Патристика и схоластика

                                  — Я знаю кто ты.       Брюс замирает.       Голос ему знаком. Мужчина медленно склоняет голову. Не смотрит Джокеру в глаза, продолжая стоять вполоборота. Дышит глубоко, спина прямая. Взгляд жег его лопатки, и Уэйн смягчает голос:       — Знаешь?..       — Да, — подражая тону Брюса, мягко отвечает Джей. — Знаю.       Брюс совсем незаметно дергает бровью и думает, что это все равно когда-то должно было случиться.       Когда он увидел в своем особняке признаки Джокера, собственной персоны, первой реакцией было смирение. Удивление не преобладало, он был уверен, что этот мужчина сможет найти его след, ведь Уэйн никогда не ставил цели быть тенью всю жизнь. Вопросом времени было, когда Нэпьер выберется из своего плана, претворит в жизнь все свои смрадно пахнущие дела, усложнив жизнь Бэтмена, и придет по душу Брюса Уэйна.       — Не хочешь узнать и ты? — продолжает чуть погодя тяжелый голос со спины. Брюс беззвучно хмыкает, и Джокер чувствует его настроение, заканчивая немного удивленно. — Не хочешь.       Брюс медленно продолжает крошить обезболивающее в бульон, но плечи его не расслабляются. Джокер хищно отслеживает его дыхание.       — Я ведь все равно скажу, — не в силах не, настаивает мужчина. — Сказать?       — Джокер.       Джей замирает.       Задел его. Джокер хмурится, отступает и начинает его внимательно изучать, не зная, как подступиться.       Голос холодный. Уставший. Брюс снимает медицинские перчатки и направляется к выходу из кухни.       Джокер стремительно подрывается с места, и игнорируя наставленное на него ружье дворецкого, разворачивает его к себе, мягко сжимая чужие плечи. Останавливая. Боясь отпустить и не доверяя тому, что может сделать сам.       Он пришел сюда, чтобы спрятаться. Старое поместье на самом краю города, никакого внимания и опасности, только богатый выродок, которого нужно было тихо устранить и переждать. Кто же знал, что здесь он найдет то, что искал всегда. Искал дольше, чем думал.       Мужчина кивает дворецкому и тот отступает, бесшумно испаряясь. Джей стоит за его спиной, трогает предплечья, лишь обозначает присутствие и молчит. Что ему делать?       Шепчет терпко, низко, и смотрит серьезными глазами, извиняясь: — Ты Брюс Уэйн.       Брюс напряжен. После слов опадает, остывая, становясь податливым, не несущим опасность. Джокер подступает ближе, поворачивает его лицо к себе и удивляется сильнее, чем хочет: Уэйн одного с ним роста. Может чуть ниже? Но глаза их на одном уровне. Знакомо.       Джокер щурится все оставшееся время их встречи, не понимая, почему Брюс такой спокойный. Брюс не даёт ему никаких ответов.       — У богатых свои причуды, м? — глотая кипяток без задержки, Джей широко лижет нижний рубец, рассматривая человека со своего нового места исподлобья. Его не заковали в наручники и даже не держал на мушке милый воспитанный старик, чей взгляд Джокер чувствовал все равно. — Спаивать террористов томной ночью, я имею ввиду.       Брюс кинул на него короткий взгляд и тихо хмыкнул, продолжая прибираться после их ужина, — Джей до сих пор не понимает почему согласился съесть чужой суп с медикаментами, от которых, он не признается, расслабились мышцы, ушла мигрень и разогрелись полые внутренности, — размеренно убирая все на свои места.       — Это чай, — бархатно бормочет Уэйн, отставив губку и вытирая ладони. — Интересно представился. На визитной карте указал должность?       — Не придуривайся, тебе не идёт.       Брюс сел напротив него за столом, склонил голову, остановил на нем синеву, отчего, — Джокер, не признается, — у него сперло дыхание.       — Но ты террорист. Сам сказал. Я не могу это отрицать.       — И тебя ничего не смущает?       — Мне покричать?       — Да, — спустя длительное молчание, Джокер удивленно ухмыльнулся, сощурившись. — От этого, вероятно, я отказываться не... буду.       Чужой скептицизм и прищур Джокер поймал до мельчайших деталей. Он не видел Уэйна так близко, и очень-очень зря, многое упустил в свое время.       — Ты останешься? — не притронувшись к фарфору, Брюс осмотрел потрепанный вид мужчины напротив, размышляя о том, как же Джокер прошел по городу до его особняка не привлекая внимания.       — Это не тот вопрос, что я ожидал, — пригрозил Джокер пальцем в черной перчатке, мягко водя им у своего лица. — А ты позвонишь в полицию?       — Что это даст? Ты хам, — усмехнувшись, он медленно сделал глоток под пристальным присмотром жгуче-черных провалов глаз, однозначно выдающих, что Джокер был взбешен. — И, вероятно, опасен, — протянул Брюс, приподняв уголки губ, спрятав глаза.       Джокер откидывает стол.       Оказывается близко, надавливает лезвием на прозрачную кожу горла, больно схватив чужие скулы в захват. Брюс окаменел, встречаясь с ним глазами.       — Волшебная фея, я немного не в настроении... мм, танцевать вальс, понимаешь? — Джокер вдыхает легкий запах тела и кардамона у основания чужой шеи, не замечая сопротивления и страха. Напрячься пришлось только сильнее: Уэйн был той еще штучкой. — Да, вижу, понимаешь. Успел нажать кнопку вызова нашпигованных пагонами?       — Нет.       — Умница. Да-а, ты умница, — хрипит Нэпьер, больно сдирая кожу у губ. — Я не видел тебя. На вечере в честь Дэнта.       Брюс окаменел, в который раз за вечер, и закрыл глаза. Джокер склонился ближе недовольный: как он смеет обижаться? Ненавидеть его? За что? Что Джокер сделал Брюсу Уэйну, почему он так печется за печального прокурора.       — О, — убрав языком сукровицу у шрамов, Джокер наклонился ниже, вздёрнув чужой подбородок. Смотрел долго, пристально. На огромной кухне сумрачно стояла тишина и даже их дыхание не разрезало установившегося безмолвия. — Слышал, что с ним стало? Извини, не хотел портить о себе впечатление. Но это в прошлом. Столько лет прошло. Много, очень много.       — У твоих поступков нет срока давности.       — А ты... злопамятен, — Брюс нахмурился, тонкие черты лица были подернуты печалью, он не смотрел ему в глаза. Не смотрел... — Мне не нравится. Что если я скажу, что я невиновен?       — Я не поверю.       — Но я все же скажу. Я невиновен. Они были коррупционерами. Все они, в этом городе. Стране. Не думают о нас, обычных гражданах. Мы ведь такие с тобой обычные, да?       — Отпусти.       — Прости, — Джокер медленно разжал пальцы, продолжая смотреть на него, все еще находясь очень близко. — Не хорошо получилось. Ты был довольно мил, такой сладко воспитанный, осторожный, мм. Что ты будешь делать?       — Будем считать, что тебя отправили на исправительные работы, — огладив саднящую кожу после того, как Джокер отпустил и отступил, Брюс откинулся на спинку кресла.       — Не верю, — отрезает Джокер.       — Как знаешь.       — Я не благопочтенный возлюбленный, сладенький. Я не зашел к тебе греть постель.       — Ты убийца. И если я позволю остаться здесь, ты никого не убьёшь.       — Кроме тебя.       — Кроме меня.       — И твоег-       — Кроме. Меня.       Джокер прожег его взглядом, протянул ладонь, но не коснулся. Медленно кивнул.       — Да... Кроме тебя. А ты умеешь заставлять мужчин стоять у твоих ног преклонными, да?       Они молчали и наконец Джокер перестал чувствовать взгляд дворецкого.       Сквозь открытые панорамные двери, с ухоженного двора, проник свежий воздух, охлаждая натянутые нервы. Джей протянул руку в перчатке, осторожно убрав чужие мягкие пряди со лба, замечая, что Брюс позволил ему это.       — Знаешь почему я никогда не трогал твою корпорацию?       — Потому что не знал о ней? — легко предполагает Брюс. На грани чувствовалась ирония и насмешка, но так легко, на острие, что Джокеру пришлось улыбнуться, уязвлённому. Этот мужчина притягивал слишком сильно.       — Ну точно, огромное здание в центре Готэма, — фыркает Джей, касаясь языком шрама, серьезнее продолжая: — Потому что ты чист. Ты. Твои люди. Твой бизнес.       — Это комплимент?       Джокер смотрит на его мягкий взгляд, не отводя собственного и долго молчит. Позже расслабляясь, отвечает. Не напрямую соглашается с совершенно другим, неозвученным.       — Однозначно. Да, это он.       На утро они не смотрят друг другу в глаза. Джей пристально жадно вглядывается в губы Брюса. Мягкий, еле заметный изгиб его невыверенной улыбки, что-то, что заставляет его поверить, что он не один был опьянён этой ночью, что они вместе чувствуют все это с самой первой встречи.       Подождите. Эти губы он знает очень хорошо.       На следующее утро у Джокера глаза расширились так, что Альфред, этот старый лис, предложил господину-террористу, отправится на терапию.       Кошка у мышки в норке.       Джокер влюбился в его губы сразу, как ему помниться. Влюбился в его подбородок. Скулы. Линию челюсти. Крылья носа. Душу он любил и так, но внешность, она никогда для него ничего не значила. А потом глаза... Уэйн смотрел так, что Джокер не мог не понять. У Брюса они были острые, покорно серьезные, умные очень. Так и должен смотреть мститель под маской. Джей чувствовал это в нем, как встретился взглядом. Синие, серые, кисло-мерзлые льдины и горячие источники, морская пена у края, а на солнце теплые, ласковые, непроницаемые, болезненные.       Они нравятся друг другу, это трудно скрыть.       Джокеру – до беспамятства и потемневших глаз. Иногда, очень поздно ночью, он касается себя, представляя Брюса. Еще чаще касается его самого. Днём, под предлогом, любым на самом то деле предлогом; касается, говорит, смотрит и, о боже, чувствует, чувствует, чувствует, чувствует, чувствует-       Брюс – скромно, медленно, но очень глубоко. Джей в его глазах просто человек все чаще и это страшит. Мужчина. Молодой парень, чуть старше тридцати. Острый ум в его глазах, ни грамма настоящего безумства, только то, что он сам хочет, только то, что он сам себе позволяет.       Помимо устрашающих, довольно затратных на психику разговоров, Джокер получил ещё и небольшой детский центр для не самых развитых, убогоусваемых.       Мальчиков было четверо. И почему же они не сразу его ввели в зубную боль, в тягостное пространственное раздражение, и прокрастинацию? Они жили не с Брюсом. За это Джей был готов благодарить любую паству, только бы это и продолжало оставаться так.       Был старший парень. Циркач на лицо: кому, как не ему самому видеть знакомые повадки и неискоренимое мышление артиста. Шумный, улыбчивый. Что странно, с Брюсом сходство и правда было. Идейный. Он часто дразнил остальных, был плечом и опорой, и впрочем больше, не в отца, выдающимися чертами не обладал.       Второй, о, второй был интереснее. Но не сильно. Наглый босяк, манеры бездомного, речь католика без образования, вид оперившейся курицы. Вкус литературный, правда, хорош. Джокеру такие нравились.       Кто ему не нравился, так это третий. Не нравился, потому что нравился. Ну, как сказать... Смышлёный, точный, глаза сканеры, улыбка миллиардера, глаза сапфиры, лицо кукольное, ум детектива. Тонкое воплощение абстракции, простых решений в сложных ситуациях. Обычный подросток. С такими Джокер желал бы иметь дело, и, заметьте, он об этом ещё ни разу в жизни не думал ни о ком кроме Бэтмена...       Четвертый сплошное разочарование. Властитель, по его скромному суждению, если не Готэма, то континента точно: злой, взгляд убийцы, рука тяжёлая. Мечта маньяка рецидивиста. Вылитый папаша, даром, что глаза помесь. Надо бы его держать подальше от третьего, а то такие дорогие подарки для юных арабских принцев – благо и ценность на всю жизнь. Не хотелось бы в ближайшее время гулять на свадьбе, его ещё охотно ищут для тюремного отпуска.       Появляются дети раз в пятилетку и не факт, что целыми и счастливыми. Альфред, – любимая его часть в этом доме, – их чуть ли не на руках носит, и это сбивает с толку больше прочего.       Бэтмен и вправду создал семью.       И ничего его не тревожило, кроме может, некоторых деталей... Когда Джей швырнул дверь о раму так, как не сделал бы никогда прежде, он не думал, что его раздражение граничащее с болью от мигрени, и от разговора с Бэтменом, будь от трижды миллиардер и виджиланте, убеждающего его отступить от своих дел, доведет его до того, что глаза б его никогда не видели.       Он наткнулся на шипящую парочку состоявшую из третьего и четвертого: сын Уэйна холодно приказывал последовать за ним, в его покои, уж для чего, диалог умолчал, когда как его любимец этой группы, Тим, дал ему затрещину, расшипевшись дичайшим зверем. Джокер настороженно развернулся в обратную сторону. Лучше разговоры с Брюсом, чем видеть то, как еле вылупившийся птенец насильно целует его усладу для глаз.       Отсутствие звуков борьбы и криков дали ему понять, что оставить их наедине было верным решением.       Жизнь шла размеренно. Насколько ему позволял Альфред, естественно.       Но со временем Джей стал прятаться в сводах выделенной ему комнаты чаще. Не спускался к столу, не тревожил обитателей дома в пещере, в которую путь ему был заказан, и не дёргал Брюса. Потому что на языке было кисло, в голове сумбурно, а на сердце тяжело.       Неприятная выходила ситуация.       Идти убивать, чтобы вытащить мышь из пещеры больше не казалось правильным. Личность раскрыта. Он теперь знает его быт изнутри.       Столкнувшись лбом с кафелем в душе, Джей задумчиво зашуршал сухими костями, худо бедно устроившись в самом углу, укутанный в кардиган темный с чужого, знамо с какого, плеча, заглушая голоса извне водой.       Он видел, как Бэтмен справляется со своими демонами. Никак. Может ли он сам и дальше преследовать старую, постаревшую право, цель?       Этот мужчина был несгибаемо хрупким, и Джокер подумал, что пора остановиться. Чужое гостеприимство затянулось. Брюс отвадил от него внимание, но за этим скрыл главный мотив: привязал к себе, а не к их ночам, связал накрепко, глазами магнитами притягивая до безвозвратного, и теперь не были чужды ни ночные разговоры на двоих разделенные, не пикировки с Альфредом, и даже дети казались чем-то вроде своей тупой труппы, за которой нужно присматривать, чтобы не гадили больше прочего.       Джокер не успел оглянуться, как был окручен, как стал помогать в бэт-пещере на патруле Брюса, как предсказал ему рост акций, посоветовав избавиться от дочерней фирмы, как-       О. Блять.       Так и был ли смысл продолжать открывать ему глаза? Были ли он прав больше, чем Джей сам думал?       Недавно он решился уйти.       Может не планировал в ближайшее время, хотя все на это указывало. С его помощью, давно, была очищена верхушка муниципалитета (за что он до сих пор не услышал спасибо, несмотря на честное принятие законов, вовремя исполненные штрафы, приказы и целая вереница судебных процессов по упразднению дикого количества махинаций вытягивающие деньги у граждан самими властями).       Брюс ему за это ничего не сказал.       Помнил те потери, помнил только плохое и Джей ходил за ним попятам, дышал в затылок, трепал им обоим нервы, и совсем перестал наносить грим, навязывая свое уродство на чужое внимание, но Брюс смотрел и смотрел осторожно, боясь обидеть. Гладил мимолетно уголок губ, когда хотел, чтобы Джокер заткнулся быстро – что было оправданно, Джокер замолкал на оставшийся день, скрываясь в темноте мэнора, дикими глазами ища зеркала, чтобы уничтожить все до единого.       Где он был не прав? Получалось, что везде.       Его своеобразную помощь, указ направления воспринимают до сих пор актом безнравственности. Пост Гордона – данность, а не его заслуга, о чем он больше даже не напоминает. Ему не жалко. Если нравится думать, что это все и было бы, но позже, что это логичное завершение, то хорошо. Ха, отлично. Ладно. Он не гордец, и не педант, легче отступить.       Но и во всем остальном отступать приходится тоже.       Дети Брюса, его опора и помощь, все до единого держат его на плаву. Неприятно приятное открытие. Он не останется один.       Он сам останется, но, хм, не новость? Как и всегда, впрочем.       И с этой мысли он стал думать, как уйти не попрощавшись. Пришлось сжечь все мосты не прибегая к огню. Задач было больше, чем у него возможностей. Из-за Брюса он не мог поступить так, как сделал бы многим раньше, а ведь он очень любил широкие жесты: с взрывчаткой, феерией звуков и звёзд на небе, искр и огня. Кажется, это теперь тоже в прошлом, придется снова вернуться в ту тьму, где он бродил много лет своей жизни, убитый холодным горем, болью застарелых увечий и остриём новых ориентиров. С Бэтменом это все ушло, но Бэтмен здесь, живой, с целью и бременем, исцеляющий, и уйти нужно самому Джокеру. В одиночестве, и как можно быстро.       Было проще сказать, чем сделать.       Брюс заподозрил неладное почти сразу. Ходил бесшумно, молчал и больше не препирался. Перестал притрагиваться к плащу, отказал Тиму(!) в приезде, отправил Альфреда к дочери, сына к Дику, а Джейсону заблокировал карту в надежде, что за время отсутствия тот не свихнется и не разнесет что-нибудь.       Джокер недовольно молчал тоже, зная прекрасно, что именно этого как раз делать и не стоит. Он многому даёт подозрения, но заставить себя тянуть фальшивые эмоции был не в силах. Выгорел в свои тридцать с хвостиком? Как типично, и совсем не оригинально.       Позже, когда он успел приготовить некоторые документы, и впрочем на этом все – трудно планировать побег, когда ты один большой минус, который уравнению приставка ни к знаменателю, ни к числителю, так, крошка пыли на циркулярусе.       С каждым днём ему становилось все хуже и думать приходилось тщательней. Он вдруг задумался серьезней о будущем: так продолжаться не могло.       Дети Брюса выяснили все многим позже, но также, как и отец: тщательно требуя ответы не прибегая к словам.       А потом он просто отчаялся. Схватил его со спины и столкнул со второго этажа: не ожидавшего, трогательно доверившегося. Брюс перевернулся в воздухе, скривился на мгновение: на лице его разочарование и вопрос; сгруппировался, ожидая удара.       Джокер подхватил его у изножья лестницы. Осторожно опустил на огромный персидский ковер и перевернул, дикими глазами осматривая его всего, впрочем, зная, что тот не успел получить вред. Что ж. Он должен понимать тоже, что с Джокером – «не навреди» и «долго и счастливо» – сложно выполнимая задача на будущее.       — Нет, — отрезал мужчина на неозвученное, уверенный, уже собранный.       — Да. Я так решил.       — Ты серьезен? Ты хотел уйти? Уходи, — просит не вкладывая в слова ничего. Уж слишком у него была нежная душа. А кожа у него была льняная и лунная...       Брюс смотрел не в силах отвернуться, убаюканный чужими руками, на расхищенного бога войны нависшего над ним, гладившего его щеки, смотрел болезненно и бессильно.       — Да, — шепчет ему в губы Джокер, теряясь, оставляя тонкие следы прозрачного экссудата из ран на чужой жаркой плоти, на губах, дыша ему в рот, чувствуя, как встречаются их грудные клетки, наперегонки качая жалкую кровь по венам. Глаза синие смотрели нежно-недовольно, Бэтмен упрямо сам не хотел их принимать до конца, но была между ними эта старая, глупая связь, что держит и давит, заставляя страдать. — Уйду. Но не сегодня.       И целует его, встречая губы нежные на половине пути.       И лёжа рядом с ним на полу, переплетёнными руками и длинными ногами, в тёмном огромном зале, в который едва-едва пробивался свет, принц дрожаще перебирал нервно пряди чужих волос, и оставлял свои раны на его губах, разделяя; позволял гладить нежно собственную спину ладонями, горячо обнимал в ответ, больше сжимая, чтобы остаться в сознании, рыцаря, который не мог свободно, как и он сам, идти вперед отпустив его руку.       Возможно никогда. Не уйдет. Ведь знает, что любит так, как никогда никого не любил и любить не будет.