пиала сливового вина

— интересно, какое наказание придумает для меня комиссия десяти за покушение на неприкосновенность верховного старейшины? дань фэн тихо хмыкает, свысока смотря на инсина будто бы даже так же высокомерно, как и на мудрейших, день изо дня не оставляющих попытки научить молодого правителя уму-разуму. — о мастер, можешь быть уверен: я лично позабочусь о том, чтобы наказание было особенно жестоким. это.. непривычно. дань фэн никогда не задумывался ни о банальных отношениях, ни о любви как таковой. не то чтобы видьядхары в подобном нуждаются, конечно — размножение не поддерживают, после перерождения теряют всякие привязанности и воспоминания — да и столь высокий чин будто выжег на лбу его чёрное клеймо: «личная жизнь верховного старейшины никоим образом не должна влиять на государственные дела и... бла-бла-бла», — теряется где-то в голове продолжение одного из высших указов. дань фэн в целом рос довольно послушным мальчиком, поэтому всякую романтику и телячьи нежности ещё с детства раннего научился спускать в водосточные рвы около резиденции. концентрировался на сплошных обучениях и верховных документах, заедал рисовыми пирожеными и запивал вином из отборной сливы, яростно зачёркивал чернильными пятнами на бесчисленных пергаментах и всё пытался вырвать из бледной груди золотое, покрытое изящной сяньчжоуской росписью сердце — того и гляди, пригодилось бы когда-нибудь. например, чтобы накормить им сейчас инсина. о пресвятой лун, что же творит с его сознанием это маложивущий кузнец! и как ты только позволил этому произойти, даровавший жизнь детям своим, роду видьядхар? инсин нежно кладёт обе руки на его талию, и дань фэн коротко вздрагивает, пытаясь определиться с эмоциями. — о чём мой дракон задумался? уже подбираешь наказание? редкие чешуйки по всему телу резко начинают невыносимо зудеть. — не позволяй себе фамильярничать, — удерживая во взгляде напряжённо игривый блеск, давит из себя дань фэн, опустив чужие руки обратно на колени к их владельцу, — чином не дотягиваешь, чтобы своим называть, простолюдин. о, как же инсин ненавидит это слово. о, как же горячо пламя, вмиг вспыхнувшее где-то на глубине это безумно красивых глаз. дань фэн довольно наблюдает за тем, как он поднимается и теперь уже сам смотрит чуть свысока, кладя ладонь на заднюю сторону шеи и притягивая к себе ближе, настолько, что драконье чутьё улавливает и частое биение человеческого сердца, и напряжённое человеческое дыхание. он никогда в жизни не признается, что готов и свою резиденцию, и слуг, да и весь лофу поставить на то, чтобы наслаждаться подобными нагими эмоциями всю ту бесконечную вечность, что ещё только ждёт его впереди. но только если инсин и дальше продолжит так изящно закалывать свои волосы подаренной заколкой, стучаться к нему в окно кабинета, несмотря на всевозможные запреты со стороны мудрейших на визиты чужеземцев в резиденцию, а ещё смотреть на него, дань фэна, так, будто он — единственное его желание, мечта и вожделение. будто ни в одной из всех его возможных жизней он никогда никого не возжелает так же сильно, как его. — цзинлю как-то поделилась с цзин юанем, что это очень весело: наблюдать, как кто-то настолько высокомерный, как ты, ладит с таким гордецом, как я, дань фэн, — от тихого голоса инсина мурашки бегут от затылка до самого кончика хвоста, заставляя его легонько дёргаться. — я уж было думал на это обидеться, но сколько времени с тобой провожу, столько убеждаюсь: как же она была права, говоря это. — о, правда? — вскидывает бровь дань фэн, на пробу пальцем оттягивая ворот пальто инсина на себя. — неужели и ты считаешь меня высокомерным? — клянусь стрелой ланя, — шепчет инсин прямо в губы, касаясь кончиком носа чужого. — но знал бы ты, как сильно меня это заводит. их поцелуи бывают разными: и животными, в порыве страсти, будто каждая минута, секунда, проведённая вместе — последняя; и тайными, украдкой где-нибудь за углом неприметного здания в переулке ауруматонов, лишь бы никто не увидел; и чересчур чувственными, такими, какими встречают любимого человека после долгой разлуки. дань фэн не может насытиться ни одним. он не знает, под какую классификацию отнести то, как инсин целует его сейчас: они лижутся, будто потерянные щенки борисинцев, жмутся друг к другу ближе, чуть ли не трутся, будто подростки, едва достигшие совершеннолетия. это не поцелуй — это борьба за звание наиболее упрямого, горделивого и высокомерного существа на всех кораблях сяньчжоу. и дань фэн, зарываясь рукой в белоснежные волосы инсина, пытаясь поцеловать его ещё сильнее, глубже, чувственнее, уже заранее знает, что проиграл в этой битве. потому что к его ногам он готов постелить целый мир. потому что, оказывается, для вечно серьёзного и ответственного верховного старейшины с уже более чем девяноста перерождениями за спиной рядовой кузнец с другой планеты оказался настоящим смыслом жизни (пусть и сам дань фэн, конечно же, никогда это напрямую не выскажет). потому что то, как нежно смотрит на него после каждого поцелуя инсин, и называется любовью. а любовь, особенно для верховных старейшин, вечна.