Мотылёк и пламя

*** Случалось, что наложницами падишаха становились вовсе не заморские пленницы, а сами турчанки, проданные своими нищими семьями ради лучшей жизни. Обычно их покупали в возрасте пяти-семи лет, дабы воспитать достойную повелителя наложницу до вступления в половое созревание, но бывали и исключения, когда девушек продавали и в более старшем возрасте. Лале никогда даже помыслить всерьёз не могла, что это случится и с ней. Она была покладистой дочерью, почитая и помогая своей своенравной матери. Йилдыз прохладно относилась к старшей дочери, но Лале верила, что мать всё равно её любит. А сама души не чаяла в младших братьях и сестрёнке, на многое была готова пойти ради их благополучия. Но это… Умом она понимала, что в статусе султанской наложницы можно найти свои преимущества, возможно, даже больше, чем в статусе жены того старика, за которого её хотели выдать замуж. Но осознание того, что родная мать вот так запросто и открыто позволила забрать дочь в гарем за деньги, продала, как вещь — уничтожало Лале изнутри. Поэтому когда её вызволили из темницы и сообщили эти «радостные» известия, щебеча, что ей снова невероятно повезло, первой мыслью Лале было «лучше бы всё-таки казнил». Как будто этого было мало, оказавшись в ташлыке, Лале узнала, что из-за её глупости и неосторожных слов настоящего главного евнуха схватили и собираются казнить за блуд, среди наложниц началось разбирательство. Причастны к этому были немногие, но с неприязнью или даже ненавистью на Лале теперь смотрели абсолютно все: кто за то, что она украла внимание молодого султана, кто — за то, что из-за её длинного языка пострадали другие девушки. И если бы вокруг неё не кружили неотступно калфы, наряжающие к хальвету — вполне возможно, что дело бы дошло до драки. Лале чувствовала себя деревянной куклой, механически выполняющей действия, но лишённой жизни. После всех тех испытаний, что ранее посылала ей судьба, было как-то особенно смешно потерять волю к жизни так быстро, так легко. В белом как снег прекрасном платье и с жемчужной нитью в волосах она казалась ангелом, спустившимся с небес. Но собственная красота нынче вызывала отвращение, казалась горьким проклятием. Ей хотелось закричать на весь мир, разбить зеркало, разорвать великолепные одежды и плакать, забившись в самый дальний угол, пока не иссякнут слёзы, но ничего из этого рабыне дозволено не было. Так страшно внезапно осознать себя чьей-то вещью, а не человеком. Красивой хрупкой безделушкой, которой можно любоваться и пользоваться, а можно и разбить из прихоти безо всякого сожаления. В одиночестве Лале, как ни странно, осталась лишь тогда, когда оказалась в султанских покоях. Самого султана пока нигде не было. Девушка бездумно прошла через распахнутую дверь, откуда дул свежий ветер, и вышла на террасу. Небом и землёй уже безраздельно владела звёздная ночь, а Лале наконец-то дала волю слезам. Сердце её разрывалось от боли, страха и жалости к себе, и голос разума не мог пробиться через все эти чувства. В какой-то момент, достигнув критической точки отчаяния, Лале ловко взобралась на перила и, едва балансируя, посмотрела вниз. Ужас боролся в ней с безысходностью, а у ног простиралась прожорливая пасть бездны. «Я была готова жить без мужней любви ради своей семьи, но не теряя свободы и чести. А они продали меня! Продали… здесь меня не ждёт ничего хорошего, под этим сводом лишь кровь, склоки и несчастья. Из-за меня погибли невинные люди, которые совершенно этого не заслуживали. Мне не за чем жить…» Ничего не видя из-за пелены слёз, она уже собиралась сделать последний шаг, как вдруг кто-то, подобравшись совершенно бесшумно, схватил её за талию и резко утянул назад. Она бы упала на холодный пол, но чьи-то руки держали крепко, как в капкане. Лале обомлела, узнав в «спасителе» молодого султана. — Ты что творишь, сумасшедшая?! — А на что похоже? — прошипела разъярённой кошкой. — Вы бы лучше самого себя спросили, повелитель — что вы творите? Зачем забрали мою свободу, мою жизнь? Разве вам мало тех несчастных красавиц, коих и без того полно в вашем гареме? Лучше бы вы и впрямь казнили меня, потому что вашей наложницей я по доброй воле не стану. А за насилие Аллах покарает вас. — Немало глупых женщин на свете, но такую беспросветную впервые вижу. Тебе даровали жизнь, а ты решила умереть потому что у тебя, видите ли, свободу забрали? Возможно, эта истина уничтожит последние остатки твоего слабого разума, но свободы вообще не существует, это всего лишь красивый обман для дураков. А в этой империи именно волей Аллаха теперь всё принадлежит мне. Ты — в том числе. Жить ты будешь или умрёшь — отныне тоже решать не тебе. Лале рассмеялась, совсем не весело, но ровно, без истерики. — Возможно, эта истина не дойдёт до вашего ограниченного ума, но свобода существует, и рождается она от свободы духа, чего у вас, очевидно, никогда не было. Должно быть, очень печально владеть такой огромной империей, но не иметь власти над самим собой. Может, вы поэтому так поступаете — пытаетесь лишить людей того, чего нет у вас и не может быть куплено ни за какие деньги? Тогда мне вас искренне жаль. Вы — нищий с чёрной душой, даже сидя на троне, и сами запираете себя в клетку похуже той, в которую заперли меня. Она бесстрашно смотрела ему в глаза, потому что не за что было больше цепляться, а он побелел от гнева, потому что её слова попали прямо в цель, удивительным образом найдя уязвимые места. Возможно, он собственными руками задушил бы наглую рабыню, если бы она не упала в обморок из-за эмоциональных потрясений, обрушившихся на неё за этот день. *** Придя в себя утром, Лале узнала, что ей наконец-то действительно повезло: вчера ночью вернулся султан Мурад, а Мехмед, вновь ставший шехзаде, был отправлен в свой санджак, в Манису. И что самое странное, этот шайтан не велел забрать Лале в составе своего гарема. Более того, перед отъездом зачем-то приказал зачислить Лале в дворцовую школу, где вообще-то обучались только дети знати и пленные принцы. И как это вообще понимать?.. В конце концов бросив тщетные попытки найти логику в действиях безумца, Лале просто постаралась найти в себе силы начать выстраивать свою жизнь с чистого листа.