Файл: не найден

      Вокруг снова все горело.       Горело, рушилось, становились на дыбы литосферные плиты истории, но полковник смотрел на творящийся ад на земле почти философски. То, через что прошел он, было больше, страшнее, всеобъемлющей, но он все еще был жив, и вряд ли теперь хоть что-то могло испугать его.       Могло сдвинуть его с выбранного пути.       Когда-то он в единочасье — ну правда, что такое для истории четыре года? — лишился всего: семьи, страны и смысла жизни. Все то, чем он жил, чем он дышал, за что боролся, внезапно оказалось пустым и старым. И он сам оказался в пустой и старой квартире, наполненной только заунывным тиканьем будильника и скрипучими голосами дикторов на радио.       Советского Союза больше не было, работы больше не было, было только бесконечное уныние заметавшей Москву зимы. Все идеалы объявили ложными, отовсюду хлынула новая реальность, в которую выбросили буквально сломанную об колено страну, и полковник захлебывался этой реальностью.       Он не знал, как дожил до весны, перебиваясь случайными заработками, он все чаще бесцельно бродил по Москве, простывший, небритый и полупьяный, иногда вскользь думая о наградном ТТ, как об избавлении.       Что-то не дало дотянуться до такого избавления — то ли от природы кипучая натура, сколько раз уже позволявшая выжить вопреки всему, то ли исподволь крепнувшее желание что-то сильно поменять в окружающей жизни… А может, начавшаяся весна, мокрый и дурашливый апрель 92 года, в лучах которого вальяжно вплыл в полковничью жизнь Колька.       Точнее, Колькой он был раньше, при самой первой встрече, когда еще-не-полковник не дал нахальному юнцу с тяжелым волчьим взглядом и вечным чинариком в углу рта скатиться в откровенную уголовщину, под собственное честное слово отправив родину защищать. Зацепил его чем-то юнец, показалось — есть в нем огромный потенциал, который бы не загубить. Вышло так, что к потенциалу там прилагался ой какой непростой характер, но сделанного добра Колька, постепенно ставший Николаем, не забыл. В какой-то момент, правда, бросил все и пропал с горизонта, даже не писал, полковник уж не знал, почему. Возможно, потому, что ходившие слухи о побеге за границу были правдой.       И вот теперь, принеся шлейфом холодный мокрый воздух и отголоски птичьего цвиканья с улицы, он стоял на пороге полковничьей квартиры, седеющий солидный мужчина со все тем же наглым циничным взглядом, целый Николай Андреевич Зиновьев.       Кроме весеннего духа, с собой он привез коньяк, сервелат и донельзя странное авантюрное предложение. Пообтеревшись несколько лет в странах капиталистического Запада и превратившись там в наемника — полковник очень старался, чтобы собственное лицо не скомкалось в отвращении, — он зацепился за какую-то фармкорпорацию, начавшую активно приглашать на работу бывших силовиков, и решил бросить клич по всем друзьям-товарищам.       — Ну а что ты теряешь, ну вот что? — ярился Николай несколько часов спустя, кружа по полковничьей кухне. Тесно ему тут было, не развернуться толком, все черты в свете тусклой лампочки под пыльным абажуром заострились, прямая спина, но сведенные вперед плечи — матерый волчара, опасный. — Да ни черта не теряешь! А тут только погляди сам, какая перспектива! И какие барыши.       Полковник глухо фыркнул: вот уж к чему, а к деньгам он всегда был равнодушен. Перспективы же — это совсем другое дело, не ясно только, какие именно.       Тем не менее, несмотря на всю неясность, на сомнительные гарантии Николая и на полнейшую неопределенность, чего же он теперь хочет от жизни, через неделю полковник уже улетал из Москвы с одним туристическим рюкзаком, в котором из старой, почти сошедшей на нет жизни остались пара фотоальбомов, его и сына награды и заяц из желтой плюшевой шторы, сшитый дочкой еще в школе.       Новая жизнь захватила и понесла его в своих бурных волнах сразу из международного аэропорта в Нью-Йорке. Макнула, перевернула — и вот полковник Владимир выходил, согретый жарким солнцем американского юго-запада, из взятого в прокат автомобиля перед дверями мрачного особняка, затаившегося в густом заповедном лесу.       Еще один кульбит — и он уже встал во главе безопасности целой транснациональной корпорации, а в мрачном особняке был всегда желанным гостем на ужинах. Старый британский лорд, ученый сноб Спенсер, ему, скорее, не нравился, но вот его идеи об изменении не то что мира — миропорядка, — вот они захватывали. И не будет больше войн, насилия, бедности, эксплуатации, люди уравняются в зыбком мареве прекрасного грядущего, как понимал это полковник. Да, не все туда дойдут, не все окажутся достойны, но дошедшие построят самый лучший из миров, где будут равны все между собой в своем чистом разуме и стремлении к познанию, не отравленные алчностью и бытовыми дрязгами.       Одно смущало полковника: что эти самые люди грядущего, люди с фамилией Вескер, с которыми он сталкивался и в особняке, и на работе, воспитанные чуть ли не лично лордом — они совершенно не были похожи на возвышенных и прекрасных титанов будущего. Скорее уж, на хладнокровных расчетливых тварей, не связанных ни моралью, ни какими-либо узами родства и дружбы. Но лорд искренне ими восторгался, и это чем дальше, тем больше порождало сомнения в душе полковника.       К сомнениям постоянно подкатывались камешки тяжелой, мечущейся кольцом и больно бьющейся думы: предатель ли он или получил с гибелью страны полное право действовать как заблагорассудится. И чем дальше думал все это полковник, чем больше ночей проводил наедине со своей мысленной мозаикой, тем все крепче и крепче в нем росла из маленького зернышка уверенность: слепо следовать за лордом не получится, надо делать что-то свое. Предусмотреть пути отступления, запасные варианты, не привлекая к себе ненужного внимания и оставаясь максимально лояльным Спенсеру и прочему руководству Амбреллы.       Он сделал это. Подготовил собственную базу, пользуясь полной анархией, воцарившейся на Кавказе. Во имя Амбреллы, конечно же. Так же, как и сдавал кровь и пробы костного мозга, наблюдая, как из этого всего ученые получают невероятных сильных существ. Амбрелла, как он осознал с пугающей ясностью одним прохладным осенним утром, давала ему не иллюзорную возможность повлиять на ход исторических событий. В США ли, в России ли — но именно что менять реальность вплоть до глобальной катастрофы или тотального изменения политического режима, надо только постараться.       Самую малость постараться.       И никакой он не предатель в своем поиске путей. Он, хоть и служивший раньше в сухопутных войсках, в самой что ни на есть кондовой пехоте, теперь был как разведчик непонятно в чьем тылу.       Катастрофа только случилась такая и тогда, когда он не ждал и не предсказывал. Приютивший его американский город, заповедные леса вокруг и даже мрачный особняк — все превратилось в преисподнюю, наводненную живыми мертвецами и уродливыми тварями. Полковник понимал, что это место уже не спасти, но можно попробовать спасти хоть что-то.       Вертолет громко рокотал, провозя их над огненным морем обреченного города. Его, старого лорда и захваченный из лаборатории суперкомпьютер. Немного жаль было сгинувших на съемной квартире фотографий, орденов и желтого плюшевого зайца. Тревожно было за Зиновьева Николашу и Викторова Мишу, еще одного их знакомого, выдернутого из прозябания в ростовской глубинке. Уже около суток ни тот, ни другой не выходили на связь, вытаскивая что-то из зараженного города. Хотя про себя полковник был уверен, что уж кто-кто, а эти уцелеют, с их-то опытом и специфическими тренировками.       Он же доставит лорда к самолету, что увезет его в фешенебельные европейские глубины, а сам отправится на Кавказ — строить уже свое и только свое прекрасное будущее. Пусть пока под знаком и именем Амбреллы — в конце концов компания, давшая ему такие силу и такие возможности заслуживала быть увековеченной.       Полковник еще раз зажал кнопку вызова на рации, слушая треск помех.       В небе над Раккун-Сити показались нестерпимо яркие белые точки.