Антидрама с привкусом мела

      Учитель Бен Бэкхён снова задержался — проверял сочинения. Вернее, перепроверял. Потому что ему «подсказали», что что-то в них «не так». Мол, ученики в последнее время используют зашифрованный язык, чтобы оставлять послания и высказываться. Мол, «вы бы пригляделись к написанному, поискали проблемы сами, прежде чем с претензиями явятся родители или ещё какой скандал опорочит и омрачит школьное существование».       Если ученики и использовали что-то такое, то очень хитро. Потому что чем больше Бекхён перечитывал их опусы, тем больше разочаровывался: похоже, что подумать и написать своё никому не приходило в голову, все мысли шаблонные и «проверенные», явно на приличный балл. Ну, хоть грамматических ошибок минимум.       Листок, заполненный словами лишь в середине, выпал из стопки сочинений неожиданно. И Бен Бэкхён был уверен, что раньше его не было среди тетрадей.       Листок спланировал на колени, оттуда соскользнул под стол, задев ботинок. И пришлось изогнуться, чтобы выцепить неожиданную находку и не стукнуться затылком о столешницу.       Не верилось, что ему попалось «зашифрованное послание», то самое, о котором предупреждали. Но посторонней бумажке в принципе неоткуда было взяться в стопке проверенных сочинений.       «Я люблю вас».       Бэкхён хмыкнул. Да, это точно что-то опасное и порочное. Тем более что ни подписи, ни имени — безликая бумажка, которая могла принадлежать и предназначаться кому угодно. Вот хоть бы и ему, учителю Бен Бэкхёну.       Собственно, он её в любом случае заберёт, признанию не место в сочинениях.       Бэкхён согнул листок, невольно ощутив нечто цветочное и ароматное. Запах показался неуловимо знакомым и в то же время — точно незнакомым. Будто бы из привычных цветов составили уникальный букет, и вот получившаяся смесь Бекхёна никак не касалась.       Лёгкое сожаление кольнуло в сердце: у кого-то пора любви, надежд, ожиданий. А он, Бен Бэкхён, словно стар уже для всего этого, ему если и ждать сюрпризов, то в разнообразии меню — если женится когда-нибудь, конечно.       Он откинулся на спинку стула и зажмурился. Медсестра Мин вроде поглядывала на него с интересом, особенно после того случая в актовом зале. Или с подозрением поглядывала, не понять. Потому что она отводила взгляд раньше, чем Бэкхён его ловил. Но лучше не забивать себе этим голову.       Движение пальцев, и листок перегнулся, выставив мелкие буковки, не замеченные ранее. На обороте нашлось продолжение и фактически приглашение: «В девять вечера на крыше».       — На крыше? — подскочил Бэкхён. — Так поздно?!       И сразу стало неважным, что никто не признался в любви ему, прекрасному мужчине и замечательному учителю литературы. Кто-то определённо собирался нарушить кучу школьных правил и залезть на крышу. А для этого этот кто-то явно украдёт ключи! Ведь охранник Кан точно никаких ключей никому никогда на даёт.       Часы показали, что Бэкхён не опоздал. У него оставалось полчаса, чтобы всё проверить и поймать нарушителей. И если… вдруг… окажется, что письмо предназначалось ему…       Он свернул листок и спрятал в карман. Проверил часы на руке, выровнял стопку сочинений — их, пожалуй, можно дальше не перечитывать, оснований для изменения оценок нет. Застегнул и одёрнул пиджак. Расстегнул пиджак. Мелькнула мысль, что он поймает на крыше парочку Чанён-Хэин, и что тогда с ними делать? Бэкхён не знал, что стало с фотографиями из актового зала — Хон Хэин вела себя так, словно никогда не сталкивалась с учителем Бен Бэкхёном кроме как в классе. И в принципе в школе было тихо, никаких шёпотков по углам и косых взглядов.       Так позвать ли ему охранника Кан? Или подстраховаться и понадеяться на свои силы?              Учитель Бен Бэкхён поднялся на крышу. То есть он поднялся к двери на крышу, убедился, что она заперта, и погрузился в раздумья.       На листочке не стояло даты!       Листочек с признанием просто лежал в стопке сочинений, а Бэкхён практически случайно принялся сочинения перепроверять. Тогда… это не сегодня?       Или — о, ужас — было вчера?       Или это всё подстава, розыгрыш? Или ожидалось, что учитель Бен возьмёт ключи у строгого охранника, чтобы открыть дверь на крышу? И тогда на крышу попадут те, кому не положено?! Какое низкое коварство!       Бэкхён прикусил изнутри губу, прям до сполохов перед глазами. И пришёл в себя. Дверь на крышу закрыта. Можно подождать девяти вечера и ещё немного, на случай, если опоздают. И отправляться в учительскую. А потом домой.       Он спустился от двери на крышу и заозирался. Где же ему постоять, пока ждёт? Чтобы его не заметили.       Тусклое ночное освящение позволяло понять, где он находится, но в целом в школе царила темнота. И тишина стояла — только дыхание Бэкхёна.       «Не придут», — решил он внезапно. До назначенного времени оставались считанные минуты. Разве влюблённый автор записки не должен уже находиться где-то поблизости? Но никого не было слышно.       И Бэкхён направился в учительскую — забрать портфель.              Прощаясь с охранником, учитель Бен Бэкхён улыбался. Импонировал ему охранник Кан — своей неумолимой принципиальностью и обоснованной строгостью. Только так и надо с детьми, у которых ветер в голове и полно иллюзий при полном отсутствии критического мышления. Взять хотя бы парочку Ли Чанён — Хон Хэин. Какие же они разные! И что такого высмотрел уравновешенный и мягкий Чанён в ершистой Хэин? Представить, чтобы Хон Хэин написала записку с признанием и подкинула Ли Чанёну? Нет, невозможно! Стал бы Чанён назначать настолько экстравагантное свидание? В этом Бэкхён сомневался. Молодость — пора безрассудных поступков, но на «той стороне» письма была Хэин, вот её представить глупо улыбающейся полученному признанию — сложно. Скорее она хмыкнет и скомкает листок. И точно не станет задерживаться в школе допоздна.       Значит, это не эта парочка, которая точно не только дружит. А кто тогда?       Бэкхён поймал себя на том, что остановился и смотрит на школу. Будто забыл в ней нечто важное. Он волевым усилием отвёл взгляд от места работы и пошагал к остановке.       Если это не парочка Ли-Хон, то можно представить, что письмо адресовано ему, Бен Бэкхёну. Допустим, медсестра Мин…       Он снова остановился. На этот раз специально, чтобы выгнать из головы весь бред, спровоцированный письмом. Может, стоит показать завтра письмо другим учителям? Сам он не силён в сличении почерков, но вдруг учителю рисования удастся определить?       Бэкхён хлопнул себя по лбу. Что за наваждение! Он взрослый, ответственный, он профессионал и специалист, его дело преподавать литературу, будить в душах чувство прекрасного и любовь к родному языку. А он? Что за низкопробная бредятина лезет в голову?! Хотя если бы письмо оставила медсестра Мин…       Бэкхён почти рванул к остановке. Был шанс, что вынужденный интенсивно двигаться, он отвлечётся от непотребных мыслей. И он выбросит письмо — как только определится, нуждается ли инцидент в расследовании. В конце концов его же предупреждали, что в сочинениях учеников вполне могут таиться опасные вещи.