ого! На пороге стояла стройная красивая девушка. Ее золотистые волосы были забраны в высокий конский хвост, выбившиеся передние пряди окаймляли лицо, подчеркивая хитрые серо-зеленые глаза. Сейчас они были широко раскрыты в искреннем изумлении. Девушка, не стесняясь, разглядывала его тело, словно он был редкой диковинкой. Александр покачал головой. — Я понимаю, что меня лишили должности, — криво усмехнулся он, прищурив глаза. — Но пока что не имени. — Простите, месье Бонтан, — тут же исправилась девушка, но сделала это со свойственной ее натуре издевкой. Она продолжала разглядывать его, теперь еще более сосредоточенно, скрестив руки на груди. Александр прислонился локтем к дверному проему, терпеливо ожидая, когда ей наскучит ее очередная провокация. Типичная Бьянка. Он вздохнул, чуть закатив глаза. На губах девушки начала медленно формироваться улыбка. Она чуть присвистнула и удовлетворенно хмыкнула. — Знаете, месье Бонтан, — промолвила Бьянка с деланным придыханием, демонстративно облизав губы. — Если бы я знала, что у Вас скрывается под этим вечным темным сюртуком, возможно, я бы не стала рассказывать направо и налево, что никогда не переспала бы со своим начальством. — Я больше не Ваш начальник, — он склонил голову набок, приподняв бровь. — Тем лучше для меня. Александр расхохотался. Бьянка, или мадемуазель Барро, была одной из его лучших агентов. Он рекрутировал ее к себе на службу около пяти лет назад, когда наращивал свою сеть информаторов среди парижских куртизанок. Девушка оказалась настоящей находкой. Смелая, дерзкая, языкастая. Ее стройная фигура и длинные ноги мало кого могли оставить равнодушным, особенно сейчас, когда она предпочитала одеваться в обтягивающие брюки и кожу. Со временем Бьянка так вошла во вкус всей этой шпионской деятельности, что покинула Дом удовольствий мадам де Бове и принялась брать задания более широкого профиля. Она двигалась быстро и тихо, как кошка. И, безусловно, умела вытягивать нужную информацию. Любыми способами, особенно из мужчин. Они обожали ее, она же обожала их дразнить. Александру она тоже спуску никогда не давала, даже когда он действительно был ее начальником. Мужчина уже привык к ее нахальству. — Что Вы здесь делаете? — спросил он теперь более серьезным тоном, скрестив руки на груди. — Насколько я помню, Вы предпочитали работать исключительно в Париже. Бьянка закатила глаза, очень красноречиво говоря, что она сама не особо рада, что здесь оказалась. Девушка несколько секунд порылась в своей сумке и извлекла оттуда достаточно помятое письмо. Александр неодобрительно скривил губы. Бьянка никогда не отличалась бытовой аккуратностью. — Клоду нужно было срочно передать Вам, — она протянула ему конверт. — Никого свободного не оказалось. Пришлось ехать мне. Сказал, чтобы доставила прямо в руки. Александр взял письмо. Его сердце вновь начало усиленно биться. Уже догадываясь, что он увидит на конверте, мужчина медленно перевернул его. Месье Бонтану. Ее аккуратный плавный почерк. Каждая буква — словно произведение искусства. Он тяжело сглотнул. Александр все еще чувствовал испытывающий любопытный взгляд Бьянки на себе и надеялся, что его лицо не выдает ни единой эмоции. Но внутри у него происходил сущий ад. Прошлое письмо Рене свело его с ума. Ему казалось, что он до сих пор не пришел в себя окончательно. Ему и до этого снились сны о ней, но именно с этого ее послания они стали мучительно яркими, пугающе реальными. Ему не хотелось просыпаться. Рене никогда не была ханжой, и он прекрасно это знал, но то, что она писала ему, превзошло даже самые смелые его фантазии и представлении о ней. Он не ответил. Как последний трус. Александр не знал, что написать. Не знал, что делать с ее откровенностью. С этим искренним и таким настойчивым приглашением исследовать ее душу и ее самые сокровенные желания. Учтивое холодное послание, полное простых ответов на те несколько вопросов, которые она задала в конце письма, казалось сущей насмешкой. Он мог бы последовать ее примеру. Рассказать ей, что он чувствовал, читая ее слова. Как горело его тело. Как каждый сантиметр был объят первобытным пламенем. Как он задыхался. Как вся кожа покрылась капельками пота. Какое сильное эмоциональное потрясение он испытал. Как болезненно пульсировал его член. Как он отказался сам себе доставить удовольствие. Просто не посмел. Но зачем? Чтобы на следующий день стало еще больнее? Чтобы столкновение фантазий с реальностью ощущалось острее? Нет, лучше ничего не написать вовсе, чем в очередной раз напомнить себе, что он и она — это не более, чем иллюзия. Мираж. Быть может, так получится быстрее забыть. Возможно, так ему все же удастся научиться тому, что сейчас казалось немыслимым — не желать ее, не думать о бархате ее коже, о шелке волос, о звучании голоса и блеске глаз. Возможно, необходимо лишь время, чтобы дать тому непростительному чувству к ней, что ярким пламенем горит в его душе, погаснуть. Нужны месяцы, года, тысячи верст расстояния — и оно погаснет. Должно. И тогда Александр сможет вернуться. Вновь увидеть, вновь услышать ее — пусть даже он уже будет не совсем собой, пусть даже часть его души будет навеки пустой — лишь бездна в том месте, где сейчас пылает огонь его чувств. Но это лучше, чем остаток дней без нее. Ему лишь нужно, чтобы Рене дала ему это возможность, чтобы она перестала писать ему то, что пишет. Пламя никогда не погаснет, если она продолжит его раздувать. Ей даже не нужно было для этого прикладывать особых усилий. Он поднял голову на Бьянку. На ее лице застыло выражение легкого недоумения. Ему было сложно ее винить. Вполне вероятно, он смотрел на конверт, не отрываясь, около минуты. Александр покачал головой, прогоняя наваждение. — Ваши таланты слишком обширны и эксклюзивны, чтобы использовать их для доставки корреспонденции, мадемуазель Барро, — он приподнял бровь, отойдя к письменному столу и положив на него конверт. — Не хотите остаться здесь? Вы могли бы пригодиться для наблюдения за военным лагерем испанцев. Еще помните их язык? Александр обернулся через плечо. Бьянка в задумчивости посмотрела в потолок. — Вознаграждение хорошее, я надеюсь? — вновь вернув свое внимание к нему, спросила девушка. — Точно лучше, чем за доставку писем, — Александр прошел назад к двери. — А главное, здесь гораздо веселее. Бьянка соблазнительно улыбнулась. — Очень сложно отказывать мужчине с таким торсом, — она вытянула руку, явно намереваясь провести пальцем по его груди. Александр перехватил ее кисть в нескольких сантиметрах от своей кожи. Улыбка девушки стала еще шире. — Ладно, недотрога. Я — в деле. — Чудесно, — мужчина благодарно кивнул. — Я собираюсь отправиться в Ла-Жункеру после полудня. Снимите себе комнату здесь, отдохните. Я оплачу, если Вы не взяли с собой лишних экю. Бьянка хмыкнула и отрицательно покачала головой, прислонившись плечом к дверному проему. — Благодарю, я при деньгах, — она прищурила свои хитрые глаза. — Да и мало ли что Вы попросите взамен за Вашу щедрость. Александр окинул ее неверящим взглядом. Девушка примирительно подняла руки вверх. — Шутка, месье Бонтан, — сказала она самым невинным тоном. Мужчина положил руку на дверь, намереваясь попрощаться. Он надеялся, что Бьянка поймет достаточно явный намек. Но девушка так и продолжала стоять в проеме и смотреть на него. В ее глазах плясали веселые искорки. Александр тяжело выдохнул. Иногда Бьянка не знала, когда нужно остановиться. — Так и будете таращиться на мою грудь, мадемуазель Барро? — Вообще-то я жду, когда Вы откроете письмо. Из горла Александра вырвался хриплый смешок. — Простите? — ему действительно казалось, что он ослышался. — Клод дал четкое указание, чтобы я проследила, что письмо будет Вами прочитано, — девушка пожала плечами, скучающе разглядывая свои ногти. — Видимо, отправитель подозревает, что Вы имеете свойство игнорировать отправленные Вам послания. Ему все еще казалось, что слух его подводит. Клод не мог такое выдумать из воздуха, а значит, за этим фарсом мог стоять только один человек. Точнее, одна. Александр заскрежетал зубами. Видимо, нужно было все-таки хоть что-то ответить. — Вы серьезно? — Абсолютно серьезно, месье Бонтан, — в голос Бьянки впервые пробралась усталость. — Поэтому не могли бы Вы поторопиться? Я скакала сюда пять дней, дико устала, у меня безумно болит зад и я очень хочу спать. Девушка бесцеремонно, без всякого приглашения, протиснулась мимо Александра в его комнату и в демонстративном ожидании встала возле письменного стола. — Поверить не могу, — прошептал он, оборачиваясь к ней. — Вы серьезно собираетесь стоять надо мной, пока я буду читать? — Могу лежать под Вами. — Не очень меняет суть дела. — А знаете, что самое приятное в этой ситуации, месье Бонтан? — почти пропела Бьянка. Александр приподнял брови. — Что Вы — больше не мой начальник и не можете с этим ничего сделать, — на лице девушки светилась счастливая улыбка. — Я все еще могу силой выволочь вас отсюда, — мрачно сказал Александр и подошел ближе к ней, очень сознательно сделав это в достаточно угрожающей манере. — Вы поднимите руку на даму? — Бьянка сделала вид, что смертельно оскорбилась. Александр уже закипал. — Вам нужно научиться вовремя останавливаться в ваших провокациях, мадемуазель Барро, — прошипел он. — Я всегда Вам это говорил. Она все еще улыбалась, но он почувствовал, что Бьянка и сама поняла, что перегнула палку. — Простите, месье Бонтан. Я просто тренируюсь, — ее извинение прозвучало даже вполне искренне. — На вас тренировки самые интересные. Он хмыкнул и, обреченно вздохнув, сел на стул возле письменного стола. Александр взял конверт в руки. — Я жалею, что когда-то подобрал Вас в том борделе, — он покачал головой. — Во-первых, не бордель, а Дом удовольствий, — бойко парировала Бьянка. — А во-вторых, Вы врете. — Да, вру, — криво усмехнувшись, признал Александр, а потом уже гораздо серьезнее добавил. — Стойте передо мной, когда я буду читать. В отдалении. Он указал ладонью на нужную точку. Бьянка, пожав плечами, переместилась туда и скрестила руки на груди. Она явно не собиралась сводить с него взгляда. Мужчина снял висящий на стуле за ним простой камзол и на всякий случай положил себе на колени, прикрываясь. Мадемуазель Барро в растерянности нахмурилась. Александр с еще одним тяжелым вздохом вскрыл конверт и достал письмо. — Когда будете составлять отчет Клоду, то напишите ему, что предыдущее послание я тоже прочитал, — тихо попросил он. Девушка кивнула. Мужчина развернул бумагу, собираясь с силами. Если это письмо Рене хоть немного похоже на предыдущее, ему будет нужна вся его выдержка, чтобы не выдать своими реакциями содержание написанного Бьянке. Иначе она эту историю будет вспоминать ему до конца жизни. Вы невероятно жестоки, мадемуазель де Ноай. Он опустил глаза на аккуратные строчки. К его удивлению, это послание было гораздо короче предыдущего. Месье Бонтан, У меня нет слов. Вы — бесчувственный, мертвый, окаменевший, оледеневший, деревянный, жестокий, безразличный, бездушный, черствый, бесчеловечный, хладнокровный, бессердечный, индифферентный, толстокожий, беспощадный, пренебрежительный, нещадный, дубовый, безбожный, загрубелый сухарь. Эгоист. Гордец. Статуя. Скала. Металл. У колеса от моей кареты больше чувств, чем у Вас. Как Вы можете? Как Вы так можете? Главное, как Вы смеете? Как у Вас получается отрезать куски Вашей памяти? Как Вам удается забывать? Почему Вы научили меня такому огромному количеству умений и не поделились этим? Это Ваш секрет, да? Причина Вашего успеха? Объяснение, почему Вас ничто и никогда не берет? Я не могу так, как Вы. Я не могу просто сделать вид, что ничего не было. Не могу с такой же легкостью предать все забвению и пойти дальше. Не умею включать и выключать чувства по щелчку пальцев. А были ли они? Были ли чувства? Возможно, было только желание. Возможно, была только сиюминутная блажь. Только похоть. Возможно, мне показалось. Вы были со мной, пока Вам это было удобно. Вы хотели меня, пока это было на Ваших условиях. Вы упивались мной, пока Ваша совесть это выдерживала. Всегда были только Вы. Вы и Ваше огромное эго. Я когда-то врала Вам, что хотела бы никогда Вас не встретить. Вы поняли, что лгу, потому что я убрала руку за спину. Так вот, месье Бонтан. Сегодня, я бы руку не убрала. Я Вам больше ничего не напишу.Рене де Ноай,
герцогиня Марли
Он застыл. Просто сидел неподвижно. В висках болезненно пульсировало. В душе бурлил шторм из раздражения, ярости, ошеломления, разочарования, боли, томления и… возбуждения. Даже сейчас оно никуда не ушло и каким-то магическим образом еще и усилилось. С ним случилось что-то сродни ментальному помутнению. Александр не заметил, как сжал бумагу в кулаке. — Плохие новости? Он резко поднял голову. Бьянка в недоумении вглядывалась в его лицо. Мужчина уже успел забыть, что она вообще здесь стоит. Он встал и, взяв ее за плечо, резко и даже немного грубо развернул, принявшись настойчиво подталкивать к двери. — Мадемуазель Барро, можете сегодня спать столько, сколько хотите, — самым спокойным голосом, на который он только был сейчас способен, промолвил Александр, хотя он все равно немного дрожал от злости. — Мы выйдем в Ла-Жункера завтра. — Но… Александр не очень нежно вытолкал Бьянку в коридор. — Мне нужно написать ответ, — сказал он и тут же захлопнул за девушкой дверь.