🜺
Арсений не спрашивает, кто он такой, не ставит кулаком фонарь под чужим глазом, чтобы тот прекрасно освещал путь обратно, пока парень будет кубарем лететь благодаря волшебному поджопнику с его крыльца, и вообще не предпринимает ничего, пока пытается отвязаться от достаточно длинных конечностей, которые чуть ли не как корни обвили всего его до спертого дыхания. — Да отвяжитесь вы от меня! — рявкает он так высоко, до петушиного крика, что незнакомец и вправду мгновенно вытягивается перед ним по струнке. Арсению открывается вид на стол. — Ты... Куда ты всё это дел?.. — видит, что вытянутая колба с когда-то бывшей там розовой жидкостью пуста, только мелкие капли зависли на стекле, не решаясь сорваться на дно. От ужаса всё у него внутри, где-то в середине, со звуком подожженной травы начинает мертветь. Колба с незаконченной эссенцией нектара Афродиты, смешанного с белой омелой, сделало эту смесь самым ярчайшим и верным средством для непорочного привлечения любви. — Я так тебя ждал... я... так тебя и представлял... ты такой... можно я встану на колени? — благоговейно простирая к нему руки, тем временем лепечет парень, по правде сгибаясь в коленях. О нет, кажется, началось дерьмо по венам. Мало того, что этот человек, двухметровой метлой зависший у него посреди лаборатории, обдолбался сраным нектаром, заставляющим видеть в лице Арсения прекраснейшего возлюбленного или же самого Бога, а то и всё разом, в одно рыло, судя по этому стеклянному взгляду, который аж намок от того, сколько собралось у него во рту слюны, готовой вот-вот потечь через уголки рта от блаженства увиденного; так еще и противоядие к смешанному у Арсения лишь числилось в планах изготовить как-нибудь на досуге. Он экспериментировал и не думал, что эта сваренная херабора реально на кого-то однажды подействует, ясно? Этот порыв вдохновения у него вышел чисто для себя. А вот сейчас чисто для себя и получай, ебалдей с творческим типом личности. У тебя говно в жопе загорелось, ты и туши теперь, как хочешь. Точнее, как уж получится. — Ты очень вкусно готовишь лимонады, у тебя невероятно талантливые руки. А еще красивые, изящные такие, графские. Пальцы длинные, вены очень... Очень в тему... — пока незнакомец с глазами сердечками нахваливает его где-то за спиной, всё еще не вставая, Арсений, растерявшись вовсе, потерянно рыщет по полкам. Хотя бы стандартное, базовое противоядие найти, чтобы эффект ослабить, иначе это высокое, расплывшееся лужей от непрошенной влюбленности, совсем на нем повиснет, как коала, и ни за что не отпустит. — Встань с колен и скажи, как тебя зовут. — Арсений просит, а не приказывает, как хотелось бы, попутно открывает десять шкафчиков, выдвигая восемь полочек и проверяя пять мешочков одновременно, думая, что, как компьютер, в тысяче открытых вкладок найдет тот самый недосмотренный пять лет назад сериал. — А тебя, Милый, как зовут? — всë еще преисполненным нежностью голосом отзывается незнакомец его эхом, и Арсений, вытаскивая шкатулку с герметично упакованными травами, заставляет себя ненадолго оторваться от волком воющего в ухо ощущения хаоса, поворачиваясь. — Я не милый, я Арсений. И я спросил первым. — руки он не протягивает. Мало ли это, пускающее на него слюни целыми галлонами, еще чего учудить вздумает. Спасибо, что его колени от пола не пришлось силой отрывать, сам вовремя догадался встать. Арсений возвращается к своим баранам, точнее, тревожным волчьим воям, распечатывает пакетик с мелиссой и шалфеем, опускает руку в выдвижной шкафчик, доставая из глиняной баночки мерную ложку и зачерпывая мускатный орех, после чего опускается к нижним ящикам и из самого темного угла достает аптечку, выковыривая оттуда пластинку активированного угля. Эта черная панацея даже в алхимии и зельеварении не теряет своей универсальности. — Тогда я тоже Арсений. — растягивая лыбу до ушей, выдает чудак, неотрывно смотря в голубые глаза, стоит Арсению в очередной раз повернуться. Так. Что, простите? — В смысле? — Я чувствую, что не могу без тебя, я не могу жить как что-то, отдельное от тебя, поэтому я тоже буду тобой, твоей крохотной частичкой огромного сердца. Поэтому я теперь тоже Арсений, понимаешь, дражайший тезка? Арсений от этого деструктивного и созависимого заявления хочет упасть головой в засушенную валериану и нюхать ее до тех пор, пока его нервная система не восстановится с нуля до прежнего состояния. Хотя бы до уровня зари сегодняшнего дня. — Ясно, — вместо грез о здоровой менталке, он заливает прокипяченной водой свежую, наскоро слепленную смесь и, посыпав чашку измельченным корнем ромашки, протягивает этому «теперь тоже» Арсению. Хотя он уверен на сто пятьдесят, что ни черта подобного. — Из твоих прекрасных рук я бы даже яду выпил, не задумываясь. А это чай? — тот, не дождавшись ответа, видимо, всецело доверяя, припадает к чашке, и Арсений высоко вскидывает брови. По идее, он и пьет яд для своей внушенной любви. Кажется, Арсений создал какую-то очень манипулятивную вещь, но будь у этого длинного чувака ума побольше, чем у бочки маринованных залуп, он бы всякое с чужих столов, думая, что это новомодные, розового цвета лимонады, не пил. Так что виноваты, будь здоров, оба. Да и эта ситуация в целом всё еще один огромный кошмар и даже не на улице Вязов. — Как ты сюда попал-то? — Арсений клянется, что если этот индивид сейчас выкинет что-то наподобие «меня привела прямо к тебе необъятной силы любовь, которую источает мое трепещущее при взгляде на тебя сердце», он заскулит в кулаки. — Заблудился, когда пошел из деревни ягоду собирать, там у меня прабабушка недавно померла, я с продажей ее хаты маюсь, да и живу пока что заодно здесь, до города больно муторно таскаться из раза в раз. Смородину и голубику решил по такому поводу набрать, вот, — он указывает кивком на пол, и Арсений только сейчас замечает, что возле порога стоят две трехлитровые банки, переполненные крупными черными и синими бусинками. — Пошел дальше, подумал, тропа, вродь, знакомая. Но я шел по ней как-то слишком дофига, пока к тебе ноги не вывели, поэтому, наверное, всё-таки незнакомая, зараза. Но встретив тебя, мое сердце затрепетало, и я подумал: черт с ним, с усталостью и потраченным временем, Антон, зато ты встретил его... — чужое лицо, казавшееся еще миг назад эталоном нормальности, снова принимает черты отупевшего восхищения без проблесков адекватности. Хотя бы известно, что он Антон, а не Арсений. Делить свое имя с этим чубриком-юбриком было бы просто смешно. Арсений не имеет предрассудков на этот счет, но... Ему оно больше идет. Он просто уверен в этом. — Пей, пожалуйста. — настаивает Арсений, в уме сложив ладони лодочкой для молитвы, чтобы всё это извержение недоразумений закончилось да поскорее. Он угрюмый затворник и одиночка, ему всякие влюбленыши, свалившиеся на порог, как снег на голову, не нужны ни на йоту, так уж он привык. — Ты такой заботливый. Жажда правда доконала, пока я перся по лесу, а тут ты, твой прекрасный замок с таким манящим лимонадом... На «Фантолу» похож, кстати, я люблю такое. Арсений, в недобром жесте сложив руки теперь уже на груди, молчит, будто вместо каждого слова этого Антона представляет белый назойливый шум из телека. Еще и вечер, тварюга, слишком быстро в ночь перетекает, и осознание того, что придется эту раскисшую влюбленную квашню передержать у себя до утра, петлей аркана стягивается на его шее, потому что сложно быть вежливым и гостеприимным затворником. Он остервенело следит за тем, как любитель «Фантолы» с радостью допивает его, наверняка ни единой каплей не похожий на какую-то едкую газировку завар, а затем спешит спросить: — Как ощущения? Что-нибудь изменилось? Широким, открытым и приветливым взглядом, прямо-таки невинная овечка, на лоне природы отдыхающая от забот житейских, после так и запечатленная на картине масляными красками, парень смотрит на него, наконец вымолвив: — У тебя очень красивые глаза. Я хотел бы умереть в их водах и быть похороненным на дне их глубины. Взросшее отчаяние кругами топчется по выгоревшему полю, ныне зовущемуся неоправданными надеждами Арсения Попова, а ранее верой в то, что всё и так сработает. Он сводит брови, будто ему стало непомерно больно, и выдыхает: — Всё намного хуже, чем я думал.🜺
— Правила безопасности и должного поведения в помещении висят прямо перед входом, как можно было... — Арсению хочется побиться башкой о стенку, азбукой Морзе выстукивая каждый из этих написанных пунктов.1. В помещении слушать указания только главного зельевара.
2. Ни в коем случае не пробовать ингредиенты на вкус — три восклицательных, сука, знака.
3. Не нюхать ни одно из веществ.
4. Не смешивать ингредиенты самостоятельно, без точного пропорционального состава — это может привезти к тяжелым последствиям.
5. При работе с емкостями или баллонами с газом исключить резкие движения.
6. Использовать необходимое защитное обмундирование при работе с требуемыми, особенно опасными ингредиентами.
— Что тут такого непонятного написано? — он смотрит на это свое горе луковое, точнее, к тому же влюбленное, и разводит руками. Антон указывает ему на пункты ниже:7. Соблюдать чистоту на рабочем месте и тщательно убираться после процесса зельеварения.
8. Алхимикам и зельеварам запрещено оставлять свое рабочее место не в порядке, с незаконченным проведением собственных опытов.
Камень в его огород отскакивает от посаженой там картошки и летит прямо Арсению в лоб. Он тоже здорово опиздюлился, но кто же знал, что так всё закрутится? — Значит так, ты переночуешь в этом доме, у меня есть лишний матрас в кладовой, тебе придется ютиться на полу, потому что на дополнительных гостей я не рассчитывал даже в перспективе. Предлагать спать вместе на моей кровати, хоть она и кингсайз, не буду — мы не в состоящем сплошь и рядом из клише романе с одной кроватью на двоих и меня к тому же прилично смущает твоя обсессия на мне. То, что ты выпил — не приворотное, но оказывающее подобное сильное влияние. Убиваться по мне, вплоть до героиновой зависимости, ты не будешь, как при действии приворота, но эффект на тебя выпитое всё же, налицо видно, оказывает довольно нешуточный и неудобный, как полный камешков ботинок. Ответственность за избавление тебя от этого я беру на себя и приложу все силы, чтобы вернуть тебя в прежнее состояние. Сколько ты, говоришь, в деревне жить будешь? — Арсений суетится, снимает верхнюю одежду, сбегает за корзинкой и начинает всё сортировать, пока не испортилось, не стухло, не воскресло и не убежало обратно, в то время как Антон молчком залезает на высокий табурет и в кои-то веки отцепляет свой взгляд от него, жадно рассматривая обстановку. Будто ненадолго прозрел. И, судя по отвалившемуся подбородку, во имя продолжения фразы, охуел. У Арсения под потолком висят круглые стеклянные цветочные горшки из старых пожелтевших или треснувших в горлышке круглодонных и плоскодонных колб, где ныне вовсю растут свисающие и в его руках ни разу не осыпающиеся разного вида папоротники, потому что Арсений хоть и на звание демона Кроули, орущего «grow better!» не замахивается, но за растениями своими следит с не меньшей педантичностью. В таких же не пригодных для использования мерных стаканах разных объемов и размеров у него на подоконнике вовсю простирается несколько террариумов с муравьиными фермами и мини-прудами для бактерий и паразитирующих — нередко, когда жопа не лежит к выходу в лес для ингредиентов или сроки горят, он выковыривает что-то из этих искусственных зон. — Хотелось бы к середине осени поспеть с продажей, да укатить обратно в Омск. А как же ты? — Антон разворачивает шею чуть ли не как сова, пытаясь вглядеться в этикетки из кофейной бумаги на сотне разных банок и склянок на полке с содержимым всех спектральных цветов. Четыре месяца, значит. Времени, чтобы из него эту влюбленную блажь выкурить, вагон и полный состав с тележками сзади, и чтобы затем он со стеклянными пуговками, вместо глаз, уже не спрашивал так трогательно «а как же ты?». — Я здесь живу семь из двенадцати месяцев в году. В город только переживать холода уезжаю. К тому моменту, как ты соберешься покидать деревню, вопрос о моей дальнейшей судьбе тебя волновать уже не будет. — Арсений желает поскорее выдворить это недоразумение, в котором метра два роста точно есть, что бросилось в глаза сразу, стоило тому выпрямиться, задевая макушкой собранную в веник «кровь титана», или, если не выебываться колдовскими терминами, латук дикий. Поэтому Арс нетерпеливо и как-то нетактично завершает их беседу, плетется в кладовую за матрасом, выискивает в шкафу дополнительный набор старенького, еще от бабушки доставшегося, постельного белья в мелкий цветок и стелет ему в зале, выводя из лаборантской как можно поспешнее, потому что если Антон умудрился на длинную колбу, переполненную жижей розового цвета, подумать, что это лимонад, то мало ли, какой идеей порадует хозяина его мозг, выкинув, к примеру, что бултыхающаяся в формалине желтая задница паука крестовика — это наивкуснейший леденец со вкусом лимона, если следовать его логике с «Фантолой». — У тебя тут очень уютно, каждая клеточка дома будто запечатлена в тебе, как отражение внутреннего мира. Очень волшебно. Сладкой тебе ночи. — на улыбку с очаровательными запятыми в ее уголках, которой одаривает его Антон, Арсений лишь кивает и сразу после чуть ли не позорно бежит к себе в лаборантскую. Сам он не планирует укладываться так скоро, таков был лишь ход его разума, чтобы отвязать от себя этого парня, и направить энергию в более полезное, нежели выслушивание мурлыкающих речей, русло. Противоядие либо нужно незамедлительно найти, либо изготовить самостоятельно и тоже скорейшим порядком. Потому что, признаться искренне, Арсению в хуй не упилась чужая симпатия на ровном месте, тем более такой ценой, тем более здесь. У него для путаниц на одну ночь есть город и пять месяцев жизни в нем ежегодно, здесь же его место силы, одиночества, грызни и тоски от того, что не хватает теплоты, если дойдет и до такого. Пускать кого-то в свою жизнь в лесу, где он прячется от всего перечисленного — преступление против его внутренней брони, в которую уютненько заточено сердце. Вести уклад жизни в одиночку он более чем привык, не больно-то от этого страдаючи, удовлетворять вовремя биологические потребности, по возможности, тоже. Он добровольный аскет, отшельник, асоциальный социоёб и самостоятельная личность, не нуждающаяся во всём этом вашем конфетно-ванильном, вот как. Оправданий своему страху впускать кого-то чуть дальше, чем за ребра, и чуть ближе, чем в сердце, находится уйма. Арсений в принципе с легкостью предоставил бы целую папку с обложкой блевового цвета, переполненную аргументами в пользу того, почему никто, даже не считая этого кудрявого молодца, не захотел бы иметь с ним чего бы то ни было общего, не будь они подвластны воздействию какой-нибудь розово-лимонадной жидкости. Он выгружает на стол собранные со всех полок травники, книги по зельеварению, даже тащит бабушкины заметки и личные дневники, веря, что сумеет там нарыть чего-нибудь, подходящего к его случаю. Все-таки уже двадцать лет самостоятельно в этой теме, сродни своим зельям, варится, поэтому и котелок, не который электрический, тоже варить должен. Во всех смыслах. Спустя пару часов досконального изучения, но больше повторения шмата информации и составления нескольких необходимых формул по пропорциям, Арсений готов приступить к изготовлению выявленного. В общем рецепт у него звучит так: Отворотная сыворотка (сложная)Состав:
1. Сгущенный сок ромашкового стебля
2. Сушеная крошка из кроваво-красного плода богов (прим. из яблока)
3. Жасминовая настойка
4. Бараний жир (3.3 чайных ложки)
5. Колодезная вода цветущая (с мизинец)
Этапы приготовления:
1. Накалить сковороду до искр, плавить бараний жир до момента, пока он не начнет потрескивать и стрелять.
2. Убавить огонь до минимального, влить 1/5 пинты жасминовой настойки.
3. Перелить жидкость в нагретый котел, не помешивая добавить в зависимости от степени необходимости сгущенный сок ромашкового стебля.
4. Размешивать до янтарного цвета против часовой стрелки четверть часа, после чего влить колодезную воду, продолжая размешивать снизу-вверх и поддевая при этом лопаткой.
5. Добавить сушеную крошку плода богов и снять с огня.
Примечание: поместить зелье в темное холодное место на четверо суток, после чего переместить под растущую Луну, единожды искупав в ее лучах.
Арсения смущало три пункта. У него закончилась без надобности еще в позапрошлом году колодезная вода, ибо использовалась она для его зельеварения, когда черт на горе пернет. Далее — настаивать эту смесь нужно было больше половины недели. А потом еще ждать растущую Луну и питать ее серебряными лучами дополнительные сутки. Арсений хотел отвадить этого парня от себя как можно скорее, но, казалось, чем сильнее он этого хотел, тем больше возможность сделать это отдалялась от него, на бегу сооружая фигурку из трех пальцев, как прощальный жест. Активно думая и кусая губы, Арсений ненароком поглядывает на банки с ягодой. Попробовать, что ли, раз уж принесло их сюда непутевыми обстоятельствами? Голубика слегка кислит, а смородина отчасти горчит, но не так горько, как осознание, что Арсений по самые гланды встрял. Так как варить по одному рецепту не получается, как ни крути, он быстро приготавливает легкую альтернативу, сильно в нее не веря, что плохо влияет на сваренное — зельевар должен с трепетом и уважением относится к тому, что делает, поэтому смесь слегка попахивает мокрой псиной, вместо изначально задуманного аромата с фруктовыми нотками. Арсений, кстати, так себе всю любовь и представляет. Получается, совпадает настроением. К рассвету он шаркает в домашних мягких тапках в спальню, перед этим заглянув к спящему Антону. Вдруг он там розовыми слюнями, которые, если под лупой разглядеть, видно, что переполнены сердечками и какающими зефиром купидонами, захлебнулся? А вообще, оценивая поверхностно, тот... хорош собой. Даже с взаправду тянущейся паутинкой слюны по щетинистому подбородку, свернувшийся в позу креветочки со своими длиннющими, но удивительно стройными и ровными для мужчины ногами, с одутловатым ото сна лицом и носом, бессознательно стремящимся зарыться глубже в подушку, морщась. Арсений еще в лаборантской при свете успел разглядеть, что Антон с расхлябанно-написанными чертами внешности привлекателен, весь будто бы в каждой клеточке утрирован, но до гармоничной красоты, да просто не успел признать этого начистоту. И всё равно это не причина самому раскисать, — выдыхает он, стоя перед зеркалом, пока распускает волосы. Не додумался же подстричься перед отъездом, а к октябрю они вообще уже по плечам потекут, вместо аккуратного волнистого каре, которое его более чем устраивает сейчас, но может перестать устраивать в любой неожиданный момент — Арсений себя знает, у него жесткая, как чешуя с жопы дракона, придирчивость к себе, замаскированная под педантичность, вылезает без всякого расписания. Он тушит старенькое бабушкино бра над кроватью и ложится в постель, вслушиваясь в стрекот светлячков за приоткрытым окном.🜺
Арсений зельевар, а не диснеевская принцесса, поэтому будят его не птички с их великолепным пением, являющимся с позиции биологии и без шарма романтики обыкновенным призывом поебаться, просто он у каждого свой, поэтому такое разнообразие звуков — его будит низкий голос, спрашивающий, где можно «отлить по-бырику». Арсений с раздражением, но больше надеждой, желает Антону, проснувшемуся спустя всего четыре часа, как он сам лег спать, чтобы он выссал из себя все свои розовые чувства по отношению к нему. Хотя с палитрой он немного ошибается, скорее, голубые. Вообще весь спектр радуги, кроме названного голубого, сюда приписать дел никаких не стоит, иф ю ноу вот ай мин, как говорится. Ему повезло жить близ не такой еще загнивающей деревни, где хотя бы есть водопровод, электричество и связь, поэтому какой-никакой отголосок цивилизации позволяет ему не быть совсем Маугли, моющимся в озере, или крестьянином с коромыслом на плечах, таскающим воду из рудника. Разумеется, часто шалит связь, поэтому он всегда заранее пишет Эду, забирающему по старой дружбе его настои в город на продажу, называя их «наварами на говне из жопы волшебных единорогов». Порой, как и во всяком другом частном доме, не расположенном в окружении леса, и с электричеством перебои, и вода пропадает, и септик забивается, и понос, и золотуха сразу до вонючи кучи. Арсений идет готовить завтрак. Режет хлеб на кукурузной муке, обжаривает, делая гренки, разбивает глазунью, кидает вяленые помидоры туда же и думает, что нихуево жить поваром. — Как ты себя чувствуешь? — вместо всяких добрых утр, он напролом прет к их общей проблеме, заставляя выросшего посреди коридора после умывания Антона замереть перед ответом. — Ну норм, а че? Полотенце через плечо. Арсений как раз с зеленым, вафельным, в крупную неровную клеточку стоит, выключая газовую плиту на две конфорки. — В смысле, ты считаешь меня до сих пор красивым, а мои глаза голубее Индийского океана где-нибудь на Мальдивах? Или как? — чуть ли, получается, не наезжает Арс, скрещивая руки на груди. С перекинутым через плечо полотенчиком, об которое он вытирает кончики пальцев, и такой возмущенной миной это выглядит уморительно, и он, кажется, сам это понимает, но планирует держаться за нотку комизма в воздухе до конца. У него же до всей этой заварухи с алхимией и зельеварением мечта поступить на актера была, и артистические зачатки до сих пор иногда искрами вырывались из поведения после металлического скрежета собственного характера. Антон хмыкает и вразвалку садится на деревянный табурет с толстыми ножками, будто принимая какой вызов, откидывает челку с лица и щерится в улыбке, сморщив нос, точно небывалую забавность услыхал. — Такой ты, конечно... как-то вчера не успел разглядеть. — Арсений за эту секунду, пока тот молчит, уже успевает начать обижаться на его излишнюю веселость над очень серьезным вопросом, причем серьезным вне очереди для него же самого! — Считаю. Я аж утром как увидел тебя с распущенными волосами и гулечкой этой милой, заколотой крабиком с камушком, аж забыл вообще, зачем пришел. Так бы и обоссался, благо ты ушел тут же. М-да. Романтик в Антоне, по правде, не подарок. Но и Арсений не его именинник, чтобы сильно заботиться о таком. У него других забот хватает, одна вот прямо перед ним, — вот незадача, приходится возвращаться туда же, откуда пришел — задумчиво ковыряет вяленый помидор и называет его «помидором в возрасте» или «сморщенным дедом помидором». И сколько только лет этому гениальному шутнику, надо бы спросить, чтобы он своему высокоинтеллектуальному юмору подходящую по возрасту аудиторию нашел. Арсений мог подсказать пару адресов детских садов. По ощущениям, таким же сморщенным дедом помидором Арсений готов был запросто к концу завтрака назвать свою выдержку, за двадцать минут пересекая несколько пролетов на пути к первому кругу ада: слушая, как Антон разговаривает с набитым ртом, не слишком громко и мразотно, но всё же слышно чавкает, и наблюдая с лопнувшим в глазу капилляром, как тот очень обильно крошит хлеб под стол. — Значит так, сегодня ты возвращаешься в деревню, но тебе нужно будет, как можно скорее, принести мне колодезную воду для рецепта, а там я основательно возьмусь за вытравление из твоего тела того «лимонада», оказавшегося незаконченной приворотной водой. Прошу прощение за повторение, мне на данном этапе не хватает только одного ингредиента. — Арсений с луковкой на голове сзади, всё еще с полотенцем этим треклятым и наверняка со складкой от гречневой подушки на щеке, вроде бы осознает, что с таким внешним видом претендовать на премию «мистер серьезная хлеборезка двадцать двадцать три» может особо не пытаться, но всё же в сложившейся ситуации основательных поводов для веселости не находит, нежели всё никак не превращающий свое лицо в показатель настроя и сосредоточенности Антон. — Прощаю за повторенье, не сикай. А ты типа Дедка Яга? Или Дед Яг? Зря Арсений думает, что если он будет неотрывно пялиться на Антона, то тот либо смутится, либо самоликвидируется пеплом у ног, потому что тот, не шелохнувшись под гнетом этого хлещущего по щекам взгляда, продолжает: — Как бабка Яга со всеми зельями, только дедка, ну?.. Не доходит, что ли? Это до Антона не доходит, что Арсений в этом доме и на этой кухне просто самый адекватный и отсюда старается не показывать своим самым адекватным лицом, что чуть не впадает в кому от того, как много в воздухе летает частиц кринжа, от которых ему физически, до темных пятен перед глазами, становится трудно дышать. — Ага, и я тоже детей ем. Заманиваю их в мою пыточную вкусными розовыми лимонадами, а потом очень плотно ужинаю. А сколько тебе там годков, мальчик? — Арсений пытается в лисий взгляд и пугающее выражение лица, но выглядит это, судя по сдерживаемому хохотку Антона, будто он просто сбрендивший дед, переживающий момент паралича. — Опоздал ты, дедушка, тридцать два мне. А по юмору и молодому лицу, будто его «Бепантеном» мазали с нуля лет не переставая, и не скажешь. Преимущественно по юмору, конечно. — Еще чуть-чуть и Иисус. — брякает Арсений невпопад, уже думая, что и ему в юморесках не уступишь, но когда Антон начинает хохотать и топать ногами, он ощущает, как в его груди, поддевая корочку, вырывается к свету крохотный цветочек, трепещущий от чужого заливистого смеха. Пиздец, они вроде эту приворотную жижу не на брудершафт лакали, что его-то так размазывать начало? — Я не дед, не Яга и не Яг тем более. Я зельевар. Алхимик, если тебе будет проще принять это. Варю всякое снадобье с волшебным действием на заказ и живу этим делом. Есть что спросить? Антон не кидается расстреливать его артиллерийской атакой вопросов и бомбардировку подколов и шуток на него не скидывает тут же, на что Арсений реагирует порядочным удивлением, потому как составил мнение, будто, если этот человек не далее как полчаса назад смеялся над сморщенными помидорами, то и над зельями повода поржакать найдет. Но не нашел. Пока что. — Сорри, я малясь засмотрелся на тебя, пока ты волосы за ухо заправлял, и аж опять забыл, что сказать хотел. Но «малясь» не в смысле, что с молитвой, а типа немного. Хотя... — Я тебя понял. М-да. А у него вообще пунктик на резкий приступ Альцгеймера рядом с Арсением наблюдается, не так ли? Что говорить, кроме стандартной настройки «хуй», никак не подходящей сюда, Арсений не знает, поэтому принимается эмоционально мимикрировать под кастрюлю на плите или под ложку для обуви, висящую в коридоре. — Тебе пора. — он встает, звучно двигает стул, чтобы в этом скрипе второй звуковой дорожкой сказать «что-то ты, блин, засиделся, что-то ты, блин, запизделся, ты, родной, хороший мой, блять, пиздуй уже домой» — и в конце подтанцовку еще в виде вскинутой в прощальном жесте руки, указывающей на дверь, сделать можно. — Уже? И ты даже не пообещаешь мне показать свои всякие магические хитрости и фиговины? Это же интересно! — несмотря на легкое недоумение в лице, Антон встает и головой увиливает от полки с парочкой домовых и их тарелочкой с печеньем и молоком, и, опять же, даже ничего про это не спрашивает, только покидает территорию кухни. — Я бы желал обезопасить свою лаборантскую от такой ходячей шкатулки с динамитом, как ты. То зелье на столе, что тебе попалось — не просто цветочки, а ветер, летающий вокруг поля, ягодками и грибами может стать всё что угодно, чему ты дашь окраску, схожую с лимонадом. Выпьешь «мстительное», которое для конкурентов в любовных делах используют, так и улетишь на своем неконтролируемом пердеже до самой деревни, и я даже пальцем не пошевелю для поиска противоядия — не моя ответственность. Нет. Точно нет. Не обещаю и даже зарекаться не буду. — Арсений возвращает ему банки с ягодой, по каждой на руку, из которых вчера поклевал пару темных бусинок, и чуть ли не выталкивает его за порог. Гостеприимство его второе имя, помнится. А первое — грубый затворник. А даденное при рождении имя заключает в себе первое и второе, тем самым главенствуя над обоими. Антон, как ни в чем не бывало, жмет плечами: — Ты, безусловно, умный дядька, Арсэн, но я вчера бродил, как неприкаянный, по лесу часа три кряду, как я домой-то доберусь, на милость? «Арсэн» или «Арсеник», кстати, в алхимии — мышьяк. Мышьяк — это яд. Арсений есть яд. Он всегда знал. Даже татуировку с гантелей между мизинцем и безымянным набил в шестнадцать лет, находя это безумно символичным. — Я тебе опрысканный зельем «ЛизаАлерт» клубок дам, выйдешь как-нибудь за ниточку. — он закатывает глаза. — Стебешься? — а этому, как всегда, весело. Вообще-то, целиком — не стебется. Разве что отчасти, по сучьей натуре. Арсений правда идет в лаборантскую, лезет в шкафчик с самостоятельно выращенными кристаллами, находит ниточку и продевает туда камень цвета зеленого винограда с косточкой внутри. — Держи, оно поможет. — он сам надевает на его шею кулон, по-прежнему думая, что этому чубрику даже говно посолить доверить нельзя, хотя и параллельно весь как-то обращается во внимание, когда чувствует на краткую секунду пушистость чужих волос, по которым проезжаются костяшки. — Спасибо, — Антон еле тянется занятой банкой рукой к камушку, поглаживая его с застывшим выражением глаз. Арсений только сейчас замечает, что они с цветом кулона сливаются, отражаясь друг в друге. — Тогда до встречи. Меня кстати, просто «Шаст» можно звать. — Я уже понял, что ты тот еще любитель шастать, — Арсений пытается не поддаваться живущим свою жизнь мышцам губ, но те на вертеле и не только там вертели его желания, поэтому он одаривает Антона-Шаста улыбкой на прощание. Тот шлет ему воздушный поцелуй, блядски подмигивает и бодрым шагом направляется к нужной тропинке. Арсений же разворачивается немного дольше, чем следовало, будто бы пытается доказать самому себе, что не смотрит вслед, пока в голове на максимальной громкости ебашит «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Он, как пить дать, как есть отобрать, оказался втянутым в какое-то дерьмо. Или же просто Шаст этот на него своими парами вкрашенности ощутимо надышал рядом. Точно, так оно и есть. Надо бы всего лишь проветрить дом. И мозги заодно.