Мотылёк и пламя

Лютня в огне, Свиток горит, В ножны клинок - Память простит. В битву вступить, Себя испытав, Упасть среди неба И трав. Слишком велик Долг этих сердец. Я не вернусь К тебе, мой венец Всё позабудь, Исчезнет мой свет. Я ухожу, Меня больше нет. песня «Лютня в огне» — Wallace Band *** Впервые за многие годы их дружбы Лале так откровенно избегала встречи с Асланом. Успевала поймать его печальный, ищущий взгляд и терзалась сама. Понимала, что это в корне неправильное поведение и корила себя за то, что причиняет боль лучшему другу, но… ей нужно было время. Чтобы всё переосмыслить и смириться с мыслью, что тот, кого она всегда воспринимала почти как брата, теперь её жених. Аслан был её первым другом во дворце. Когда она потеряла маму, только он и Шахи-хатун по-настоящему поддерживали её, хотя он и сам был ещё маленьким. Такой же круглый сирота, как и Лале, только совсем неприкаянный, однако умудрившийся при этом остаться добрым и светлым, стать тёплым солнечным лучом в её жизни. Он научил тихую и робкую девочку бесстрашно влезать во всякие переделки, и от их детских шалостей порой весь дворец стоял на ушах. Если насчёт Влада Лале изначально в глубине души знала, что однажды ему придётся уехать, вернуться на родину, то Аслан был буквально константой её жизни. И оба они были ей бесконечно, неописуемо дороги… но всё же как друзья, как братья. Вот если бы только Лале была властна над своим сердцем! Она бы без раздумий отдала его именно Аслану. Лучшего возлюбленного и мужа она бы и нарочно не смогла придумать. Но увы. Оно со всей страстью и пылом юности устремилось к тому, кто подходил для этого меньше всего; к тому, от кого Аслан и Влад защищали её, рискуя жизнями несколько лет назад. Помимо всего прочего, ей не давала покоя тревога за Влада и Александру. Последней пришлось спешно бежать из дворца, когда её заподозрили в шпионаже в пользу Искандера, и Лале сама не до конца поняла, каким таким чудом ей удалось помочь подруге, при этом самой избежав обвинений. Было стойкое подозрение, что кто-то помог в этом и ей самой, но прямых доказательств тому не было. А жизнь Влада, в родной Валахии окружённого не в меру своевольными боярами и предателями, теперь постоянно висела на волоске — и это после страшной битвы, где сложил головы почти весь цвет османской аристократии и их союзников. Лале теперь каждый день читала намаз, моля Всевышнего защитить её объятого жаждой мести и справедливости друга от всякого зла. Она уже сильно тосковала по нему, особенно осознавая, что увидятся они, как минимум, ещё очень нескоро. Всё большую тревогу вызывала и личность особого посла, который теперь постоянно вертелся во дворце, и который, как подсказывали Лале её видения, был источником зла, очень тёмных сил. Она искренне недоумевала, почему никого не беспокоит хотя бы то, что этот… человек всегда ходит с полностью скрытым от глаз лицом. Лале старалась держаться подальше от него, но он упорно норовил подобраться поближе к ней… и к Мехмеду. Что ему нужно от них? Кто он вообще такой… на самом деле? На фоне всего этого поступок Мехмеда был последней каплей, переполнившей чашу. Лале не могла вспомнить, когда ей в последний раз было так невыносимо плохо, так больно. Спрятавшись в укромном уголке сада, она самозабвенно рисовала, пытаясь обрести хоть каплю душевного покоя. Но тут, как назло, проходила стайка весело хохочущих девушек из гарема, в числе которых была и Пелин-хатун — вся сияющая, румяная и прекрасная как заря. При взгляде на неё сердце Лале переполнило такое тёмное, злое, абсолютно не свойственное ей, но сильное чувство, что кисточка треснула в её руках. — Какая замечательная, яркая злоба да в столь чистой душе!.. Пелин-хатун умна и красива, не зря считается одной из первых красавиц гарема. Теперь, когда вы, Лале-хатун, сами отдали себя в руки другого, она найдёт путь к сердцу шехзаде. Как раз сегодня ей представится отличная возможность вновь завоевать расположение будущего правителя. Но знаете, случается, что наложница может и не дойти до покоев господина… трагически упасть с лестницы, например… Необъяснимым образом этот вкрадчивый змеиный шёпот, возникший буквально из ниоткуда, проник в душу и отравил мысли Лале, заворожил… на краткий миг. Но тут же на неё словно ведро ледяной воды вылили: девушка ужаснулась своим мимолётным желаниям, а главное, присутствию обладателя этого страшного шёпота. Фигура особого посла почти полностью сливалась с тенью, будто сотканная из тьмы. Вскочив и отшатнувшись, Лале поспешно спрятала рисунок и яростно ответила: — Как вы смеете говорить подобные вещи?! Кто позволил вам бродить по султанскому саду, подкрадываться ко мне и разговаривать со мной наедине без дозволения?! Вас могут казнить за то, что вы, посторонний мужчина, к тому же иностранец, посмели даже посмотреть на меня и других девушек из гарема без присутствия и позволения султана! — Жаль… — явно чем-то разочарованный, глухо ответил он. — Впрочем, я и не рассчитывал, что вы станете лёгкой добычей, придётся постараться… до встречи, Лале-хатун, красивая душа. — Не знаю, кто вы такой, но советую вам держаться подальше от меня и моих близких. — от страха позабыв об осторожности, разъярённой кошкой прошипела Лале, почему-то инстинктивно сжав в ладони висевшую на её шее красивую подвеску с лазуритом, подаренным очаровательным малышом, встреченным в караван-сарае. — Я знаю, что это вы в прошлом навлекли проклятье на мою семью. Оставьте в покое моих близких, иначе, клянусь, я заставлю вас пожалеть, достану даже в Аду, кем бы вы ни были! Вдруг подвеска нагрелась в её руках и засияла слабым лазурным призрачным светом, а тёмный гость захрипел, почти рыча, и рывком протянул свои белые скрюченные пальцы к её шее, явно норовя сорвать кулон. Но Лале была проворнее. Подумав о своей матери и Хюме, о погибших кузенах, к гибели которых явно приложил руку этот… это существо, об Александре, которую едва не казнили из-за его доноса, и, наконец, о Мехмеде, на которого тот смотрел как на законную добычу и рассыпался туманными угрозами, — Лале, вместо того, чтобы ещё больше испугаться, тоже подалась вперёд и одним резким движением сорвала с лица врага маску. Однако прежде, чем она успела хоть что-то рассмотреть, он… исчез. Просто взял и растворился в воздухе, как не бывало. Крепко прижав ладонь ко рту, Лале ослаблено упала на траву, глядя расширенными от ужаса глазами на то место, где только что стоял этот Иблис. Она уже привыкла к мистике вокруг себя, особенно когда проводила заблудшую душу Хасана, но такое… Едва обретя дар речи, девушка зажмурилась и принялась тихонько бормотать молитву, мало беспокоясь о том, что подумают о ней, если заметят в таком состоянии. Всё это слишком, слишком, слишком!.. *** Вечером, когда стемнело, Лале покинула свои покои, чувствуя себя загнанным зверем. Все страхи, обиды и боль сплелись вокруг неё неразрывной удавкой, не давая сделать ни единого вздоха. Она пришла в свою комнату в заброшенном домике, куда всегда приходила, когда ей нужно было побыть одной. Не вдумываясь в свои действия, она привычно быстро разожгла камин и села на одну из рассыпанных рядом с ним подушек. Поняла, что если срочно не займёт себя хоть чем-нибудь, то горько разрыдается и будет плакать всю ночь до изнеможения. Поэтому потянулась к лежащему неподалёку футляру с лютней. Играть на каком-либо музыкальном инструменте хоть немного умела каждая девушка благородных кровей, но Лале пристрастилась к лютне не поэтому, и даже не потому что это был популярный и сравнительно лёгкий в освоении инструмент. А потому что это был любимый инструмент её матери. Музыкальный талант Айше до сих пор с восхищением вспоминали все, кто её знал, и Лале очень жалела, что у неё нет такого же дара, что был бы для неё вечной частичкой мамы в её собственных руках. Нет, у Лале был прекрасный слух и безупречно техничное исполнение, но она умела отличать хороший навык от настоящего таланта. К тому же, сердце её всегда больше стремилось к изобразительному искусству, несмотря на его запретность. Поэтому Лале играла на лютне только наедине с собой, и то крайне редко, всегда критично разочаровываясь в своей игре. Это было для неё чем-то особенно личным, сокровенным, в том числе и сам инструмент, принадлежавший Айше. По-настоящему хорошо у Лале получалась только одна композиция: простенькая, но очень красивая и чуточку печальная колыбельная, которую сочинила для неё мама и которую сама учила дочь играть, когда Лале была совсем малышкой. Это замечательное воспоминание всегда дарило ей чувство светлой тоски и нежности, словно согревало изнутри. Но не сегодня. Сегодня её сердце сжималось и обливалось кровью от боли. Всё-таки первая… любовь, какой бы противоречивой, даже нездоровой она ни была — это чувство, которое навсегда оставляет неизгладимый след в душе человека, чувство, от которого очень сложно избавиться, прогнать или обмануть. Лале невольно вкладывала эти переживания в каждую ноту, и слёзы всё-таки потекли из её глаз, когда она со всей ясностью осознала, что испытывает к Мехмеду нечто гораздо более глубокое и сильное, чем просто страсть. «О Аллах, почему я даже не попыталась тогда поговорить с дядей о Мехмеде? Уверена, он был бы рад моему выбору и не настаивал на другом. Почему, ну почему я, зайдя уже так далеко, вдруг в решающий момент испугалась, не дала даже шанса… А может, и правильно, что не дала?! Ведь он… почему он с ней..?» - Ах! Ненавижу тебя, Мехмед! Ненавижу... - не в силах избавиться от разъедающих голову и сердце образов, Лале оборвала мелодию на надрывной ноте и, отложив инструмент, закрыла лицо руками, давая волю слезам. — Всё-таки не зря говорят, что иногда таланты передаются по наследству. Я очень смутно, но помню, как тётя Айше восхитительно играла на лютне, и как моя мама любила слушать её игру. У тебя получается не хуже. Лале вздрогнула, инстинктивно выпрямив спину, возвращая гордую осанку, и вытерла слёзы, изумлённо обернувшись на знакомый голос. — Мехмед?.. Но ведь у тебя сейчас должна быть… — пробормотала Лале, но в последний момент поймала себя за язык, и колюче огрызнулась в тщетной попытке скрыть за этим истинные чувства: — Что ты здесь делаешь? — Вообще-то это дом моей матери, и это мне стоило бы спросить, что ты тут делаешь. Но не буду, потому что рад застать тебя именно здесь — тут нашему разговору никто не помешает. — Не уверена, что нам есть о чём говорить. — Действительно, ведь куда лучше и последовательнее раз за разом давать мне надежду на взаимность, а потом согласиться выйти замуж за другого, по словам отца, уверяя в великой любви к женишку! И после всего этого сидеть и плакать от напрасной ревности, но не желая даже поговорить! — Подожди-ка… — Лале прищурилась в очень нехорошем подозрении. — Только попробуй сейчас сказать, что ты… — Да, я специально велел твоей служанке солгать. В отличие от тебя, я даже думать о других женщинах не могу, ты… ты как проклятье, тебя не вытравить, не стереть из мыслей ни на миг, куда бы я ни шёл! Шайтан всё побери, я распущу гарем, если ты согласишься стать моей женой, потому что мне больше никто не нужен! — Зачем… Зачем тогда?!.. — Да потому что! Эти твои… «друзья». Хороши же друзья! Вечная кость в горле. Особенно вот этот рыжий… дружок. То ты приходишь просить для него меч, то теперь вот это… да я голыми руками ему шею свернуть готов! Что, по-твоему, я должен думать? И пусть я по-прежнему не в праве чего-то требовать от тебя… я хотел убедиться, что ты не играла со мной всё это время. Чтобы ты почувствовала то же, что почувствовал я, когда отец радостно сообщил мне, что ты счастливо выходишь замуж по любви. Лале замерла, осмысляя услышанное, не зная, что именно сейчас чувствует. И на первый план вышла… ярость. Ах, он на эмоции вывести хотел? Заставить почувствовать боль? Будет ему боль! Съедаемая жгучим гневом, разрастающимся стремительно, как лесной пожар, Лале схватила с дастархана керамическую кружку и бросила её прямо в Мехмеда. Только прекрасная реакция спасла его от прямого попадания снаряда, разбившегося об стену за его спиной, зато следующий — большая подушка — прилетела ему в лицо. — Можешь хоть кинжал мне к горлу приставить, мой Тюльпан, если тебе от этого станет легче, но разговора не избежать. — стремительно приблизившись, он перехватил её руки, потянувшиеся к нему с не самыми благими намерениями. — А что, если я действительно хочу замуж за Аслана и счастлива? — с вызовом вздёрнула подбородок. — Если бы при этом ты изначально отвергала меня, не давала никаких надежд, то я не стал бы ничего предпринимать. Но теперь… нет, я не позволю этому случится. — Ты..! — …самодовольный тиран, да, помню. Но признай уже, наконец, что тебе это нравится. — Не обольщайся! Усмехнувшись, Мехмед потянулся к ней, чтобы поцеловать; зашипев, как дикая кошка, Лале собиралась стереть эту раздражающе уверенную ухмылку с его лица щедрой пощёчиной, но Мехмед вновь перехватил её ладонь и вдруг поцеловал кончики пальцев, в таком неожиданно трепетном жесте, что Лале замерла, буквально захлёбываясь каким-то новым, непривычным в их отношениях чувством… подозрительно похожим на нежность. Насквозь пропитанную горечью, но всё-таки… Не удержавшись, она коснулась прохладной ладонью его горячей щеки, осторожно, будто пытаясь погладить опасного хищника. И утонула в беспощадной черноте его глаз, жгучих, смотрящих на неё так, будто она бесценное сокровище, желаннее и дороже которого нет ничего в целом мире. Не помня себя, сама потянулась к нему, впиваясь в губы жадным поцелуем. *** ~Наши дни~ Очнувшись, Лайя первым делом… испытала разочарование. Ну а что дальше-то? Чем там вечер закончился, согласилась Лале или нет? А как же Аслан, которому она опять причинит боль своими метаниями? А как же уже объявленная по всей столице помолвка? Да и вообще… ничего не понятно! — Не зря говорят: то, что по-настоящему дорого сердцу, всегда возвращается к своим владельцам, даже если казалось, что безвозвратно утеряно. Тихо ахнув, Лайя, наконец, заметила сидящего в кресле напротив неё Мехмеда. Как и в прошлый раз, он задумчиво любовался ею, абсолютно спокойный, словно в его появлениях и исчезновениях нет вообще ничего странного. Это прям раздражало, но не до конца понятное облегчение при виде него было гораздо сильнее. Переведя взгляд, Лайя поняла, почему ей больше совсем не холодно — на ней был его… кафтан?.. А лютня действительно выглядела точь в точь как та, что принадлежала Лале, вплоть до мелких царапинок. — Женихи, видимо, в том числе. С гарантийным талоном от тёмного мира. — Что? — Ничего. — усмехнулась своим мыслям. — И как вы меня тут нашли? Скажете, что случайно? — Только если вы скажете, что пришли сюда подышать свежим воздухом, а не в надежде встретиться со мной. — Возможно. — Лайя лукаво улыбнулась и добавила: — Можете хоть кинжал мне к горлу приставить, если так будет легче, но сегодня вам не избежать разговора. — Даже в мыслях не было. — Мехмед с явным довольством улыбнулся в ответ. — Но могу я попросить вас прежде сыграть что-нибудь на этой лютне? Признаться, я очень давно… не слышал её звучания. Опасаясь нового провала в прошлое, Лайя неуверенно кивнула, но когда коснулась струн… память прошлой жизни вновь пришла к ней, только в несколько неожиданной форме. Музыкой. Той самой мелодией колыбельной, которую Лайя, казалось, знала всегда, а сейчас просто вспомнила. Прошлое оживало. Смотрело на неё восхищёнными, жадными чёрными глазами, звучало трепетной мелодией, рождалось в её груди прежними чувствами, которые помнил даже не разум — душа. Было в этом что-то болезненное до крика, горькое и… счастливое. Как возвращение чего-то бесценного, давно потерянного. Колдовское…