Мотылёк и пламя

"Дождь за окном, Тусклый отблеск клинка. Сон о тебе. Память близка. Мне не забыть Горечь побед. Выпью до дна Полыневый цвет…" Песня «Лютня в огне» — Wallace Band *** ~Наши дни~ Прошло уже два дня. Два, чёрт бы всё побрал, дня. С Владом было всё в порядке, на мосту никто не пострадал, Лайя продолжала понемногу реставрировать собственный портрет… а Мехмеда и след простыл. Абсолютно никаких вестей с тех самых пор, как он пропал с корабля. В общем-то и так было понятно, что Сойданы что-то скрывают, но после слов «наверное, он упал за борт, надеюсь, с ним всё хорошо» Лайя совершенно в этом убедилась, потому что ничем иным, кроме знания о сверхъестественной природе происходящего, она не могла объяснить такое равнодушие к пропаже главы их семьи. Тем более что на любые её вопросы о нём все они избегали прямого ответа, ловко переводя тему. И все… просто жили как ни в чём не бывало. Кроме самой Лайи. Она понимала, что это, наверное, глупо с её стороны, но не могла найти себе места от тревоги за Мехмеда. Причём тревога только нарастала. «Это так странно — бояться за человека, к которому я сама же испытываю определённый небезосновательный страх. — Подумала она. — Которого, формально, знаю всего несколько дней, окружённого очень тёмными тайнами». В конце концов она, кажется, совсем сошла с ума: уже второй день её не покидала иррациональная идея… подняться на вершину башни, где «впервые» встретила Мехмеда. Необъяснимое шестое чувство навязчиво подсказывало ей, что там она каким-то образом сможет найти ответы, успокоить свои терзания. «Это безумие… я ведь до сих пор не знаю, что за чертовщина преследует меня по всему Стамбулу... и, к тому же, даже не помню, как именно попала тогда на вершину башни» — тщетно пытаясь отговорить саму себя, подумала Лайя, поднимаясь по ступенькам. Как ни странно, ей не пришлось плутать: древний замок словно сам подсказывал ей дорогу, вёл её, как желанную гостью. И вскоре она действительно добралась до вершины башни, с которой по-прежнему открывался неописуемо прекрасный вид на море и закат — правда, в этот раз небо было затянуто тучами, хлынул мелкий дождь, а море ощеривалось грозными волнами. В остальном — всё как и прежде, разве что без роскошного ужина, накидки, потери сознания и главного «виновника торжества». «Ну вот и зачем я сюда пришла?» — чувствуя себя донельзя глупо и ёжась от холодного бриза, подумала Лайя, бездумно оглядывая обстановку. Вдруг её взгляд зацепился за предмет, нахождение которого здесь почему-то казалось ей странным. Деревянный футляр какого-то музыкального инструмента, одиноко лежащий на маленьком столике в углу. Поддавшись минутному любопытству, Лайя открыла футляр и изумлённо замерла, увидев в нём лютню. Ей всегда нравилась старинная музыка, особенно лютня — любимый инструмент средневековых бардов. Какое-то время она даже училась на ней играть, правда, давно и недолго. Получалось у неё неплохо, но изобразительное искусство и реставрация нравились ей гораздо больше, забирая всё время и вдохновение. Однако сейчас, при виде этого очевидно старого инструмента, на девушку накатила такая сильная волна ностальгии, что она решила попробовать вспомнить подзабытые навыки. Осторожно взяв лютню в руки, она села с нею в кресло, примеряясь. Однако стоило ей коснуться струн — накатило головокружение и очень знакомое ощущение… приближающегося видения. Лайя успела только слегка удивиться, прежде чем провалиться в прошлое. *** ~Османская империя, 1448 год~ Лале слушала дядю, сидя у его изголовья, прямая как струна, ощущая, как мгновенно остывает в её жилах кровь от волнения, как заполошно бьётся сердце. — Ты и сама видишь, что дни мои сочтены… я хочу быть уверенным в устройстве твоего будущего, своими глазами увидеть твою свадьбу, если позволит Всевышний. Это очень важно для меня, поэтому если выбор не сделаешь ты — его сделаю я. — Но дядя… — Такова моя воля. Поскольку ты не называешь ничьего имени, я могу сделать вывод, что сердце твоё свободно. Или ты всё же просто боишься моего гнева? Не бойся, милая. Когда мы возвращались из похода, Аслан, твой друг, так доблестно проявивший себя в битве, просил твоей руки. Было видно, что он души в тебе не чает, и если ваши чувства взаимны, я благословлю ваш брак… более того, я было отказался от идеи сделать Аслана главой янычар после всех его ратных подвигов, взамен погибшего Али-аги. Всё-таки Аслан — пленный принц. Но он был совсем малышом, когда попал сюда, и если вы с ним поженитесь, то я доверю ему эту важнейшую должность. Если же нет, то ты выйдешь замуж за одного из молодых визирей Совета — Османа-бея. Ты его не знаешь, но это очень умный и многообещающий молодой человек из прекрасной семьи. Лале похолодела. Она знала о том, что оба друга привязаны к ней чуть больше, чем к к подруге, и была бы рада ответить одному из них взаимностью, но увы — чувства её молчали… пока не оказались захвачены тем, кто подходил для этого меньше всего. Тем не менее, она волей-неволей всерьёз раздумывала над подслушанным разговором друзей перед походом, и чисто рационально приходила к выводу, что ей действительно стоило бы выйти замуж за одного из них. Но… всюду одни сплошные «но»… — Позвольте мне подумать до завтрашнего вечера. — Это не имеет смысла. Я давал тебе достаточно времени, за один вечер ничего не поменяется. Завтра я уже хотел объявить о помолвке. Ну же, милая, уважь старика. Каков твой ответ? — Да, я… — бледнея, ответила Лале, и выдавила на выдохе: — Да, я буду счастлива выйти замуж за Аслана. Я очень, очень его люблю… «…как друга». *** Гизем, проворная и смешливая служанка Лале, любящая болтать без умолку, помогала госпоже раздеться, а та слушала её вполуха, утопая в своих мыслях. Сегодня по всей столице объявили о помолвке. И надо же было Мехмеду вернуться в Эдирне именно в этот момент! Они с Лале сегодня только пересеклись взглядами, но… какой это был взгляд! Прознав о том, что султан Мурад почти при смерти, своевольные санджакбеи на окраинах страны подняли восстание, не доверяя слухам о боевых заслугах Мехмеда, и сразу по возвращению армии с войны шехзаде с частью войск отправился подавлять мятежи. Расправился с ними быстро и эффективно, а вернувшись, узнал, что девушка, которая ещё недавно таяла от его поцелуев и занимала все его мысли согласилась выйти замуж за другого. Добровольно. За одного из своих никчёмных друзей-рабов. Лале упорно старалась не думать о том, какую боль ему причинила, как и о том, что он собирается с этим делать. В то, что Мехмед просто смирится с фактом её помолвки, она не верила ни секунды. Увы, от собственных чувств сбежать не получалось совсем. Ей тоже было больно. Ещё никогда разум и сердце не бились в ней так ожесточённо и яростно, насмерть. У их с Мехмедом страсти не было счастливого будущего. Что связывало их помимо притяжения, пусть и такого неодолимо сильного? Лале всё ещё не доверяла ему, опасалась его, а он… питал ли он к ней хоть немного более светлые и сложные чувства, чем жажда обладания? Что останется, когда эта жажда будет удовлетворена? Девушка была неглупа и знала, что страсть переходяща, гораздо важнее то, что кроется за ней или остаётся после неё. А тяжёлый характер Мехмеда?.. Это сейчас он её манит и даже восхищает, а что будет потом, когда её свободолюбие неизбежно натолкнётся на его тоталитаризм?.. Но главная причина сделать всё, чтобы наконец забыть о Мехмеде, состояла в ином. Гарем. У каждого султана всегда был гарем, это нерушимый обычай. Жизнь в эти непростые времена такова, что дети часто умирают, а Империя ни в коем случае не должна остаться без наследников, иначе — смута и разруха. Если даже вдруг молодой султан решит распустить гарем — он столкнётся со всеобщим возмущением и осуждением, потому что это древние традиции. К тому же, Мехмед со своей страстной, властной и порывистой натурой мало походил на мужчину, способного быть верным одной женщине всю жизнь. А иного Лале для себя принять не могла. Несмотря на особенности воспитания - не могла и всё. Без компромиссов. У шехзаде давно уже был свой гарем и фаворитки. Правда, он ни разу не приглашал к себе наложниц со времён похода на Светиград, когда в письме Лале дала ему маленькую надежду на взаимность. Но тем не менее… не зря народная мудрость гласит: лучше быть у любящего на руках, чем у любимого в ногах. А тут ведь даже и о любви ещё речь не идёт. Или всё-таки?.. Споткнувшись об эту мысль, Лале зачем-то схватила лежащую на столике рядом брошь в виде бабочки и начала вертеть в её в руках, пытаясь успокоиться, занять голову… вот, хотя бы весёлой болтовнёй Гизем. — Постой… что ты сказала?! Повтори, пожалуйста. — Ну… я… это… просто гаремные сплетни же. — Смутилась служанка. — Простите, я иногда забываюсь… — Повтори, что ты сказала. Шехзаде Мехмед… что?.. — Ну так… Пелин-хатун, фаворитка его, от счастья сегодня прямо светится: шехзаде её назавтра к себе позвал, хотя давно никого не приглашал, а особо ретивых, говорят, даже из покоев вышвыривал, когда являлись счастья попытать… простите, госпожа, наверное, не стоит мне при вас болтать всякое такое, язык мой — враг мой. Брошь выпала из ослабевших пальцев Лале и со стуком покатилась по полу.