Антидрама с привкусом мела

      Осаки Шотаро.       Не думал учитель Бен Бэкхён, что у него это имя будет вызывать столь смешанные чувства столь внезапно — посередине учебного семестра.       Шотаро Осаки — хороший ученик, во всех смыслах этого слова. Он воспитанный, усердный, почтительный, даже спортивный. Последний пункт учитель Бен Бэкхён ценил особо, понимая, что только благодаря увлечению Шотаро Осаки танцами в классе А-2 появился второй ученик, способный на спортивные подвиги. Что, собственно, проявилось на недавних соревнованиях, когда А-2 занял предпоследнее место.       А теперь Шотаро Осаки стоял перед ним в учительской, и лицо его украшал замазанный синяк во всю щёку. И на столе, в дополнение к этому, лежала жалоба от родительницы того, кто этот синяк Шотаро поставил.       Шотаро Осаки молчал. Учитель Бен — тоже и примерно по той же причине. Шотаро — ученик по обмену, участник правительственной программы по укреплению культурных связей и нивелированию исторических противоречий между Южной Кореей и Японией. Проще говоря, Шотаро мог попасть в корейскую школу и другим путём, если бы его родители переехали вдруг, например, но попал по обмену. И что такого его заинтересовало в обучении в корейской школе, учитель Бен не понимал, но был благодарен Небесам за спортивность нового ученика. Теперь же перед ним стоял жирный такой вопрос — должен ли учитель Бен представлять родителей Шотаро Осаки или следует остаться независимой стороной, просто классным руководителем?       — Почему молчишь? — не выдержал учитель Бен. — Тебе наверняка есть, что сказать. Просто так на пустом месте драки не возникают даже в спорте. И если бы я сейчас не смотрел на твоё лицо, то и не поверил бы, что ты дрался. Мне казалось, что это не в твоём характере.       Шотаро промолчал.       «И родителей не пригласить. И приглашать не хочется. И встрять в разбирательства с приглашением комитета по обмену студентами не хочется. И огласки с обсуждениями всяких посторонних и озабоченных не хочется. И вообще ничего не хочется».       — Присядь, — решился учитель Бен. — Возьми стул и присядь.       Шотаро не сразу подчинился, но в итоге подтащил свободный стул и сел на приличном расстоянии от учителя Бен, хотя и у его стола. Учитель Бен теперь рассматривал синяк вблизи, подозревая, что есть ещё и скрытые от его глаз повреждения.       — Сильно болит? — спросил Бэкхён, помрачнев. Настроение скатывалось неоправданно быстро и непрофессионально. — Двух выходных не хватило, значит, пострадал серьёзно. Чем лечил?       — Не болит. Почти, — гордо дёрнулся Шотаро. Будто подозревал, что учитель Бен сейчас потрогает синяк или и вовсе достанет мазь и будет «лечить».       — Тебе виднее, конечно, — согласился учитель Бен. — Но я уточню у медсестры. Как ты понимаешь, мне всё равно нужны её показания. Читал? — толкнул он листок с жалобой к Шотаро. Тот покосился на ровные строчки, обвиняющие его в спровоцированной драке и огромном ущербе, и промолчал.       Учитель Бен рассматривал лицо Шотаро достаточно долго, чтобы наконец уловить тень сдержанного возмущения и желания отстоять собственную гордость.       — Мне нужна версия, с которой смогу договориться с родителями Чон Сончоля. Это даже без учёта того, что и мне хотелось бы ясности, что же произошло. Хоть какая-нибудь, — настаивал Бэкхён, любуясь всеми оттенками упрямства. В спорте эти качества безусловно приветствуются, а вот прямо сейчас… — Ученик Осаки, хочу довести до твоего сведения, что отвечаю сейчас за тебя я, представляю тебя тоже я, и пострадаю из-за обвинений в твою сторону так же вместе с тобой. Мне бы очень помогла твоя версия событий.       Бэкхён не произнёс вслух то, что тянуло добавить: «…чтобы разобраться с родительницей Чон Сончоля, которая замучила весь преподавательский коллектив своими жалобами и разборками. И увы, учительница Ким будет выступать на стороне своего ученика, хотя и попытается сгладить резкость неприятной дамочки». Что мама Чон Сончоля способна раскрутить инцидент в скандал, Бэкхён не сомневался, она из любой подробности делала драму. А тут ученик Осаки — из Японии, как не припомнить заодно все национальные обиды?       Шотаро Осаки молчал.       — Хорошо, пусть так. Будем отталкиваться от показаний Чон Сончоля, — «который куда спокойнее своей матери», — и от записей с камер наблюдения.       Бэкхён дёрнул бровью, заметив, как встрепенулся Шотаро при упоминании камер. Неужели, ему было, что скрывать? Жаль, что камеры засняли драку не настолько удачно, чтобы судить о произошедшем однозначно. Но прямо-таки интересно, что же произошло между спокойным Шотаро и в принципе спокойным Сончолем.       — Возвращайся в класс. — «А я пойду к медсестре, почитаю, что она задокументировала про вашу драку».       К кабинету медсестры Мин учитель Бен подходил с опаской. Учительский долг это одно, а нахлынувшие воспоминания о пятничном вечере это другое. Он, конечно, справится с нервами и всем прочим, и сделает всё, чего от него ожидают, как от классного руководителя Шотаро Осаки, но вот как быть с тоской, он не знал.       Учитель Бен был уверен, что не сделал ничего «странного» в пятницу, ничем не выдал своего интереса и разочарования. После самгепсаля все дружно отправились в норебан, где в снятой комнате часть учителей пела, снимая стресс, учителя Пак и Ким продолжали обсуждать раздельное обучение, а Бэкхён пил, не желая петь и не в силах прогнать мысли о медсестре Мин. Когда же после норебана все попали в ближайший бар, Бэкхён уже не различал, что ему наливали, любой алкоголь одинаково обжигал гортань и заставлял морщиться.       Сказал ли он что-нибудь медсестре Мин, которая временами оказывалась рядом? Вроде бы нет. И на такси его отправлял домой учитель Пак, возмутительно бодрый и шумный после всего выпитого. Наверное, учителю Пак везло и в устойчивости к алкоголю.       А вообще стоило взять себя в руки и взглянуть в глаза фактам — у Бэкхёна не было причин грезить о медсестре Мин, она таких поводов не давала, а сам он не чувствовал себя влюблённым. Случайный интерес его точно не красил.       Но вот дверь в медкабинет оказалась прямо перед Бэкхёном.       И он её открыл.       За столом медсестры Мин не оказалось. Сквозь раздвинутые жалюзи на стол падала решётка из солнечных лучей, перечёркивая бумаги, которые заполняла медсестра Мин. Органайзер для канцелярии отбрасывал собственную тень, пуская гладким боком солнечного зайчика. Пахло травами и чуть — лекарствами, и чистотой, напоминающей о стерильности.       — Проходите и присаживайтесь, я сейчас, — донеслось откуда-то из кабинета.       Бэкхён вскинул голову и только сейчас сообразил, что кабинет не пустой, что медсестра Мин могла — и была, собственно — за одной из ширм, обещающих приватность. Он вообще смутно представлял, чем обычно занималась медсестра в школе, любая, не только медсестра Мин.       — Хорошо, — подал он голос, чтобы медсестра Мин не волновалась и занималась важным делом дальше. — Я подожду, не торопитесь.       Он и правда обошёл стол и присел на стул для посетителей. С этой стороны стола открывался вид на шкафы с бутылочками и папками, на холодильник. Чуть дальше за раздвинутой шторой стояли кровати. Бэкхён не стал осматривать кабинет, отвернулся к столу и окну, высматривая сквозь жалюзи полосатый школьный день. Мешал какой-то цветок в горшке, загораживая часть доступного взгляду Бэкхёна окна длинными острыми листьями. Бэкхён чуть сдвинулся, чтобы всё-таки увидеть школьный двор и кусочек неба. И тут, словно в шпионском фильме, словно все последние события тонко цеплялись одно за другое, чтобы привести Бэкхёна в эту точку и в это время, посадить на стул и ткнуть носом в тетрадный листок.       «Я люблю вас».       Бэкхён прекрасно помнил, что прочитал на листке, когда проверял сочинения.       «Я люблю вас».       Да, именно эти слова обнаружились на листке в медкабинете, заткнутом за цветочном горшком. И на обороте так же красовалось время и место встречи.       Бэкхён вздрогнул. Он не очень хорошо помнил часть вечера в баре. Что-то смутно приходило в голову, но он не поручился бы, что чётко различал реальность и собственные размышления. Он же не мог показать листок с признанием кому-то из коллег? Ведь не мог же?       Он кашлянул, беря себя в руки и сосредотачиваясь. Факты. Он будет оперировать фактами. Этот листок в его руках. Он с пятнами и перегнут не так, как его складывал Бэкхён. Сложное путешествие листка с признанием из рук Бэкхёна по рукам коллег? Но вряд ли кто-то из коллег пририсовал сердечко к последней букве, незаметное такое, стилизованное под завиток.       Бэкхён хлопнул себя по груди, там, где у пиджака расположен внутренний карман, и вспомнил, что пиджак он сменил. То есть проверить он сможет только вечером.       — Учитель Бен? Добрый день. — Медсестра Мин показалась у своего стола. — Полагаю, вы по поводу пятничной драки? — Она села и тут же потянулась к стопочке бумаг, среди которых начала искать собственное описание-заключение. — Подождите немного, я сейчас найду. И я хотела бы обсудить с вами, кое-что мне показалось странным в их драке. Учитель Бен? Учитель Бен, вам плохо?       Она вспорхнула с места и мгновенно перенеслась к Бэкхёну. Её ладонь прохладой мазнула по лбу Бэкхёна и опустилась на плечо.       — Посмотрите на меня, учитель Бен. Вы пообедали? Вы слишком бледны.       Бэкхён откинулся на спинку стула, уходя от прикосновения. Внимание медсестры Мин отрезвило его.       — Медсестра Мин, этот листок? Я уже видел такой раньше, не подскажите, как этот оказался у вас? — В конце концов листок с признанием мог касаться учеников, а не только быть чьим-то любовным интересом, и в этом случае он, как учитель, обязан прояснить ситуацию. И в своей голове заодно.       — Это? Этого у меня полно. Смотрите. — И медсестра Мин ловко извлекла откуда-то стопочку тетрадных листков, похожих и чуть различных. — Последнюю неделю нахожу их везде, случайно и подкинутыми. Прямо эпидемия какая-то. Или кто-то тренируется и никак не остановится на каком-нибудь результате. Смотрите.       Бэкхён принял листочки, раскрыл их веером. Они и правда сообщали об одном, но различались цветом чернил, рисуночками, помятостью. Кажется, даже почерк менялся.       — Я заберу? — ровным голосом проговорил Бэкхён. Медсестра Мин стояла возле него, опираясь бедром на стол, но это если и отвлекало, то самую малость. — Не уверен, есть ли во всём этом криминал, но подумаю.       — Конечно, — согласилась медсестра Мин легко. И так же легко переместилась обратно за стол. — А теперь давайте вернёмся к драке. Надеюсь, вам будут полезны мои соображения.       Она улыбалась нежно и открыто. Полосы солнечных лучей с каким-то удовольствием скользили по её лицу, по юной коже, по чёрным волосам, по белому халату, открывавшему тонкую шею. И Бэкхён с усилием напомнил себе, что неприятная встреча случится куда быстрее, чем хотелось бы, а потому он снова — учитель Бен и никто иной. Единственный, кто стоит между взбалмошностью родительницы Чон и честью школы, нации и вверенного ему ученика Шотаро Осаки.