Прайд мёртвых

1. Муфаса умирает жалко. Растоптанный последствиями своего же беспечного правления, сгинувший в жаре восстания сопротивляющихся «переменам» и насаженный на пику тем же народом, ради которого желал «сделать мир лучше», он, правда, выглядит до простого жалко. В сломанном искалеченном теле не остаётся ни капли величия, ни кусочка властности или господства. В конце концов, плоть есть плоть – разорванная кожа и раздробленные кости. А Короли прежде всего люди – хрупкие и смертные. Зазу сам похоронил двух Великих Королей Прошлого, а Рафики, наверное, и того больше. Но оба они предпочитают забывать насколько быстротечно людское правление, и скоротечен их срок. А ещё насколько они вероломны. Скар злобно скалится, когда вслед за Королём уходит его жена и сын. У него, в отличии от стражей, отличная память, и за всё он собирается вернуть стократно. Пожалуй, в этом мудрая Уру была права: Прайду нужен Тиран, а не Миротворец. Но Ахади, конечно, всё сделал по своему. И теперь Зазу хоронил очередного Короля, чтобы на рассвете венчать нового. 2. Прайд тонет в крови, захлёбывается воем и медленно вымирает. Зазу чувствует, видит, слышит, но ничего не может сделать. Он принес клятву новому Королю и вынужден теперь молча стоять за его плечом, наблюдая как собственный дом превращается в колыбель мертвых. Наблюдая и ни делая никакого выбора. И дело далеко не в клятве.       — Зазу, — Рафики смотрит прямо и будто сквозь, гиены за его спиной возвышаются мрачными тенями: им не смешно, даже если улыбки уродуют их лица, и им не больно, саванна никогда не являлась их любимым домом. Им все равно ровно настолько, насколько плевать Великим Королям Прошлого на всех и вся. Насколько Зазу не интересен Рафики и его справедливость «вопреки». Но он останавливается, замирает в шаге от скованного цепями Советника, практически сломанного своей собственной идеей, растоптанного бесконечными восстаниями и их последствиями, обожженного жестокими войнами. И смотрит в ответ.        — Рафики, — в глазах – посеревших, выцветших от горя и потерь – плещется усталость и застывшая боль. Пройдет время и они вовсе ослепнут. Пройдет время и старость заберет своё. Как у смертных.        — Скажи мне, Зазу, – спрашивает Рафики. – Как ты мог позволить превратить наш дом в кладбище? Как ты мог забыть Муфасу? Как мог предать свой народ, который клялся защищать?       — Муфаса мертв. Стражи служат Королю, а не народу. Я дал клятву, — монотонно повторяет Зазу в сотый, тысячный, миллиардный раз. — Я верен своему дому, своему Королю и своему народу.        — Неужели, ты не видишь, что творит твой Король?! — срывается Советник, поддается вперед, натягивая цепи, заставляя гиен скалится шире, кровожаднее: им бы побольше крови и чужих страданий, всяко лучше вечной скуки. Всяко лучше безмолвия Слоновьего Кладбища, которое было выбрано за них и выбрало их само.        — Вижу, – говорит Зазу: он думает о гиенах, словно о чём-то выдающемся и ему ни грамма их не жаль, теперь Прайд принадлежит им, теперь они народ Зазу. И все куда проще, чем кажется. Гиены до забавного верны их Королю. (И Зазу предпочитает такой дом тому, что был при Муфасе, Ахади, Королях Прошлого).        — А ты, Рафики, – склоняется он над Советником, не чувствуя ничего. – Видишь, что сотворил твой народ? 3.       — Подойди, — велит Скар – воплощение величия и гибели, ярости и равнодушия, истинный Король Саванны: её спасение и её неминуемая смерть. Зазу делает шаг, извечной пропостью лежащий между ним и престолом, и его выбором, и его клятвой. Но словно и не двигается с места, слишком много остаётся, чтобы устаять перед собственным проклятием и жаждой жадностью. Зазу учили верности и слепой вере, учили правильно носить ошейник из клятв, учили отсутствию выбора (и тому, что Король — и есть твой выбор), учили любить свой дом (и что дом — это один человек), учили отдавать жизнь «во имя», противостоять собственным грехам его не научили. Скар этим пользуется.        — На колени, — говорит он, и Зазу опускается вниз. И места между ними сразу становиться в одно дыхание, в одно движение, в один бесконечный выбор. Словно и не существует никакой пропасти, и не тянет за шею «воимякоролявоимябогавоимянародавоимявсегоивсех», и нет больше ничего, кроме Короля и его верного стража. А потом Скар склоняется над ним и шепчет:        — Кто твой Король, Зазу? (И непонятно чего в этом больше — ревности или жажды /жадности/). Зазу задыхается.