Солнышко

— Это анкета аукционного лота: Ваши табу (то есть те действия, которые сегодня в отношении Вас недопустимы). Не забудьте указать свои особенности здоровья, вот здесь. Ваши предпочтения и Ваши особые пожелания… — Что такое «особые пожелания»? — Ну… какие-то особенные ожидания на этот вечер, отношение Верхнего к Вам, общее настроение: некоторые гости пишут тут, что хотели бы понежнее или, наоборот, жестче… Единственное, что здесь запрещены указания на возраст и внешность Верхнего — принимая участие в аукционе, лот соглашается с тем, что его может приобрести любой Верхний из присутствующих. — Я могу написать здесь, что у меня фетиш на ДДЛБ? — О, да, вполне, это самое что ни есть особое пожелание. Укажите, пожалуйста, сколько лет Вашему внутреннему ребенку, какой у него характер и как с ним следует обращаться, — слишком спокойно, с необходимой для такой деликатной темы нейтральностью, ответил менеджер.       Антон зажмурился на мгновение и глубоко выдохнул, пытаясь совладать с бешенно колотящимся сердцем. Происходящее все больше ему не нравилось, но отказываться поздно — это просто нелепо и похоже на трусость. А Антон не трус. Хотя то, что он так долго избегал любых соприкосновений с Темой, можно назвать трусостью. Так бы и продолжалось, если бы не Саша и ее гениальный подарок на день рождения любимого друга — VIP билет на жутко пафосную БДСМ вечеринку с «полным погружением», в которое входит личный сопровождающий в этом аду, гримерная комната с душем и уникальная возможность выставить свою задницу как товар.       Антон пока не определился, как он ко всему этому относится. Поначалу идти не собирался, но Саша буквально доколебала его рассказами о том, что это лучшая вечеринка, на которой организаторы гарантируют полную анонимность и безопасность, и что билет на нее стоил двадцать штук. Последнее резануло Антона куда-то в самое живое и беззащитное, туда, где все еще жили воспоминания о тотальной нищете, гречке на завтрак, обед и ужин и единственном спортивном костюме в гардеробе. У Антона на шее давно живет жирнющая жаба, которая начинает душить при каждом упоминании подобных сумм. Сам на себя он тратиться не умел, а когда тратились на него, не мог не принять.       Поэтому теперь послушно записывал в бланк свои «особые пожелания», которые до этого никому и никогда… ну ладно, кроме Саши. Она потрясающая, самая близкая и, пожалуй, единственная подруга Антона еще со спортшколы. Им пророчили свадьбу и семерых по лавкам, но Антон всегда больше заглядывался на парней, чем на девушек, а Саша, кажется, совсем не создана для семьи. Она хорошая, но слишком… в общем, все должно быть так, как она считает нужным. Поэтому Антон так долго дружит с ней, поэтому же и принимает одиозные подарки от нее. Она считает, что Антону нужен этот опыт, значит, стоит попробовать. По крайней мере, это не смертельно, а что не убивает — делает сильнее.       И все равно Антон не готов сразу во все тяжкие. Вообще-то он никогда не был готов к какому-то хард варианту, ему от БДСМ всегда был нужен просто ласковый папочка. Не агрессивный, не жестокий, но строгий и властный. Может, кого-то, кто напоминал бы Антону хорошего отца, которого ему так не хватало в детстве. У Антона внутри что-то дернулось, на секунду вновь одолели сомнения, но он быстро взял себя в руки. Один раз попробовать, и если не получится, сразу сказать стоп-слово и закончить это безумие. Никогда не поздно отказаться, а вот рано — очень может быть. Он обещал подруге, что попробует. Но почти все занесет в табу, оставив практически один возможный сценарий на сегодня. Не самый любимый, но безопасный. — Вы закончили? — с приторной любезностью поинтересовался его сопровождающий. Слишком молодой, худой, темноволосый и темноглазый — совсем не внушает уважения, а значит, не во вкусе Антона, но это даже на пользу. Все еще остается надежда, что его судьба в зале, где собрались толстосумы Верхние. — Да, но… у меня вопрос, Верхние, которые будут покупать… — начал Антон то, что должен был еще в самом начале. Прояснение, что тут вообще происходит. — О, нет-нет, никаких денег, в нашем клубе не предоставляются сексуальные услуги за деньги! На аукционе используются специальные фишки… — залепетал сопровождающий, отреагировав на ключевое слово, как какая-то компьютерная программа. — Не важно, — отмахнулся Антон, заканчивая эту заученную тираду. — Верхние, которые будут на вечере — кто они? — спросил, сглотнув вязкую слюну. Вдруг резко стало страшно, Антон понял, что не готов отдаваться первому встречному, который сделает большую ставку. — Одно из важнейших правил клуба — полная анонимность всех участников… — затянул еще одно клише сопровождающий, но, благо, быстро закончил, увидев недовольное лица Антона. — Но не переживайте, это опытнейшие Верхние, которые лично одобрены оганизаторами для участия в аукционном вечере, на него не допускаются случайные люди, поэтому можете быть уверены, что все пройдет безопасно для Вас. — Хорошо, — процедил сквозь зубы Антон, устав от назидательного тона. Он понял, что чем дольше остается в этой безликой комнате из типового трехзвездочного отеля, тем больше нервничает. Все как перед соревнованиями — нужно скорее выйти на выступление. — Так, давайте проверим Вашу анкету… Вы уверены, что у Вас нет никаких проблем со здоровьем? Сейчас у каждого второго какие-то грыжи, анемия… — забормотал себе под нос сопровождающий, сменяя одну голосовую программу другой — Антон не хотел даже предполагать, сколько клиентов было до него, не меньше сотни. — Я в прошлом — профессиональный спортсмен, а сейчас работаю тренером, я регулярно наблюдаюсь у спортивного врача, и абсолютно точно уверен, что здоров, — так же холодно, в тон раздражающему менеджеру, ответил Антон, нехотя натягивая на себя маску строгости, которую он так часто использует на работе и которую совсем не хотел бы задействовать сегодня. Сбивает с желанного настроя. — Что ж… Тогда хочу сказать, что у Вас прекрасная анкета, так подробно — редко встретишь такую у новичков, — сразу стал чуть мягче сопровождающий, чтобы сгладить конфликт. Очевидно, ему не нужны недопонимания с VIP-клиентом. В кои-то веки Антон благодарен Саше за излишнюю заботу. — Тогда Вам необходимо принять душ… так, помотрим, анальные практики не в табу, значит, нужно будет сделать клизму и смазать вход — все необходимое Вы сможете найти в ванной, — снова включил дежурный тон, и Антон хотел бы возразить, но промолчал.       Может, не стоило разрешать секс с малознакомым мужчиной, но он решил, что если вечер пойдет совсем плохо, можно хотя бы получить быстрое ни к чему не обязывающее удовольствие. Пустое и безрассудное — ему этого очень не хватает в последнее время. Каких-то развлечений, кроме доведения себя до изнеможения в зале и дрочки на ДДЛБ порно вечерами. Антону давно и безнадежно одиноко, и от этого вечера он ждал чуда. Наверняка зря ждал, но так было проще согласиться и не сбежать, особенно когда ему сказали оставить только боксеры, потому что «это прекрасное тело преступо скрывать под одеждой». Чувствовать себя куском мяса Антон никогда не хотел, но, видимо, придется. — Это маска для глаз, она будет на Вас все время, пока идет аукцион, затем — на усмотрение Вашего Господина, — с приторной улыбкой заметил менеджер, протягивая на небольшой подушечке обычную, в общем-то, черную бархатную маску для сна. — Во время аукциона Вам также запрещается говорить, Вашу анкету зачитает ведущий, — добавил, когда Антон взял маску в руки. — Когда начинаем? — спросил тот, внутренне вздрагивая. Это все нервы, и чем ближе аукцион, тем сложнее будет сохранять спокойствие. — Уже сейчас, пойдемте, — с еще более радушной улыбкой ответил менеджер, будто только этого и ждал.       Ждал, когда Антон вконец растеряется будет почти готов отказаться от этой затеи. Когда поймет, что перед выходом из гримерной ему нужно надеть повязку для глаз и затем уже пойти под руку с сопровождающим, опасаясь каждого шага, поворота и хлопка двери. Уже с избытком острых ощущений, в целом, развлечений Антону с непривычки и так достаточно. Так он думал, осторожно переступая с ноги на ногу в подозрительно теплом коридоре по мягкому ворсу ковра — тут все сделали идеально для хождения обнаженным. Даже лучше, чем в бассейне, где Антон провел полжизни. Вроде привык расхаживать в одних плавках под взглядами сотен людей и даже камер, но здесь и сейчас в клубе разврата впервые стало действительно не по себе.       Он не успел подумать, насколько это унизительно, когда за следующей дверью своим обострившимся из-за отсутствия зрения слухом уловил шепотки минимум десятка мужчин. Его уже разглядывали, эти липкие взгляды Антон чувствовал кожей, а уж когда его вывели в центр комнаты, он окончательно покрылся краской и порадовался только тому, что ему запретили говорить. Он в нынешнем своем состоянии не смог бы внятно донести мысль, наверняка заикался бы и с перепугу наговорил бы ерунды, из-за чего никто бы не поставил на него ни одну фишку. С представлением эгоцентричного ведущего его шансы заметно подрастут. — Охо-хо, какой интересный сегодня вечер! — резанул воздух звонкий, будто даже не мужской, голос. Антон непроизвольно поморщился, но, вспомнив, что на него все смотрят и ждут поведения покладистого нижнего, заставил себя расслабиться. — Имя нашего потрясающего нового лота — Антоша… ммм… какой нежный мальчик, — чуть не повизгивая от восторга, затянул ведущий, и Антону снова пришлось заставить себя успокоиться медленным дыханием. Что-то ему подсказывало, что это еще не худшая из сальностей, которую ему придется услышать в свой адрес этим вечером. — Табу: кровь, следы, сильная боль и прочие гадости — список обширный. Но это золотце любит ласковую порочку и игры с попкой… хмм… Важное уточнение — мальчику двенадцать… ммм, как необычно… и он очень нуждается в воспитании папочки, — казалось, это представление длилось вечно, Антона успело несколько раз бросить то в жар, то в холод и остановиться сердце.       На секунду наступила тишина, которая тоже чуть не свела Антона с ума. Только тихие шепотки — его не только разглядывали, но еще и обсуждали, и от этого стало совсем неприятно. Зачем вообще обсуждать свои ставки, это же аукцион? Неужели хотят купить Антона вскладчину, чтобы развлечься в паре? Он вдруг с ужасом понял, что забыл указать в табу два и больше человек в экшене, хотя прекрасно понимал, что отдаться одному незнакомцу для него уже будет слишком, а двоим или даже целой толпе… Антон закусил нижнюю губу, чтобы почувствовать боль и успокоиться. Заставил себя поднять подбородок, и хоть все еще не видел ничего, кроме слабо пробивающегося у носа лучика желтого освещения, все равно почувствовал себя смелее. Делай вид, что не боишься, пока и вправду не перестанешь бояться — это правило работает не только на соревнованиях. — Начальная сумма — десять фишек. Кто поднимет ставку и заберет этого крошку себе? — приторно сладко протянул ведущий, и Антон, несмотря на то что уже был в маске, крепко зажмурился, как перед прыжком с трамплина. Момент истины. — Ва-банк! — раздалось, как гром, тут же. Антон чуть не подпрыгнул на месте от этого шикарного низкого голоса с легкой хрипотцой. — О-о! Господин в черной рубашке хочет поставить все фишки на этот лот, как смело! — умилился ведущий, приближаясь к Антону. Тот от испуга отпрянул, но цепкая тонкая рука на плече заставила его остаться на месте. — Сколько у Вас фишек? — этот вопрос был явно не Антону, но почти ему на ухо. — Пятьдесят три, — отозвался тот же мужчина, что шел ва-банк, уже гораздо напряженнее, будто сквозь зубы. Эта ситуация его явно раздражала, а тем временем по рядам пошел тихий присвист. Видимо, пятьдесят три фишки — это действительно большая ставка, которую сложно перебить. Антон был не уверен, что его задница стоила того. — Что ж, пятьдесят три фишки за малютку Антошу — раз. Пятьдесят три от Господина в черной рубашке — два. Кто-то хочет поднять ставку? Я уверен, что такой сладкий мальчик стоит гораздо больше, — с неприкрытым злорадством стал тянуть ведущий, и Антону стало еще неприятнее. Быть элитной вещью на распродаже для него было ничуть не лестно, он чувствовал себя в этот момент как проститутка, которой придется всю ночь отрабатывать отданные за нее пятьдесят три фишки (и даже больше). — Никто не будет поднимать ставку, я его забираю, — жестко, не терпящим возражений тоном, отрезал все тот же мужчина, и у Антона от этого властного тембра чуть не подкосились колени. Но он все же смог устоять, только подбородок опустил, с утроенным усердием поедая губы. — Да пусть забирает… если настолько понравился, мы посмотрим другие лоты, — тихо и неуверенно, будто это было вразрез со всякими правилами, промямлил кто-то по правую руку от Антона, с интонацией в духе «не очень-то и хотелось». — Забирай-забирай, мальчик твой, — подытожил еще один Господин, уже где-то перед Антоном, наверное, в центре предполагаемого зрительного зала. Антон к тому моменту совсем потерялся в пространстве. — Что ж, этот малютка уходит Господину в черной рубашке за пятьдесят три фишки, господа! Как приятно, когда джентльмены уступают друг другу подходящие лоты, впереди у нас еще не менее интересные экземпляры… — перегибая с радостью, которую заслуживает произошедшее, заголосил ведущий, наконец убирая свою холодную руку с плеча Антона. Тот даже пошевелил лопаткой, стряхивая неприятное прикосновение. — Выигравший Господин может забрать свое свежеприобретенное имущество, — добавил ведущий уже не так искрометно, даже, можно сказать, очень дежурно.       Антона снова бросило в жар, когда он услышал шаги своего нового Господина — звонкий стук каблуков по паркету, как могут стучать только начищенные до блеска строгие ботинки. Вся кровь, которая только была в Антоне, вся опустилась ниже пояса, и только боксеры скрыли адский стояк, который образовался как по щелчку пальцев. Антон боялся этого Верхнего, но одновременно еще больше — предвкушал. Он ничего еще не знал о нем, его ослепляла маска и выводы он мог делать только по звукам, но уже голос, манера общаться уверенно и непременно добиваться своего, строгость и в интонациях, и в образе (не зря же ведущий несколько раз указал на его черную рубашку) — все это прицельно било в кинки Антона. — Что такой хороший мальчик делает в таком ужасном месте? Ты не знаешь, детка, что это заведение для взрослых? — по-доброму, даже со смешком в голосе, заговорил Верхний, беря Антона за руку своей теплой, широкой ладонью. Тот окончательно растерялся. — Я… мне есть восемнацать… — залепетал Антон, вдруг легко и непринужденно, будто только этого и ждал всю жизнь, проваливаясь в свой детский образ. Никакого волнения, никаких забот, только сладкий стыд и детская наивность. — Ты еще и врунишка, — так ласково и со всем пониманием уколол Верхний, чем натурально чуть не довел Антона до слез.       Тяжелая рука Господина легла Антону на плечо, ничуть не подавляя, наоборот, показывая, что рядом и защитит от сальных взглядов. Сразу стало легко и спокойно, даже подозрительно слишком хорошо. Антон думал, что мгновенно умрет от страха, как только Верхний прикоснется к нему, а уж заговорить с ним и вовсе казалось невозможным, но вот он подошел, быстро погрузился в роль, окутал своей непоколебимой уверенностью и без слов показал, что достоин доверия. Он выбрал именно Антона, пошел ва-банк ради него и рыкнул на других Верхних, чтобы не лезли поперек — он явно здесь не в первый раз и точно знал, что ищет и как будет обращаться с сокровищем, которое найдет.       Когда Антона вот так бережно вели по коридору, держа за плечо, он чувствовал себя настоящим сокровищем. Его Верхний никуда не торопился, действовал очень осторожно, внимательно следя, чтобы Антон переступил через каждый порожек и ненароком не вписался в косяк. Антону все еще не разрешили снять повязку, но теперь он чувствовал, что зрение ему и не нужно, Верхний направляет его, поддерживает и доведет до нужного места — Антону остается только довериться. Почти как настоящему папочке. Почти — потому что все еще немного не по себе быть настолько беспомощным в чьих-то руках, на это нужно время. — Можно снять повязку? — заныл Антон, как только его наконец завели в какую-то комнату и остановились. — Ты уже слышал, солнышко, это заведение для взрослых — это значит, что деткам смотреть на происходящее здесь запрещено, — со всей мягкостью отказал Верхний, не выходя из образа.       Толкнул Антона в плечо, разворачивая лицом к себе, снова положил ладонь ему на шею. Уже от одного этого движения Антон вспыхнул, как красный мак, а когда рука мужчины переместилась ему на подбородок, тихо пикнул, испугавшись, что сейчас полезут целоваться. Но Верхний не спешил, просто трогал, смотрел на реакцию, осторожно примерялся, не переходя к активным действиям. Антона это злило. Его разглядывают с головы до пят, а он может только ловить прикосновения, смиренно ожидая, когда они станут более откровенными и выбьют его из образа ребенка. Он уже решил, что зря указал ДДЛБ в интересах, в интернете под этим тэгом каких только мерзостей нет. — Тебе страшно? — быстро понял Верхний и тут же, будто пытаясь успокоить, большим пальцем погладил по щеке. Щекотно. — Нет, — заносчиво выдал Антон, решив играть роль самоуверенного подростка. Более желанным для него всегда был образ дошколенка, но это слишком уязвимая позиция, не для едва знакомого Верхнего. Обиженный подросток легко может дать сдачи, а для маленького ребенка любое неосторожное действие станет трагедией, после которой Антону еще долго придется собирать себя по кусочкам. — Ты смелый мальчик, Антоша. Трусишка ни за что бы не пошел в ночной клуб, правда? — снова с усмешкой заметил Верхний, теперь гладя уже мягкие русые волосы. Так по-отечески потрепал затылок, что Антону это тоже внушило доверие. Он чувствовал, что так и нужно подбираться к его фетишам, медленно и нежно. — Я не маленький, — все равно заупрямился Антон, отступая на шаг. Он чувствовал, что Верхний уже слишком близко, его тонкий парфюм стал слишком отчетливым, а дыхание защекотало щеку. Очень страшно. — Ты врушка. Все хорошие мальчики знают, что нельзя врать взрослым, Антоша, — назидательным менторским тоном заговорил Верхний, буквально придавливая Антона вниз, где ему и место. Сразу не поверил в двенадцатилетний игровой возраст, каким-то шестым чувством нащупав более мягкое и нежное, что Антон пытался скрыть за скорлупой подростка. — Можна, — прогнулся Антон, ломая свой грубый мужской голос на писклявый детский. Неумело, стыдно, но от этого еще более возбуждающе. — Ты еще и невоспитанный мальчик. Сбежал от родителей, забрался в ночной клуб, пререкаешься со взрослыми, врешь… Придется преподать тебе урок хорошего поведения, — с явным предвкушением протянул Верхний, от чего Антона бросило в холодный пот. Он вроде только что хотел порки, когда заполнял свою анкету, но теперь боялся. Он, совсем как настоящий ребенок, боялся незнакомого мужчину, на которого ему не позволили даже вглянуть. — Вы мне не папочка! — завопил он, но без сопротивления позволил отвести себя за руку куда-то вправо, а затем опрокинуть животом на обтянутую кожей скамью. Антон тихо охнул и рефлекторно дернулся к маске на лице, то тут же отдернул руку. Еще рано выходить из игры. — Я сегодня побуду вместо него, — совсем не растерялся Верхний, быстро принимая на себя новую роль. Будто ждал только этого.       Он хотел быть папочкой, или Антон своим поведением ребенка вынудил его встать на место родителя? Антону очень не хватало зрения, чтобы взглянуть на выражение лица. Как ведет себя Верхний, наслаждается моментом, как садист, или ему жаль наказывать Антона за дерзость? Все происходило слишком быстро, без знакомства, толком без обсуждения, они только зашли в комнату и вот Антон уже на скамье и с него спускают трусы, чтобы выпороть… Ситуация вроде совсем как в порно, но в реальности пугает до холодного пота. Особенно когда ягодиц касается что-то холодное и твердое — Антон с писком отпрянул, насколько только мог, но обтянутая кожей лавка врезалась ему в пах. Бежать некуда. — Не бойся, малыш, это всего лишь линейка, — хмыкнул Верхний, поглаживая поджавшиеся ягодицы здоровенной деревяшкой. Не меньше метра в длину. — Не надо… — заныл Антон, понимая, что такой порки не выдержит. — Не надо линейкой… — взмолился он, капризно ерзая на скамейке. — Тебя пороли раньше, лапочка? — кажется, сжалился Верхний, так и не убрав линейку от ягодиц, медленно поглаживая ею по покрывшейся мурашками коже, чуть не доводя Антона до истерики. — Нет… то есть не так… не линейкой, — как мог, постарался ответить Антон, чтобы не выйти из образа. Тематически это был его первый реальный опыт, но в целом… Кого в детстве не пороли? Разве что и в правду линейкой — ни разу, особенно такой здоровенной. — Я осторожно, — пообещал Верхний.       Он и правда начал осторожно, больше касаясь, чем нанося удары. Антон задышал чаще, щеки и лоб вспыхнули так, будто у него поднялась температура, но, в целом, было терпимо. Даже, можно сказать, возбуждающе, если заставить себя успокоиться и сосредоточиться на ощущениях. На шлепках и легком жжении, на мурашках, которые стали вдвое активнее бегать по коже, на собственных испуганных вздохах. Без зрения гораздо проще уловить звуки и тактильные стимулы, почувствовать новое, что вроде как не должно быть приятным, но ритмичные движения, вибрация от ягодиц в самый пах — это действовало сначала успокаивающе, а затем даже возбуждающе.       Самое главное что Антон получил от порки — чувство заботы и чужой силы. Его пороли огромной деревяшкой, которой при должном старании можно и покалечить, но так, что он чувствовал только ласковые похлопывания. Его пороли нежно, как он и написал в своей анкете — и в этом было много заботы. Его не то чтобы в прямом смысле пороли, скорее показывали демо-версию порки, чтобы заинтересовать и не отпугнуть сразу. И потом, когда удары стали чуть сильнее, чуть более обжигающими, Антон принял их как дожное, позволяя себе идти туда, куда его так осторожно вел Верхний. Совсем как до этого провожал по коридорам в маске — бережно. — Ты очень смелый мальчик, Антоша, — вкрадчиво подбодрил его Верхний, вдруг со стуком отставляя линейку в сторону. А затем его широкая горячая ладонь легла на ягодицу, слегка разминая ноющую от порки кожу. Приятно и волнующе одновременно. — И красивый. На самом деле очень, — подытожил Верхний, чем окончательно вогнал Антона в краску. Все это было очень жарко и возбуждающе, особенно когда его ладонь оторвалась от кожи, чтобы вновь впечататься в нее тяжелым шлепком.       Это было стыдно: ладонью, совсем как малыша, но, кажется, именно этого Антон и хотел. С ним все еще нежничали, но теперь без подчернутой дистанции в метр, а наконец близко, кожа к коже, будто линейка была лишь первым этапом, проверкой, насколько Антон расслаблен и готов доверять, не испугается ли откровенных прикосновений, не завопит ли стоп-слово после первого же удара. И когда Антон оказался действительно очень смелым, Верхний разрешил себе подойти ближе и даже, спустя еще пару ударов, сесть на скамейку рядом с ним, положив вторую руку на загривок. Антон ойкнул от неожиданности, но расслабился еще сильнее, принимая этот жест как поддержку, мол, Верхний рядом и следит за его состоянияем, чтобы ненароком не перегнуть палку. Выдать ровно столько, сколько Антону нужно в качестве игрового наказания. — Папочка, не надо, пожалуйста! Я буду хорошим, буду слушаться… — захныкал Антон, когда жжение в ягодицах стало совсем невыносимым. Очень не хотелось говорить стоп-слово, которое стало бы концом сразу и всему, но он отчетливо понял, что близок к своему пределу. Хватит. — Тогда ты честно ответишь на мои вопросы, — согласился Верхний, для убедительности отвешивая еще один тяжелый шлепок. Антон в ответ завыл от боли, но кивнул. — Сколько тебе лет, солнышко?       Антон никак не ожидал такого вопроса, и тем более не мог даже представить, как отвечать на него. Сказать честно, что ему двадцать восемь, или не вываливаться из игры? Сама по себе необходимость думать резко выбила Антона из игрового возраста, и такой желанный для него еще недавно стыд стал гадким, как дрочка в одиночестве на порно. Пошло. Неправильно позволять незнакомому мужчине касаться себя, тем более шлепать по заднице и гладить по волосам, приговаривая разные мерзости про «крошку» и «солнышко». Взрослый Антон не мог себе этого позволить. Взрослый Антон вообще был скучный донельзя и правильный, как пресная овсянка на завтрак. — Тебе же точно нет восемнадцати, малыш, — будто прочитав его мысли, подсказал Верхний, совсем ласково погладив горячую, будто обожженную кожу на ягодицах. Вернул к ощущениям, чтобы отвлечь от ненужных сомнений. Ребенок не думает о сложных моральных дилеммах, у ребенка всегда есть только «сейчас» без всяких последствий. — Сесть, — прошепелявил Антон, от испуга, что сейчас все окончательно разрушится из-за его глупых переживаний, погружаясь в совсем маленький возраст. Зато сразу стало спокойнее. — И что такой маленький мальчик забыл в ночном клубе? — хмыкнул Верхний, убирая руку с ягодиц и перемещая ее на спину, чтобы там тоже погладить, но теперь гораздо сдержаннее. Антон оценил, как быстро его Господин охладел к маленькому ребенку, отказавшись от малейших намеков на эротику. Он все понимал. — Я искал… папочку, — признался Антон, с ног до головы покрываясь красными пятнами от стыда. Но Верхний не смеялся, не хмыкнул даже, а все так же гладил спину, поддерживая в том, чтобы Антон говорил дальше. И тот не смог молчать: — Я был один. И меня никто не любил. Я хотел найти взрослого. Родителя, — выговорил Антон рывками, лишь чудом удержавшись от слез.       Его голос дрожал, грудь предательски сжималась, в горле скрутился тугой ком, но Антон не позволял себе. Ровно до того момента, как Верхний обхватил его за плечи, аккуратно поднял со скамьи и усадил к себе на колени. Объятия. Тепло и жалость. На боль и слезы Антона всегда и всем было наплевать, а незнакомый Верхний, который видит его первый раз в жизни, вдруг проникся и стал укачивать, как маленького. Нашел где-то легкий плед, укрыл и качал так долго, пока Антон не выплакал все слезы. Даже слова поперек не сказал, не упрекнул в лишних эмоциях, просто принял и пожалел, как настоящего ребенка. Очень одинокого, никому не нужного ребенка. Это дорогого стоит. — Уже поздно, детка, ты устал и раскапризничался, тебе пора ложиться спать, — сказал Верхний, поглаживая Антона по голове, пока тот все еще рыдал у него на плече. — Нет… — опешил Антон, посчитав, что от него после этой истерики хотят избавиться. Разнылся и не справился с ролью нижнего. — Еще как да. Нужно отдохнуть, набраться сил, завтра новый день… — Верхний не сюсюкал, просто говорил спокойным ровным тоном, но Антон чувствовал, что к нему обращаются как к ребенку. Несмышленышу, которому нужно повторить десять раз, и Антон четко понял, что у Верхнего хватит терпения на это. — Но я совсем не хочу спать! — подхватил Антон игру, и его заколотило сладкой дрожью от того, как идеально это легло на его фантазии. Он капризничает, а его терпеливо уговаривают и ничуть не злятся — лучше и представить нельзя. — Я лягу с тобой. И расскажу сказку. Но только если ты закроешь глазки и не станешь их открывать.       Антон закивал. Стало смешно, что от него требуют не открывать глаза, хотя он до сих пор в маске, которую ему не разрешили снять. Очень хотелось посмотреть на лицо Верхнего, какой он, молодой или старше? По голосу совсем не понятно, но Антон предпочитал думать, что всё-таки старше. Что уже седеет, но не прям старик, из тех, кого можно было бы с уверенностью назвать Daddy. Антона лишили зрения, но никто не может отнять у него возможность фантазировать, представлять себя маленьким мальчиком, а Верхнего — самым заботливым в мире папочкой. Тем более, что он пока полностью оправдывал ожидания, за руку отведя Антона к большой кровати и аккуратно уложив на нее.       Пожалуй, эта двухметровая кровать с шелковым постельным бельем, которую Антон надумал под собой, поставлена тут была вовсе не для того, чтобы на ней спали. Но если немного напрячься и представить, что под тобой не скользкий шелк, а мягкий хлопок, то можно глубже уйти в состояние ребёнка. По правде закрыть глаза, даже под маской, и утонуть в заботе. Чувствовать, как накрывают одеялом и подворачивают его со всех сторон, чтобы было тепло; как прямо так, завернутого словно в кокон, заключают в крепкие объятия и целуют в лоб; и как начинают рассказывать сказку про трех медведей.       Голову мгновенно покидают все мысли, Антон будто в первый раз, с искренним интересом слушает рассказ про негодяйку Машу, которая сидит на чужих стульях и ест из чужих тарелок, а затем приходят медведи и каждый по очереди возмущается этому факту. Верхний рассказывает медленно, с расстановкой, именно в том темпе, который способен укачать любого непоседу. Так, будто воспитал десяток своих, настоящих, детей, и познал все тонкости обращения с малышами. Но Антон совсем не хочет спать и канючит в конце, что нужна ещё сказка, а лучше песенка. Колыбельная.       «Ложкой снег мешая, ночь идет большая», — затянул Верхний чуть хрипло, почти на одной ноте, но ласково, душевно, без капли иронии. Он от всего сердца пел Антону и не ждал в ответ ничего, разве что послушания. И Антон, как хороший мальчик, держал глаза закрытыми, пытаясь заснуть. Одна песня сменяла другую, и в конце концов тревога отступила, тело стало теплым и тяжелым, а голова — легкой. Спокойно. Антон и представить не мог, что у него получится расслабиться, а уж тем более заснуть в этом месте, полном извращенцев, но оказалось, что его доверие можно подкупить одним лишь бережным отношением. Первый же Верхний — и такое идеальное попадание в яблочко…