══════⌘══════
Склон скалы был одним из любимых мест Чуи для письма. Его окружают могущественные деревья — сосны вперемешку с лиственными породами. Воздух особенно свежий: смолистый запах хвои и цветов, растущих в изобилии неподалеку, смешивается с слегка солоноватым — морским. Оттуда, где он стоит, можно увидеть небольшое кладбище слева и оживленный причал Йокогамы справа. Когда Накахару охватывает философское настроение, он находит интересным наблюдать за людьми, оплакивающими потерю близких, всего в нескольких метрах от резвящихся на песке детей. Может быть, в последнее время он был просто слишком поглощен слежкой за одним писателем из газеты, кто знает. Решительно кивнув, Чуя зашагал к своему привычному месту. Не успел он подумать о том, что в такую погоду неплохо было бы расслабиться с бокалом вина, как размышления были прерваны. Показавшаяся фигура заставила застыть. — Хм? Кто это у нас тут? — раздался знакомый голос. Повстречавшийся неделю назад эксцентричный мужчина, скрестив ноги на траве, сидел на том месте, где обычно привык располагаться Накахара. На нем был бежевый плащ, из-под которого выглядывали марлевые повязки. Чуя, внимание которого было обращено на потрепанный блокнот, перевел взгляд на лицо мужчины, встретившись с ленивой ухмылкой. Как и предполагал, днем он действительно выглядел лучше: теплый солнечный свет придавал карим глазам красноватый оттенок. Накахара признал бы, что этот парень очень даже привлекателен, если бы не выражение его лица, предвещающее неминуемые неприятности. — Как приятно снова встретиться с тобой, чиби! От такого прозвища Чуя с раздражением поморщился, и от этого губы внимательно наблюдающего за ним мужчины изогнулись в довольной улыбке. Говорят, воздух на море — это исцеляющая сила природы, способная восстановить и укрепить наше физическое и психическое здоровье. Что ж, Накахара очень на это надеется, ведь после общения с этим человеком со вторым могут начаться явные проблемы. Чуя сделал шаг вперед. — Вообще-то, у меня есть имя. — сказал он отрывистым тоном. Тишина. — Меня зовут Накахара Чуя. Незнакомец подпер подбородок кулаком, а другой рукой подозвал его ближе. Чуя неохотно подался навстречу. — Я бы сказал, что рад с тобой познакомиться, но ты оставил меня, промокшего до нитки, в час ночи замерзать у реки. — И кто в этом виноват?! — почти крикнул Чуя. — Как ты и сказал, в грёбаный час ночи, и мне пришлось лезть за тобой в воду, а потом хлюпать до своего дома, отмораживая пальцы! Разговор с этим человеком был дорогой к головной боли, и несмотря на то, что он совсем не знал Накахару, ему отлично удалось его разозлить. Чуя бы ушел, чтобы не получить полноценную мигрень, если бы не следующие слова, сорвавшиеся с губ мужчины. — Что ж, я — Дазай. Осаму Дазай. Челюсть Чуи совершенно отвисла, и он был слишком ошеломлен, чтобы обратить внимание на фальшивый кашель Дазая, который, видимо, пытался притвориться простывшим. Не может быть. Невозможно, чтобы писатель, которого он практически боготворил в течении многих лет, был тем сумасшедшим, которого он вытащил из реки. Был тем самым человеком, которому, похоже, нравилось издеваться над Чуей, словно над новым развлечением. Честно говоря, Накахара чувствовал себя так, будто ему сообщили, что все мосты Йокогамы охвачены бушующим огнем. Он был очень удивлен… и немного в ужасе. Отойдя от шока, он медленно произнес: — То есть как… писатель Дазай? — Нет, как божество, — легкомысленно ответил шатен. Чуя закатил глаза. Он открыл рот, чтобы задать шквал вопросов, но Осаму его опередил: — Что за удивленный взгляд? Чуя не знал, что на это ответить. Он разрывался между признанием своего восхищения работами человека, сидящего напротив, и ложью, которую, как он был уверен, Дазай сразу прознает. — Я просто не думал, что ты такой… — Очаровательный? — предложил Дазай со злой ухмылкой, показывая, что он прекрасно понял, куда клонит Чуя. — Я прекрасно знаю, что на меня приятно смотреть, если ты это имеешь ввиду. Накахара бросил на него взгляд, но не смог найти в себе силы отрицать это. — Нет, скумбрия, я собирался сказать, что ты противный. — А ты нет, вешалка для шляп? Оскорбленный нападками на выбранный им аксессуар, Чуя был готов придумать свое собственное творческое оскорбление, желательно связанное с Дазаем и его абсурдными повязками, но тот не дал ему времени на раздумья, продолжив задавать вопросы: — Ты пишешь? — спросил он, указывая на забытый дневник в руке Чуи. Осаму был непредсказуем, поэтому Чуя просто тупо кивнул. К его удивлению, дразнящее выражение лица исчезло, сменившись чем-то более серьёзным. — Можно? — тихо сказанные слова растворились в порыве морского ветра, и Чуя едва их услышал. Ему потребовалась минута, чтобы обдумать просьбу, переключив внимание на блокнот, лежащий рядом с мужчиной. Он пришел к выводу, что вполне может спросить: — Если и я смогу взглянуть, тогда да. Дазай согласился без каких-либо колебаний. Чуя присел рядом с ним, стараясь сохранять приличное расстояние. — И не читай дальше первых двух страниц. Дазай посмотрел на него странным взглядом, но, к облегчению Чуи, так ничего и не сказал. Перелистывая блокнот, Накахара убедился, что этот человек и есть тот самый гениальный автор, которым он восхищался. В основном, записи состояли из коротких строчек и каких-то пометок, пока он не наткнулся на страницу, полностью заполненную и аннотированную. Сверху чернилами были выведены слова «Неполноценный человек», и Чуя начал читать. В считанные секунды он ощутил тот трепет, который возникал всякий раз, когда ему попадались работы Осаму. Каждое предложение было тщательно продумано, настроение в каждой строчке балансировало между остротой и комизмом. Переводя взгляд то на Дазая, то на страницу, Чуя почувствовал какую-то печаль от осознания того, что личность человека перед ним, несомненно, была далека от его истинной сущности, возможно, гораздо более сентиментальной и, в надеждах, менее сволочной. К облегчению, Дазай не заметил его взгляда — он был слишком сосредоточен на чтении неопубликованных стихов Чуи. После одобрительного кивка Осаму, в груди у Накахары поселилось теплое, игривое чувство, похожее на удовлетворение. Опустив взгляд, он заметил незнакомое имя, нацарапанное внизу страницы. Цусима Сюдзи. Он понял, что произнес это вслух, когда мужчина ответил: — Осаму Дазай — это имя, которое я придумал сам. — Ты боишься? — выпалил Чуя, прежде чем успел одуматься. Глаза Дазая на долю секунды расширились, на лице мелькнула уязвимость, которая перешла в непринужденность настолько быстро, что Чуя поймал себя на мысли, что попал в самую точку, если бы не голос Дазая, который принял почти опасный тон. — Почему ты так думаешь? Надеюсь, ты знаешь, что псевдонимы довольно распространены. Чуя поджал нижнюю губу. — Ну конечно, но большинство людей создают его, когда им есть что скрывать или от кого скрываться. Твои работы порой вызывают споры, но ты не кажешься мне человеком, которого волнует мнение других. Зачем подписывать свои работы вымышленным именем? Ради интереса? На лице Дазая отразилась нечитаемая эмоция, которую он тщательно скрыл, решив перевести разговор в другое русло: — А почему я никогда не вижу твоего имени в газетах? Я могу узнать этот стиль письма где угодно. Чиби что, неуверенный в себе? Чуя удивленно моргнул, и от его шока наступила давящая тишина. Было трудно осознать, что Дазай знает его стиль письма так же хорошо, как и других. Он был настолько ошеломлен, что последняя часть слов Осаму его не задела, а может быть, он просто сделал вид, что ничего не услышал. — Могу я прочитать остальное? — спросил Дазай, очевидно, решив оставить предыдущую тему. Чуя бросил на него злобный взгляд. — Зачем? Чтобы поиздеваться надо мной? — Твоя реакция забавна, но нет. Видишь ли, я своего рода поклонник. Чуя вспомнил, что было на третьей странице: стихотворение, которое он написал, впервые увидев это небольшое пустующее кладбище.** Тогда он размышлял о жизни и смерти, о жизни после смерти. О том, живет ли душа, или единственное, что навсегда может остаться от человека — это кости, зарытые глубоко под землей. Он давно не перечитывал эту работу, она ранняя, одна из первых в этом блокноте, но если Осаму действительно интересно, пусть прочитает. Всё-таки Накахара перелистал всю его тетрадь. Он вздохнул. — Хорошо, давай. Чуя внимательно следил за выражением лица Дазая, чтобы увидеть малейшие изменения, пока он читал. Никакой реакции не следовало до того момента, как тот не закрыл дневник и не откинул голову назад в смехе. Чуя зарычал. — Ты ублюдок. Глаза Дазая сияли, а рот изогнулся в широкой улыбке. — Для такого пылкого человека как ты, твоя писанина — полная противоположность. Кроме того, забавно, что ты ругаешь меня за попытку утопиться, в то время как сам пишешь о смерти здесь, причем весьма драматично. Чуя цокнул и вырвал свой дневник из рук Осаму, за что тот по-детски надулся. — Концепция смерти используется как средство выражения. Вот и все. — Поступки говорят громче слов. — И вот ты здесь, писатель. Дазай издал сдавленный звук, и Накахара мотнул головой в сторону, на языке у него вертелось оскорбление, которое тут же исчезло, когда он понял, что Дазай подавляет смех, а карие глаза горят весельем. От абсурдности всего их разговора и этого нелепого человека перед ним, Чуя не мог не улыбнуться.══════⌘══════
Накахара Чуя был пылающим пламенем. Эта мысль уже не в первый раз приходила в голову Дазаю. Он медленно потягивал виски, поглядывая на календарь, прикрепленный к стене, подсчитывая, сколько недель прошло с тех пор, как он начал общаться с этим маленьким удивительным человеком. Чуя, безусловно, являлся одним из самых интересных людей, которых Осаму встречал за свою жизнь. Рыжий был решительным и импульсивным, но его окружала, казалось бы, непробиваемая стена. Однако эта стена могла рухнуть, и Дазай не раз видел, как она трескается. Он откинулся на спинку стула, глядя на стопку пыльных книг и вспоминая, каким переживанием наполнились пронзительные голубые глаза Чуи в тот вечер. Беспокойство, которого Дазай не получал уже почти десять лет. По правде говоря, он и не собирался тогда умирать. Той ночью он прыгнул в реку, потому что хотел вырваться из вихря своего сознания. От неотступных мыслей, которые боролись за господство в его голове, от стремительных расчетов, которые проносились даже во сне. Дазай хотел хоть раз почувствовать что-то. За несколько месяцев, прошедших после их разговора на склоне, их редкие встречи стали почти еженедельными. Иногда они проводили вечера в тускло освещенных пабах или гуляли по пирсу, обмениваясь идеями и предаваясь единственному общему делу — презрению к обществу. Чем больше они виделись, тем чаще Дазай ловил себя на мысли, что Чуя привык к тому, что его дразнят. Даже в независимо от того, каким испепеляющим взглядом он смотрит и выпускает ряд нецензурных ругательств каждый раз, когда его называют «вешалкой для шляп» или «карликом». — Сентиментально и драматично, как всегда, Чуя, — говорил Дазай, оценивая очередное стихотворение рыжего, привычно растягивая гласные в его имени. — Ой, заткнись, ублюдок, — отвечал Чуя низким подвыпившим голосом. — Будто ты лучше. В такие моменты Дазай чувствовал, что устал от жизни. В такие моменты Чуе удавалось что-то зажечь в нем. Он даже назвал бы это счастьем. Счастье — чуждое чувство для Дазая. Эмоция, которую он не чувствовал после одной долгой зимней ночи. Чуя был дерзким. Да, он иногда с трудом сохранял контроль, когда сильно злился, но поэт хорошо умел держать дистанцию. Они оба старались избегать одних и тех же тем — слишком личных, более или менее связанных с их прошлым. Конечно, были моменты, когда Чуя задавал вопросы. Дазай обычно игнорировал их, переводя тему, на что тот смерял его пронзительным взглядом голубых глаз, указывающим на то, что Дазай не сможет убегать от этого вечно. В отличие от рыжего, Осаму не спрашивает, а просто наблюдает. И за время, проведенное с ним, у него сложилось несколько теорий о прошлом Чуи. Эти предположения подкрепляются его тусклым взглядом, когда они проезжают мимо определенного района города, где в грязи играют неряшливые подростки. Или когда Чуя с легкостью и уверенностью, которая может соперничать с уверенностью самого Дазая, перемещается по закоулкам Йокогамы. Он часто замечает нахмуренные брови Накахары, когда тот видит кричащих на своих детей родителей, пьющих или курящих взрослых рядом с ребенком. Даже избегая подобных тем, Осаму иногда удивляется тому, как много он готов рассказать Чуе. Доверие — это не то, к чему следует относиться легкомысленно. «Дазай» и «доверие» — это как масло и вода. Они просто не сочетаются. Этот барьер, очевидно, также проявляется в физическом контакте или в его отсутствии. Дазай знает, что Чуя это понимает. Ему в некоторой степени нравится видеть вспышки любопытства в глазах поэта, когда Осаму держится на расстоянии, сохраняя некую загадочность. Нравится видеть озадаченность и легкое непонимание в выражении лица Накахары, когда он щелкает пальцами, чтобы привлечь внимание рыжего, вместо того, чтобы постучать его по плечу, как это делает Чуя с ним. Было что-то такое в Чуе и в мысли о прикосновении к нему. Дазай не был уверен, что сможет остановиться, если начнет. Делая последний глоток виски, Осаму задается вопросом, как долго он ещё сможет держаться на расстоянии.══════⌘══════
— Если продолжишь так смотреть на меня, тебе в рот залетит муха. Ну что? Может, уже уйдем? — Чуя вздохнул от нетерпения, розовый румянец украсил его щеки, а Дазай был слабым человеком и не мог не отметить про себя, что Чуя сейчас выглядит очень мило, несмотря на то, что сыплет угрозами. — Если мы пропустим фейерверк из-за тебя… Это был первый день праздника Середины осени, и Йокогама была намного оживленней, чем обычно. Тем не менее, несмотря на звуки празднества и огромную толпу людей, пробивающуюся мимо них в самое сердце городских торжеств, Дазай не мог оторвать взгляд от человека перед ним. Обычная одежда Чуи сменилась на традиционное кимоно. Но в отличии от кимоно Дазая, которое было просто коричневым, Чуино было сделано из бордового материала, а вокруг талии и вдоль рукавов струились хризантемы. Огненные волосы были убраны с лица и уложены в элегантную прическу. Чуя выглядел прекрасно. — Я просто в шоке, ведь впервые вижу тебя без этой ужасной шляпы, — проворчал Дазай, не обращая внимания на мгновенный протест собеседника. Убедившись, что стоит спиной к Накахаре, он улыбнулся. — Ты идешь, чиби? Несмотря на то, что Дазаю никогда не нравилось находиться в больших толпах, фонарики, богато украшенные золотом и серебром, которые, словно звезды, висели над их головами, захватывали дух, позволяя отвлечься от шума и просто любоваться. Посмотрев на Чую, он увидел, что тот оглядывается по сторонам, а голубые глаза блестят детским удивлением и восторгом. — Эй, скумбрия, смотри-ка, — слова Чуи застряли у него в горле, когда их с Дазаем взгляды встретились. На его лицо вернулся прежний румянец. Розовые пятна смешались с более темно-красным цветом от теней бумажных фонариков и гирлянд. Дазай завел ладони за спину, сложив их в замок. Ему очень хотелось протянуть руку, чтобы просто прикоснуться. Вместо этого он легко улыбнулся: — Так что же ты хотел сделать? — Разве у тебя не всегда есть план для тех случаев, когда мы видимся? — ответил Чуя, скептически изогнув тонкую бровь. Дазай издал драматический стон. — Это фестиваль, Чуя. Расслабься немного. — Да что ты говоришь, — проворчал он, но на губах появилась игривая ухмылка. Схватив бинтованное запястье, Чуя потащил Дазая сквозь толпу детей и семей к, казалось бы, бесконечным рядам прилавков с едой. Закуски варьировались от толстых блинов с начинкой из красной фасоли и фруктовых джемов до жареных рисовых пельменей на шпажках. Вдыхая аппетитный аромат, Дазай почти пожалел о том времени, когда безвылазно сидел дома и потреблял только стаканы виски. Возможно, Чуя был прав, когда ругал его за пристрастие к алкоголю, но знаток вина и сам в этом деле не промах, так что они оба хороши. Оглянувшись на своего спутника, Дазай заметил, как поэт зачарованно разглядывает набор традиционных кукол. Чуя вдыхал атмосферу праздника так, словно все было для него в новинку. Дазай ахнул: — Только не говори мне, что впервые посещаешь такое мероприятие! — И что с того? — Накахара напрягся, и в его голосе послышался защитный тон. Дазаю с трудом удалось сдержать смех, который предательски попытался вырваться наружу. — Я тебя не осуждаю. — слова прозвучали дрожащими от веселья, и Чуя выразительно на него посмотрел. — Слушай, вешалка для шляп, давай просто повеселимся сегодня, хорошо? Голубые глаза искали в его собственных искренности, и спустя полминуты молчания, Чуя заметно расслабился. Его губы изогнулись в мягкой улыбке, и он кивнул. — Хорошо. То, что он был единственным взрослым, подошедшим к бассейну для кингё-сукуй ни капли его не обеспокоило. В прошлом Дазай уже участвовал в этой игре и раз за разом доказывал себе, что обладает удивительным умением ловить хитрых и шустрых рыбок. По истечении времени смотрительница палатки — пожилая женщина с доброй улыбкой — переместила его улов в специальный мешок и вручила деревянный спиннинг за наибольшее количество рыбы. Почувствовав на своей спине взгляд, Осаму обернулся и увидел пухлого мальчика, который, нахмурившись, надул губы. Внимание ребенка было сосредоточено на вертушке в руках Дазая, и малыш даже не замечал, как девушка, чью руку он держал, дергала его за рубашку, призывая последовать за ней. С легким смехом Осаму передал свои призы мальчику, который поклонился и, подпрыгнув от радости, начал рассматривать вещицу. Он знает, что это порадовало бы Оду. Осмотрев толпу, Дазай встретился со взглядом голубых глаз, который наблюдал за ним. Не в первый раз ему было трудно сохранять спокойствие, когда Чуя уделял ему пристальное внимание, но на этот раз все было немного иначе. Взгляд Чуи был полон тепла, а его губы растянулись в широкой улыбке. Он наклонил голову в сторону мальчика, который восхищался новой игрушкой, и Дазай с притворной невинностью пробормотал «что» отчего оба рассмеялись. Он был счастлив в этот момент, действительно счастлив. Остаток вечера прошел в красных и синих тонах. Дазай не мог вспомнить, когда в последний раз он чувствовал себя так легко и свободно. Это было давно забытое, но очень приятное чувство. Чуя, похоже, тоже был в необычно хорошем настроении. Всякий раз, когда Дазай подшучивал над ним с единственной целью — получить ответную реакцию, тот лишь качал головой, бормотал что-то себе под нос и шел дальше. Время близилось к полуночи. Вокруг них толпилось множество людей, которые с затаенным дыханием ждали начала фейерверка. В тот момент, когда Осаму пересчитывал изящные лодки, украшающие водную гладь, позади них послышался свист, и черное небо озарилось множеством огней. Звук отвлек его внимание от зрелища, и, повернув голову, он увидел, как громоздкий мужчина налетел на Чую, отчего тот начал заваливаться вперед. Впервые в жизни тело Дазая среагировало быстрее, чем его разум, и он успел обхватить Чую за талию, прежде чем тот упал на землю. Следующие секунды могли бы показаться сном. Чуя сразу же напрягся, но никто из них не попытался отстраниться. В воздухе повисло такое напряжение, что казалось, если вытянуть руку, то удастся ощутить эту тяжесть. Опустив взгляд, Осаму увидел смесь эмоций на лице Чуи, которые, скорее всего, отражали его собственные. Удивление и что-то еще, чего Дазай не мог разглядеть, когда мир окрашивался в разные цвета, а время, казалось, остановилось. — Я тебя поймал, — словно в бреду проговорил он. Чуя, не сдвинувшийся ни на сантиметр, с прерывистым дыханием прижался лбом к его плечу. Настала очередь Дазая замереть. Разум будто отключился, а руки дрожали от желания. Желания и страха. На него навалилось сразу столько всего, что он не знал, как с этим справиться. Почувствовав, что Чуя начинает отстраняться, руки сами сжались, и он окончательно осознал, что не хочет отпускать его. Вдалеке прогремел фейерверк, и он закрыл глаза, шепча имя Чуи снова и снова, пока не стало трудно дышать.══════⌘══════
Чуя нахмурился, ощущая дискомфорт от затянувшегося молчания. Когда тишина стала слишком невыносимой, он поставил кружку и тронул собеседника за плечо. — Что с тобой? В последнее время ты ужасно тихий. — Я занят размышлениями, — отстраненно ответил Дазай, отворачиваясь от окна. — Ты всё время размышляешь. В глазах Осаму появился настороженный блеск, и Чуя понял, что тот готовится уйти от ответа на вопрос или обдумывает, как скрыть мысли, что не дают покоя его блестящей, но от этого не менее дурной голове. — Как ты думаешь, почему меня называют гениальным, чиби? — Дазай провел рукой по своим и без того растрепанным волосам, и Чуе потребовалось приложить огромные усилия, чтобы не повторить это движение. Вместо этого он фыркнул, взмахнув рукой: — Гениальным? Если бы ты был хоть немного близок к этому уровню интеллекта, мне бы не пришлось постоянно спасать твою задницу от падений с мостов и прочего самодурства. Дазай неискренне улыбнулся ему. — Именно поэтому ты мне нужен, Чуя. Накахара не мог точно вспомнить, из-за чего это началось, но обрывки их разговора стали всплывать в памяти, когда он лежал один в комнате, которую ему любезно выделил Осаму, а на часах было далеко за полночь. «Именно поэтому ты мне нужен, Чуя», — как колокол зазвенела в мыслях назойливая мантра, от которой разболелась голова. Резко поднявшись с кровати, Чуя, оправдывая себя тем, что собирается просто налить чаю, прошел на кухню, где расположился Дазай. Поставив чайник, он наблюдал за шатеном, который, отвернувшись к окну, глядел в одну точку. Он выглядел грустным. Радостный, уставший, сосредоточенный, раздраженный: все эти настроения Чуя привык видеть у Дазая, но сейчас, задумавшись над этим, он может сказать, что ни разу не видел его грустным. Чуя решил не нарушать его личное пространство и сел за кухонный стол на другом конце комнаты. Неслышно вздохнув, он стал изучать интерьер дома, пытаясь найти то, что могло бы отвлечь его мысли о таком странном поведении. В конце концов взгляд остановился на стопке книг, беспорядочно сложенных рядом с изящной вазой. Самая верхняя из них была наклонена горизонтально, и даже издалека Чуя мог видеть, что книги под ней были поразительно пыльными, как будто к ним не прикасались десятилетиями. Чуя бросил взгляд на их владельца. Он, казалось, был где-то в своих мыслях далеко отсюда. Одна нога Дазая закинута на другую, а спина ощутимо напряжена — такая поза была у него всегда, когда он находился в глубокой задумчивости. Встав со стула, Чуя направился к стопке книг. Медленно он провел пальцем по их корешкам, наблюдая, как кожу покрывает толстый слой пыли. Смахнув её, Чуя, наконец, взял предмет, вызвавший его любопытство. У книги не было названия, но отсутствие грязи и десятки складок на обложке указывали на то, что ею пользовались очень долго и, возможно, пользуются до сих пор. Ничего особенного в ней не было. Заглянув внутрь, он увидел нацарапанное имя и фамилию внизу пустой страницы. Сакуноске Ода. Чуя почувствовал, как в ту же секунду Дазай повернулся и посмотрел на него. Тепло окутало его тело и исчезло в тот момент, когда они встретились взглядами. В выразительных карих глазах читалось предостережение и, несмотря на то, что Чуя находился в противоположном конце комнаты, он всё равно ощутил напряжение, охватившее Дазая с ног до головы. Его голос прозвучал почти шепотом, но вопрос, нарушивший тишину, теперь казался навязчивым, требующим ответа. — Кто такой Ода? Губы Дазая сжались в тонкую линию, на лице появилось холодное выражение, которое Чуя видел лишь время от времени. Под «время от времени» подразумевались случаи, когда Чуя спрашивал его, почему тот носит бинты, или когда они проходили мимо закрывшейся много лет назад больницы, или когда им встречались дети, едва достигшие десятилетнего возраста, с полными надежды лицами и в изорванной одежде. — Одасаку — это человек, который когда-то был важен для меня. — таков был окончательный ответ Дазая, и в его тоне безошибочно угадывалась законченность. Явная просьба к Чуе оставить всё как есть. Чуя пробормотал тихое «хорошо» и вернул книгу на место, с болью осознавая, что взгляд Дазая задержался на ней. Одасаку… кто же он такой и почему так важен для него?══════⌘══════
3 декабря 1968 года. Девять лет назад. Была холодная зимняя ночь. За стенами больницы завывал ветер, и каждый стук медицинских инструментов, сопровождаемый мерцанием лампочек в пустом коридоре, заставлял Дазая нервничать и волноваться. Но это не имело значения. Не тогда, когда он дрожал, как лист, и глаза жгло от горячих слез. Парень, лежавший на больничной койке, не прекращал говорить, изо всех сил вцепившись в руку Дазая. Несмотря на все усилия Осаму выслушать и запечатлеть в памяти каждое слово, его мысли беспорядочно разбегались. Единственное, что приковывало его к этой жалкой земле — это соприкосновение их рук. И Дазай чувствовал себя жалким, совершенно беспомощным при виде того, как его единственный друг умирает. За пятнадцать лет он часто выслушивал от Оды критику в свой адрес за чрезмерное безрассудство. Его никогда не волновали последствия риска, ведь не было того, за что можно было волноваться. Именно поэтому Дазай никогда не упускал возможности ввязаться в какую-нибудь потасовку или даже наоборот, устроить её. Ему было скучно, и получать адреналин от постоянных стычек, с которых он всегда выходил победителем, уже стало чем-то необходимым. Иногда он предотвращал мелкие грабежи, свидетелем которых становился совершенно случайно, или прогонял тех, кто пытался вытрясти из бездомных детей последние деньги, коих у половины из них отроду не водилось. Дазай никогда не был порядочным человеком или борцом за справедливость. Причина, по которой он это делал — Ода. Этот человек был полной противоположностью: помогал слабым, делился последним, ничего не прося взамен, и делал всё это искренне. Возможно, он увидел что-то в Дазае или, наоборот, не заметил его истинной сущности. Осаму не знал этого. Не сказать, что это имело значение. Важно было лишь то, что Ода спас Дазая, когда его вышвырнули на улицу, волновался за него, заботился и всегда говорил совершать хорошие поступки, быть на стороне света, и Дазай был, когда подворачивался случай. Несмотря на это, он также в совершенстве умел заговаривать зубы и частенько подчищал богатых, если те сами не отдавали крупные купюры, разжалобленные выдуманным рассказом или очарованные его обаянием. Он запугивал тех, кто зарабатывал нелегальными способами, и те отдавали ему половину прибыли в обмен на молчание, в то время как Дазай удивлялся невероятной тупости и наивности людей, что чудесным образом ещё живы или не сидят за преступление, которого не совершали. Осаму не переживал о последствиях, потому что ему всегда всё сходило с рук. Так было до сегодняшнего дня. Они с Одой сидели в неприметном баре, который располагался в крошечном подвальном помещении — то было злачное место с соответствующим контингентом. Ни один вечер тут не проходил без драк и скандалов, и сегодняшний не стал исключением. Пожалуй, этот бар — единственная отдушина бедняков и бездомных, ведь алкоголь тут хоть дрянной, но бесплатный. Никто не знает, откуда он поставляется, на какие деньги и кто его содержит и, честно говоря, когда вместо крыши над головой звездное небо, а вместо кровати — отсыревшая картонка, это последнее, что тебя будет волновать. Всё произошло слишком быстро: какие-то здоровяки, что внезапно оказались возле них и начали размахивать руками, спокойный голос Оды, просивший мужчин образумиться. Он не помнит, как они все оказались на улице, помнит только то, что когда Оду попытались ударить, а тот шустро увернулся, Осаму, черт бы побрал его захмелевшую голову, бросился на одного из громил с осколком бутылки. Оглушающий звук моментально отрезвил, и когда пелена спала с глаз, единственное, что он мог видеть — обмякшее тело друга в луже собственной крови. Он заслонил его. Дазай ненавидит себя за это. Это он должен быть на его месте. Это он должен умирать, захлебываясь кровью. Это он должен– — Дазай, ты слушаешь? Встретившись взглядом с Одасаку, он увидел мольбу в его темных глазах. Слезы вновь потекли по щекам. — Слушаю. — Хорошо, — прошептал Ода с улыбкой. На его лице было так много боли и усталости, что Осаму почувствовал, как его грудь медленно разрывается. Этого было достаточно, чтобы Осаму уронил голову на плечо всего в нескольких сантиметрах от проклятого огнестрельного ранения, прежде чем намочить больничную рубашку слезами, шепча приглушенные извинения. Прошло несколько минут, прежде чем Дазай смог взять себя в руки. Он внутренне ругал себя за потерю драгоценного времени. Ему было неприятно, что он снова ведет себя как ребенок, в то время как Ода не проронил ни одной слезинки. В конце концов, ему удалось криво улыбнуться, и он протянул руку, чтобы провести пальцами по волосам Оды. Всегда такие грязные, как и у него. Прошли тяжелые секунды, прежде чем кто-то из них заговорил. Одасаку первым нарушил молчание: — Дазай? — позвал он, задыхаясь. Глаза его блестели, уставившись в потолок, а посиневшие губы заметно дрожали. — Да, я здесь. — сказал Осаму, сильнее сжимая холодную руку. — Не жалей себя. Будешь жалеть себя, и жизнь превратится в бесконечный кошмар. Помогай детям, не у каждого маленького человека так много воли, как у тебя. И если жизнь одинаково жестока к добрым и злым людям, то будь на стороне добра. Утром следующего дня Дазай покинул больницу. Кроме невыносимой боли в груди и ощущения, что ему вырвали сердце, он нёс с собой один предмет. Это была книга, довольно простая и ничем непримечательная. Но Ода взял с него обещание хранить ее и делать с ней всё, что пожелает. Дазай постоянно заставал Оду за прочтением этой книги, пока однажды вечером старший мальчик не устроился рядом с Осаму и не признался в своей мечте написать продолжение. Тогда его обычно усталые глаза блестели, и Дазай испытывал восхищение от того, сколько надежды в них было. Книга едва не смялась в его руках, когда Осаму понял, что Ода никогда не получит шанса стать писателем и создать продолжение. И стоя в тот вечер над рекой, он подумал, что, может быть, ему удастся написать его для него.══════⌘══════
Опоздания для Дазая не были редкостью. Более того, писатель иногда намеренно задерживался, как он сам потом признался, чтобы позлить Чую. Но сегодня все было не как обычно. Прошло уже больше часа, а Осаму все не было видно. У них с Дазаем было негласное соглашение, согласно которому они встречались в определенные дни, и если Осаму не хватило ума предупредить Чую об изменении графика, он получит за это по своей дурной голове. Ближе к полудню Накахара вернулся домой, набрал знакомый номер и, пробормотав оператору короткое «привет» стал ждать ответа, но так и не дождался. Чуя не придал этому значения и попытался подавить зародившуюся в груди тревогу. Следующие дни прошли без единого сообщения со стороны Дазая. Потребовалась неделя, чтобы Чуя полностью отдался переживаниям и возрастающим с каждым днем опасениям. Утро понедельника застало его расхаживающим по комнате и размышляющим о причинах столь долгого отсутствия Осаму. Сейчас было два часа дня, солнце скрывалось за пеленой серых туч, и Чуе очень хотелось увидеть хоть крошечный проблеск света, чтобы прогнать тревожное настроение, которое мучило его уже несколько дней подряд. Он обвел взглядом пустой квартал. Дом Дазая ничем не отличался от остальных: традиционный внешний вид, гладкая крыша, покрытая небольшим слоем снега. Накахара сильнее укутался в шарф, наблюдая, как его дыхание превращается в пар на холодном воздухе. Он не в первый раз посещал дом Осаму, но это был единственный раз, когда он пришел один, без сопровождения и приглашения. Оказавшись на крыльце, Чуя подошел ближе и постучал в дверь с такой силой, что сквозь кожаные перчатки почувствовал твердое дерево. Переминаясь с ноги на ногу, он старался выровнять дыхание, ожидая, что из двери высунется взъерошенная каштановая макушка. И снова ничего. Еще одна неделя прошла в мучительно медленном темпе, а Чуя всё сидел в своем кресле, перебирая имеющуюся у него информацию о Дазае, которая могла бы хоть как-то намекнуть на то, куда и почему он внезапно исчез. Конечно, за все месяцы их общения он не спускал глаз с этого человека, но на самом деле знал очень мало. Эксцентричные манеры Осаму, его осторожная речь — Чуя мог с легкостью предугадать, как он поведет себя в той или иной ситуации, случившейся между ними, но это были лишь поверхностные знания о Дазае и его поведении. О мотивах и ценностях этого человека, которые не проецировались на персонажей его произведений, о прошлом, которое у него было до того, как он внезапно прославился в писательской среде Йокогамы. Все вопросы, которые у него возникали, оставались без ответа, избегались, а иногда были направлены обратно на самого Чую. И в какой-то степени, возможно, он сам был виноват в том, что не задавал правильных вопросов. Вечер среды, а Чуя уже успел побывать в трех местах: в их любимом пабе, на склоне скалы и у реки. Накахара понимал, что узнал бы из новостей, если бы выдающийся писатель был выловлен из какого-нибудь водоёма, но он не мог избавиться от опасений, что с Дазаем случилось что-то плохое. К тому времени, когда он добрался до дома, тело Чуи онемело от долгого пребывания на холоде. Он сидел за столом и пытался создать что-то из ничего, также, как это и происходило уже больше недели. Он был слишком озабочен, чтобы по-настоящему сосредоточиться, и, как в ту ночь, когда он встретил Дазая, вернулось желание и острая потребность выйти из дома. Чуя вновь вдыхал прохладный воздух, проходя мимо мостовой и витрин популярных магазинов, мимо темного переулка, где он и группа подростков, которых теперь уже давно нет, ютились в тепле и спорили о том, как лучше обокрасть наивных прохожих. От нахлынувших воспоминаний Чую посетило чувство мимолетной грусти, быстро сменившееся на гордость за то, что он вырвался из прежней жизни и добился чего-то. Солнце начало садиться, и его золотистые лучи заиграли на хлопьях снега, мягко падающих с неба. Охваченный внезапной меланхолией, Накахара остановился в пустом парке. У входа стояли две каменные пагоды, и он прислонился спиной к одной из них. Здесь было спокойно. Решив насладиться тишиной, Чуя достал свой дневник и открыл его на чистой странице. Он успел написать две строчки, прежде чем звук шагов заставил поднять взгляд. Это было, возможно, лучшим и худшим решением, потому что от увиденного он застыл на месте. Кажется, он мог бы рухнуть от облегчения, если бы не облокотился на сооружение за своей спиной. Потому что там стоял он. — Дазай, что с тобой случилось? — Чуя старался говорить как можно бесстрастнее, прекрасно понимая, что голос все еще дрожит. — Ты словно растворился в воздухе. Шатен подошел ближе, пройдя под деревянной аркой, и разглядев его лучше, у Чуи перехватило дыхание. Осаму был одет в свой обычный плащ, на его теле не было никаких следов ранений, но в глазах Дазая было столько боли, что Чуя не мог пошевелиться под этим взглядом. Непринужденная манера поведения Осаму ничуть не скрывала эмоций, которые поразили Чую. — Имеет ли значение, где я был? Очевидно, что сейчас я нахожусь здесь, — губы Дазая скривились в ухмылке, настолько искусственной, что Чуя почувствовал, как температура вокруг них понизилась. — Неужели шляпник скучал по мне? — Может хватит? — голос Чуи внезапно повысился от гнева. — Я не в том настроении, чтобы притворяться. — Притворяться? О каком притворстве идет речь? Я задал обычный вопрос. Чуя глубоко вздохнул, его терпение было на пределе. Две недели он был вне себя от страха, что Дазай попал в беду, а теперь он объявился, стоит перед ним и делает вид, что все в порядке. — Ты уже несколько месяцев уклоняешься от ответов на мои вопросы, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие. — Почему ты не можешь хоть раз быть честным? Дазай напрягся и отвел взгляд. — Всё не так просто. Чуя уже собирался резко ответить, но тут до него дошло, что Осаму держит в руках. Это была книга в потрепанной обложке. Та самая, на которой было написано загадочное имя. — Это имеет отношение к Одасаку? Сразу после этих слов Дазай крепче сжал книгу, и этого было достаточно, чтобы Чуя понял. Сглотнув комок в горле, он продолжил: — Слушай, если ты хочешь поговорить об этом… — Нет, Чуя, не хочу. Едва ли ты можешь представить, какого это — увидеть, как единственный человек, которому было на тебя не наплевать, который подобрал тебя с улицы, будто твоя никчемная жизнь что-то значила, получил пулю в грудь, а потом, истекая кровью, умер на твоих руках. Чуя почувствовал, как его сердце болезненно сжалось и застыл в очередном шоке. Такого выпада он ожидал меньше всего, и, судя по гримасе на лице Дазая, он тоже не ожидал. Когда слова Осаму, наконец, дошли до него, они затронули Чую не так сильно, как-то, что скрывалось за ними. Он узнал это — годы внутренней боли и самобичевания. И против его воли, против логики, злость неприятно начала закипать под кожей. Дазай был прав, Чуя не мог поставить себя на его место, но заявление всё равно ранило. Упоминание о том, что его подобрали на улице, вернуло в переулок, где он находился всего за час до этого. В то время, когда подростки с настороженными лицами и обнадеживающими улыбками смотрели на него — всего в синяках и в хорошей одежде. Его мысли прозвучали шепотом: — Это правда, я не могу понять твои чувства, но не думай, что я не пережил потерю или не прошел через горе. — Чуя сжал кулаки, стараясь не повышать голос, но контролировать себя выходило плохо. — И не надо считать, что твоя жизнь не имеет ценности только потому, что ты ещё не нашел своего смысла. Вокруг них кружил снег, падая на щеки и создавая белые крапинки в волосах Дазая. Чуя не обращал на это внимания. — Но я не могу понять, почему ты всерьез считаешь, что твое исчезновение ничего не значит, когда я провел последние недели, не находя себе места и беспокоясь о твоей безопасности? И это для того, чтобы ты появился из ниоткуда и заявил, что твоя жизнь ничего не стоит?! Если это правда, то почему я все еще здесь?! Давящая тишина окутала их. Чуя тяжело дышал, ожидая ответа. Не услышав ничего, он покачал головой. С него было более чем достаточно. — Я должен идти… — Нет, ты прав, — сказал Осаму и сделал шаг вперед. Чуя увидел на его лице нерешительность, и это само по себе было чем-то за гранью. — Я не думал… ну, я не был уверен, что ты согласишься… Теперь он стоял перед ним, и его язык впервые заплетался. Кулаки Чуи всё ещё были сжаты, но он чувствовал, как гнев утихает, пока они не оказались в нескольких сантиметрах друг от друга. Если бы захотел, Накахара мог бы с легкостью врезать этому идиоту. И он хотел. Хотел ударить Дазая так же сильно, как и прижать к себе. Чуя опустил взгляд на книгу. — Ты не можешь отпустить его, — тихо сказал он. Это было утверждение, а не вопрос. Дазай удивленно уставился на него. — Что? Не получив ответа, Осаму покачал головой. — Чуя, дело не в этом. У меня было почти десять лет, чтобы оплакивать, десять лет, чтобы научиться жить дальше. Но я до сих пор чувствую вину. — его рука двинулась к Чуе, и на долю секунды ему показалось, что Дазай прикоснется к нему. Он надеялся, что так и будет, но рука вернулась на место. Накахара поймал себя на мысли, что ему нужна терапия. Им обоим. Дазай грустно улыбнулся. — Не думал, что пройдёт столько времени, прежде чем некий чиби поймет, что он — единственный, с кем я готов поделиться всем. — Ты идиот, — прошептал Чуя, не понимая, в чем Осаму только что признался. Да и как он мог понять, если все это время за маской скрывалась неуверенность, годы подавленной, но разрывающей изнутри боли. Он снял перчатку и прижал руку к щеке Дазая, которая, несмотря на холод, была удивительно теплой. — Я не знаю, как терплю тебя. Карие глаза смягчились, и он склонился к прикосновению. Чуя едва мог дышать. — Я тоже не знаю. Они были так близко. Чуя мог даже заметить снег, который таял на темных ресницах, скатываясь по коже Дазая, будто слезы. Он грустно усмехнулся. — Значит, теперь ты осознаешь, насколько невыносимый? — Прости. И прежде чем Накахара успел отреагировать на извинения, Осаму подался вперед, соединяя их губы. Чуе потребовалась всего секунда, чтобы раствориться в объятиях. Его рука скользнула в копну волос, крепко обхватила их, и он вздрогнул, когда Дазай углубил поцелуй. И надо же такому случиться, что губы Осаму были такими мягкими на зимнем холоде. Задыхаясь, Чуя отстранился и увидел, как по бледной коже Дазая разливается румянец. Каштановые локоны переливались в свете заходящего солнца, а на щеке блестела влага от растаявшей снежинки. Чуя провел по ней большим пальцем, наслаждаясь тем, как закрываются карие глаза. Боже, как же он влюблен в этого человека. Наклонившись к уху Дазая, он прошептал: — Я рад, что с тобой всё в порядке. Осаму не ответил, но искренней улыбки на его губах, когда он снова притянул Чую к себе, было достаточно, чтобы слиться в глубоком и страстном поцелуе, передавая через него все невысказанные чувства.══════⌘══════
Даже спустя годы после смерти Одасаку, Дазай не думал о том, что сможет снова кому-то доверять, завести дружбу и тем более влюбиться. Не думал, что способен на чувства. Но вот он смотрит на рыжего парня ростом 160 сантиметров, с голубыми глазами и невозможным характером, и его сердце бьется быстрее. Он убедился в этом в три часа ночи, после того, как Чуя ударил его подушкой с такой силой, что он едва не получил сотрясение мозга. — Эй, — начал Чуя, отложив свое самодельное оружие и бросая на Дазая убийственный взгляд. — Я знаю, что ты страдаешь бессонницей, но у тебя должна быть чертовски веская причина будить меня в такую рань, иначе я вышвырну тебя в окно. В ответ Осаму наклонил голову и невинно надул губы. Ночное небо было невероятно чистым, и им следовало поторопиться, чтобы не пропустить всё, но Дазай всегда получал слишком большое удовольствие, когда дразнил рыжего. — Неужели Чуя не верит в важность моих причин? — Твои причины не будут иметь никакого значения, когда я выставлю тебя спать на улицу. — Ах, чиби, как это мило с твоей стороны! Кстати о природе, ты же видел картину известного голландского художника? Кажется, «Звездная ночь» *** Чуя посмотрел на него с подозрением. — Да.? Клянусь, если ты сейчас решил устроить мне урок рисования… Дазай отрицательно махнул рукой. — Может, как-нибудь в другой раз, для культурного просвещения Чуи, конечно. Но следуй за мной, я хочу тебе кое-что показать. Он выжидающе уставился на рыжего, до сих пор закутанного в одеяло. Зрелище было действительно впечатляющим, и Дазаю ещё предстояло к нему привыкнуть. Он наслаждался этим видом и дальше, пока Чуя не издал возмущенный вздох и не спрыгнул с кровати. Дазай не стал оборачиваться, чтобы убедиться, что тот следует за ним. Он переместился к окну на противоположной стене, открыл ставни и вдохнул прохладный ветерок, ворвавшийся в комнату. — Ты же понимаешь, что я пошутил насчет того, что вышвырну тебя в окно? Дазай насмешливо хмыкнул. — Какая жалость, такая возможность упущена! А теперь иди сюда. Подойдя ближе, Чуя положил голову на плечо Осаму, устало спросив: — Чего я жду? — Просто подожди ещё немного. Говорят, что терпение — это добродетель. Чуя застонал, но не сделал ни малейшего движения, чтобы отстраниться. Момент настал через несколько минут: вспышка ярко-белого света и бирюзовый след, осветивший темноту лишь на короткую секунду. Наступила пауза, как будто небеса готовились к этому, а затем сверху посыпался дождь звезд, одна за другой, как лазурные светлячки, порхающие по ночному небу. И все же Дазай не мог оторвать взгляд от Чуи, голубые глаза которого были широко раскрыты от удивления. Детское изумление украшало его черты, и многое в этом напоминало Дазаю о том осеннем времени, когда они оба надели кимоно, и вечер закончился грандиозным салютом, который они встретили в объятиях друг друга. Наматываясь на палец прядь рыжих волос, Дазай наклонился к уху Чуи: — Ты должен загадать желание. — пробормотал он. Чуя посмотрел на него со слабо скрываемым интересом. — А что ты загадал? — Если я скажу, оно не сбудется. Чуя хмыкнул и снова обратил внимание на падающие звезды. Дазай завороженно наблюдал, как он закрыл глаза и что-то пробормотал. Вообще, Осаму никогда не верил ни в желания, ни в потусторонние силы, но стоило посмотреть на улыбающегося Чую, в бездонных глазах которого сверкал восторг, и в груди Дазая распускались цветы. Он погрузился в свои мысли и только через минуту заметил, что Накахара смотрит на него с таким выражением лица, словно ждет, пока Дазай что-то сделает или скажет. Он растерянно моргнул. — Ну как тебе? Чуя цокнул и схватил его за рубашку, притягивая к себе для резкого, немного грубого и требовательного поцелуя. Один поцелуй превратился в два, а два — в три. Между мягким скольжением губ Дазай почувствовал, что Чуя улыбается и не смог сдержать ответной улыбки.══════⌘══════
Когда их отношения укрепились и даже перешли на новый уровень, это произошло чуть менее невинно, чем в прошлый раз. Что ж… если говорить откровенно, то ситуация была далеко не невинной. Вот уже несколько месяцев они спали в одной кровати, но за все это время ни разу не заходили дальше поцелуев и объятий. Один из них всегда останавливался, прежде чем слишком увлечься сплетением конечностей и жаркими прикосновениями губ. Секс — это та грань, которая неизбежно будет пройдена в нужный момент. По крайней мере, так говорил себе Дазай. Он прекрасно знал, что бежать, когда в дело вступает Чуя, просто невозможно. И сегодня, казалось, они оба достигли своего предела. Был вечер пятницы, солнце медленно опускалось за горизонт, когда они шли по городу, прокладывая путь через аллеи, густо усыпанные пышными розовыми цветами. До начала Весеннего праздника в Японии оставалось всего несколько дней, поэтому, куда не посмотри, взору представали цветущие вишневые деревья. — Постой, чиби. — позвал Дазай, привлекая внимание Чуи, когда они остановились на безлюдной улице, рассматривая кружащиеся в воздухе розовые лепестки. Он заинтересованно повернул к нему голову. — Что случилось? — Поцелуй меня. Голубые глаза широко распахнулись. — Прямо здесь? Нам стоит поговорить о непристойном поведении в общественных местах… Дазай хмыкнул и подцепил пальцем подбородок Чуи, заставляя его встретиться с ним взглядом. — В ту ночь, в конце сентября, вокруг нас были сотни людей, а я продолжал страстно желать тебя. По румянцу на его щеках Накахара понял, что именно тот имеет ввиду. И это было настоящим признанием Осаму в том, что чувства уже тогда долгое время трепетали в его душе. — Я тоже, — почти шепотом проговорил Чуя. Осаму придвинулся ближе и, не ослабляя давление, прижал спиной к дереву почти задыхающегося Чую, который жадно впился в его губы. Дазай ответил на требовательный и голодный поцелуй. Руки Чуи обвились вокруг его шеи, а Дазай пролез ладонями под его плащ, слегка царапая нежную кожу. В ответ зубы впились в его нижнюю губу с такой силой, что выступила кровь, и он неосознанно вздрогнул. Как будто стена, что сдерживала их все это время, была разрушена, и самообладание Накахары полностью исчезло. Осаму не мог удержаться от смеха, когда Чуя остервенело облизывал его губы, пытаясь углубить и без того глубокий поцелуй. Все-таки шляпник первым пожаловался на непристойность. Когда они отстранились, оба запыхавшиеся, словно пробежали марафон, в воздухе витал вопрос, который Дазай произнес вслух, не пытаясь скрыть, что его внимание полностью сосредоточено на припухших губах напротив. — Ко мне или к тебе? — К тебе. С огромным трудом они прошли по улице, от входной двери квартиры и до спальни, не возобновляя контакта. У Дазая почти весь воздух выходит из легких, когда его толкают на кровать, и Накахара нависает над ним, вдавив руку в грудь, коленом резко раздвигает ему ноги и наклоняется еще ниже, влажно целуя в губы. Он довольно улыбается, когда расстегивает верхние пуговицы рубашки, но до конца не снимает. Чуя просто водит губами по его шее, ключицам, опаляет горячим дыханием, вызывая дрожь. Дазай издает тяжелый вздох, когда Чуя дразнит тем, что трется об него, и Осаму не может преодолеть желание дотронуться. Он обводит плечи, тонкую талию, повторяя её изгиб, спускается к бедрам, сильно сжимая. Рубашка Чуи уже расстегнута, он откидывает её, вновь припадая губами к шее шатена. Тот вдыхает глубже, наслаждаясь запахом их разгорающейся близости, ловит каждое мгновение, не пытаясь скрыть того, как сильно он его хочет, и уже собирается все же завалить Чую на спину, но тот внезапно придавливает его обратно. Дазай встречается с потемневшим взглядом голубых глаз. Боже, видел бы он себя сейчас: с обнаженными плечами, растрепанными волосами и растекшимся по лицу румянцем от возбуждения. Он чуть сползает по его ногам, ныряя руками под одежду, стаскивая с шатена брюки, и оглаживает бедра, а затем снова подается вперед и прижимается к губам. Дазай теряет терпение и, хватая рыжего за подбородок, шепчет, прикусывая ухо: — И долго же ты собираешься тянуть время? — вторая рука сжимает чужое возбуждение через тонкую ткань, вырывая из уст Чуи тихий стон. В руках Осаму появляется бутылек с маслом, которое у него сразу забирают, снова спускаясь чуть ниже и стаскивая с Дазая бельё. Схватившись за край бинта на левой руке, Накахара поднимает взгляд. — Позволишь? Дазай кивает и, приподнявшись на локтях, целует Чую, пока тот развязывает марлевые повязки. Осаму доверяет ему и знает, что Чуя примет его любым. Теперь они оба совершенно нагие, обнаженные телом и душой друг перед другом. Смотрят в глаза, видя там свое отражение, и влюбляются снова, сливаясь в страстном поцелуе. Чуя обхватывает изнывающий член Осаму, делая несколько движений, заставляя того прогнуться в пояснице с низким стоном. Скользит пальцем меж ягодиц, массируя проход. Припадая к губам Дазая, он постепенно вводит первый палец под тихий скулеж, начиная им медленно двигать. — Всё в порядке? — спрашивает Чуя, оставляя поцелуй на щеке. Дазай немного подрагивает телом и тихо шепчет: — Продолжай. Мышцы податливо раскрываются, принимая второй палец. Они плотно на них сжимаются, практически всасывая в себя, и эта пульсация заставляет Чую до боли прикусить губу, ощущая тянущее напряжение и жар внизу живота. Он разводит пальцы на манер ножниц, растягивая узкие стеночки и добавляя третий, сам в нетерпении глубоко и резко прокручивает их внутри. Дазай откидывает голову назад и громко стонет. У него перед глазами вспышки, он отчаянно цепляется за мягкое тело, вжимаясь своим членом Чуе в живот, обхватывает его бедро ногой, и просто сходит с ума от того, что его сейчас прижимают к себе и что-то шепчут на ухо. — Такой хороший, — Чуя ещё раз надавливает на комок нервов, наслаждаясь протяжным стоном. — так хорошо принимаешь, — разводит пальцы внутри под жалобное хныканье, просящее дать ему больше. Накахара сам уже не в состоянии терпеть. Он не прикасался к себе и перед глазами то и дело рябит. Вытаскивая пальцы и прислушиваясь к чужому судорожному вздоху, он обмазывает собственный член маслом, чуть стискивая зубы, и устраивается, подтягивая Дазая за ноги. — Расслабься и скажи, если что-то будет не так. — он целует его в нос, лоб, осыпает мелкими поцелуями щеки и, наконец, встречаясь с губами, толкается внутрь. Дазай стонет, ощущая, как в него, раскрывая ещё больше, проталкивается головка члена. Чуя заставляет его чуть сильнее развести ноги. Он не толкается сразу целиком, замедляясь на половине длины, давая время привыкнуть, однако Дазай сам тянется, обхватывая его ягодицы, заставляя проскользнуть глубже. Они одновременно громко стонут, когда Чуя начинает толкаться сильнее, будучи полностью в нем, и они оба могут разве что судорожно дышать, при этом то и дело соприкасаясь щеками, скулами, лбами, когда рты свободны и хватают разгоряченный воздух. Дазай сбивчиво дышит, когда его удерживают под коленом и движутся быстрее, рывками, выбивая сдавленные стоны, лижут ему губы, целуют в нос. Член выскальзывает на миг, и Накахара возится, возвращая его на место. — А у тебя упрямая задница, — усмехаясь, ворчит Чуя, и Дазай, пользуясь заминкой, хитро сверкает глазами и хватает Накахару за бедра, заваливая на спину. Член входит легче, и Дазай, насаживаясь полностью, жмурится, наслаждаясь каждым быстрым движением внутри себя и тем, как Чуя то сжимает, то оглаживает его бедра, вдавливая пальцы в мягкую кожу. Они сходу находят общий ритм, немного сбитый, но устраивающий их обоих. Осаму упирается руками в кровать и просто смотрит Чуе в глаза, пока член остервенело врезается в простату, и Осаму сильнее впивается пальцами в простынь, сходя с ума от того, с какой скоростью в него вбиваются. Он путается пальцами в рыжих волосах и неистово вжимается губами, заполняя свой рот чужой слюной, когда тело простреливает невероятным удовольствием, а перед глазами мелькают белые вспышки от чрезмерной стимуляции, когда в него продолжают вбиваться на большой скорости. Заметив, что ритм сбивается все сильнее, он улавливает момент, когда Чуя собирается из него выйти, и останавливает его, снова опускаясь на стоящий колом член с выступающими каплями спермы, и сжимается на нем. Сцеловывая громкий стон, он чувствует, как наполняется чужим семенем, закатывая глаза от удовольствия. Они лежат ещё какое-то время в объятиях друг друга, восстанавливая дыхание, лениво целуясь и зарываясь пальцами в волосы. Тишину прерывает хриплый голос Дазая. — Это было… великолепно. Почему мы не сделали это раньше? Чуя нахмурил брови. — Заткнись, тебе потребовалось много времени, чтобы прийти в себя, и это нормально. Ну, на это ему нечего было ответить. Сплетя ноги вместе, Осаму прижался к груди Чуи и прошептал: — Ты делаешь меня счастливым. В голосе рыжего послышалась улыбка. — Ты меня тоже, — он потянулся за поцелуем, но, замерев перед самыми губами, немного отстранился, хмыкнув. — Значит, чтобы услышать это, мне нужно было тебя трахнуть? Послышался возмущенный протест.══════⌘══════
В летнем солнце и отдаленном шуме детей, катающихся на велосипедах, прослеживалась какая-то ностальгия. В золоте лучей река была ослепительна — свет скользил по ее поверхности и сверкал, словно гирлянда. В воде отражались кучевые облака, что растянулись по небу волнистыми узорами. Чуя закрыл глаза и глубоко вдохнул. День был чудесный. По крайней мере, для него, потому что в это время какой-то долговязый ублюдок жалобно скулил о «невыносимой влажности». Чуя приоткрыл один глаз, чтобы понаблюдать за Дазаем, который снова опасно облокотился на перила моста. — Знаешь, ты абсолютно невыносим. Дазай обернулся, подмигнув ему. — И от этого не менее очарователен. Вместо того, чтобы ответить на шутку, которая, скорее всего, уже сто раз прозвучала между ними, Чуя молча смерил его взглядом. Прошло больше года с тех пор, как он вытащил этого идиота из холодной реки, год с тех пор, как они впервые начали общаться. И хотя двенадцать месяцев — не такой уж большой срок, Дазай кардинально поменялся, как в целом, так и в мельчайших деталях. Он стал чаще улыбаться, громче смеяться. В его движениях появилась новая бодрость, а в глазах, которые раньше были тусклыми — теплота. Когда Дазай не был занят тем, что пытался досадить Чуе, (а это случалось нечасто) Накахара чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, получая от Осаму любовь и ласку. Чуя подошел к перилам, коснувшись мизинцем перебинтованного запястья, и улыбнулся, когда Дазай переплел их пальцы. — Год назад я искренне считал тебя сумасшедшим. — признался Чуя, наблюдая за тем, как Осаму изогнул бровь. — И ты хочешь сказать, что всё изменилось? Чуя ухмыльнулся. — Не совсем. Ты все такой же идиот, только терпеть тебя стало немного проще. — Ну вообще-то, Чуя тоже не стал намного выше! — Эй! К вечеру они перебрались на берег реки. Дазай дремал, положив голову Чуе на колени, используя его в качестве подушки. Они оба за сегодня сильно вымотались. Неудивительно, что именно в такие моменты они обычно были более откровенны. — Что смешного? Осознав, что рассмеялся вслух, Чуя отложил книгу, которую читал, и посмотрел на Дазая. — Просто мне показалась забавной одна твоя фраза. — Какая фраза? — спросил Осаму, рассеянно посмотрев в голубые глаза. Чуя снова провел пальцами по его волосам, а другой рукой перелистнул страницу. — «Люди, в которых я хочу верить, рождены для любви и революции» — Ха, похоже на то, что я бы написал. Чуя фыркнул. — Причина, по которой мне показалось это забавным, заключается в том, что это полная противоположность тому, что ты написал бы. Год назад я и представить себе не мог, что Осаму Дазай перестанет быть циничной задницей, но вот ты здесь. — Полагаю, я должен поблагодарить тебя за это, не так ли? — от искренности его слов Чую охватило нежное чувство. И, по правде говоря, не только у Дазая были причины быть благодарным. Не в том смысле, что тихая жизнь Чуи наполнилась смехом, и не в том, что критики теперь с похвалой принимают написанные им стихи. Улыбнувшись, Чуя прошептал: — Наверное, да, — и прижался поцелуем ко лбу Дазая, к кончику его носа и, наконец, к губам. Чуя желал, чтобы они и дальше делили эти моменты, был готов снова и снова спасать Дазая, если бы это позволило навсегда сохранить тепло, греющее душу каждого из них. И Осаму был готов пройти все испытания снова, жить и умереть ради любви, что они создали.